История одной семейки
Шрифт:
Ранним вечером мы отправились в путь. Йоханнес махал рукой, Новак лаял нам вслед. Прощаясь, Йоханнес уверил меня, что его дом и его сердце всегда для меня открыты.
В багажнике маминого «рено» уже стояли два больших чемодана с пожитками Йоши.
— Чемоданы папаша требует обратно, — сказала мама, — но это не срочно. Это я улажу на следующей неделе!
Из Вальдфиртеля мы поехали прямо в детдом. Чем ближе мы подъезжали к нему, тем муторнее мне становилось. «Детский дом» для меня — кошмарное словосочетание. «Его отдали в детдом» — в этих словах просто беспросветная жуть, даже если только так и можно сбежать от сумасшедшего отца. Что думала про это Йоши, я не знаю. Спросить ее я не решался.
Детский дом стоял на окраине Вены. Не так уж и далеко от района, где живу я. Снаружи он вовсе не выглядел кошмарным — старинная вилла с садом вокруг. Даже холл, в который мы вошли, выглядел прилично. И воспитательница, встречавшая нас, была молодая, толстая и веселая. Совсем не такая, какой я себе представлял воспитательницу детского дома.
Около нее стояла девочка по имени Ивонн. Она вручила Йоши красную розу со словами: «Чтобы мы стали хорошими соседками!» Эта Ивонн совсем не выглядела паинькой. Что меня порадовало: значит, порядки в детдоме не особенно строгие. А руководство на вид вообще не казалось «руководящим». Директриса даже предложила нам чаю, но мама сказала, что ей срочно надо домой, завтра у нее важное дело в суде, и к нему надо еще подготовиться. Йоши пообещала мне позвонить завтра после школы. На прощание я поцеловал ее. Потом мама сказала, что ей это показалось «лишним». Но я точно видел — воспитательница вовсе не была возмущена моим поцелуем.
По дороге домой мама спросила, все ли мои условия она выполнила и может ли теперь рассчитывать на то, что я буду ей в старости опорой и отрадой, — или же я собираюсь вести такую же жизнь, как Йоханнес. Я сказал, что она может рассчитывать на меня. Старушка была довольна.
О том, как меня встретили прочие домочадцы, мне не хочется подробно распространяться. Кроме доброй старой Феи, которая проливала искренние слезы радости, все остальные вели себя странно. Моих сестер я подозреваю в бешеной ярости и бешеной зависти! Они же всегда утверждали, что я как сыр в масле катаюсь, — и вдруг у меня объявляется еще и отец, которого у них нет!
Тети делали вид, что я — пустое место. Якобы я оскорбил тетю Лизи, когда она рыскала по моей комнате в поисках наркотиков. А тетя Труди игнорировала меня из солидарности с сестрой. Ну а бабушка была раздраженной, как никогда. То и дело отпускала язвительные замечания вроде: «вот что получается, когда растишь такого избалованного хулигана», или «его тоже надо сдать в детдом», или «я уже сто раз говорила, что однажды он преподнесет нам сюрприз».
О том, что я познакомился со своим отцом, никто не сказал ни слова. И никто не спросил, нравится он мне или нет, и вообще, каково это — в четырнадцать с половиной лет отправиться на поиски отца. Но меня это не напрягало. Напрягало меня то, что на следующее утро снова надо было отправляться в школу От этой мысли становилось тошно. После мрачного ужина в дамском обществе я сказал маме, что хочу перейти в другую школу. Она была против. Не стоит быть таким «нежным», считала она. Не надо драматизировать ситуацию, я же сам сказал, что эти мои злоключения — такая мелочь. У старушки уже была заготовлена справка от доктора Бруммера. Эта справка объясняла даже, отчего я тогда без разрешения смылся с занятий. Кошмарные, мучительные головные боли, причиной которых было что-то на латыни, почти свели меня с ума, поэтому-то я и не смог исполнять мой школьный долг. С такой справкой, сказала мама, я «легко выкручусь». А из-за одноклассников нечего ныть, в другой школе одноклассники точно не лучше. Твердой, как сталь, была мама. Мое возражение, что я в любом случае останусь на второй год, она
— Это мы еще посмотрим, — сказала она. И добавила: — Кстати, бери пример с Йоши. Ей-то завтра будет куда труднее вернуться в школу.
И я понял, что тут уж ничего не поделаешь!
Спать мне совсем еще не хотелось, и я пошел к Акселю. Тетя Фея кралась за мной, держась на почтительном расстоянии. Наверное, боялась, что я снова убегу. И скорее всего, считала меня совсем чокнутым, раз решила, что я могу сбежать босым и в махровом халате.
Аксель сидел в саду на террасе и жутко вонял. Потому что натерся средством от комаров. Вокруг в свете садовой лампы вились мотыльки.
— Я уже в курсе, что блудный сын вернулся, — приветствовал он меня. — Где был?
— У отца, — ответил я.
— То есть на кладбище для мотоциклистов, — подытожил Аксель и нагло, но дружелюбно ухмыльнулся.
— Точно, братан.
— С младшей сестричкой? — спросил он.
И подвинулся немного, чтобы я смог сесть рядом, у стены дома, между кустами сирени. Я сел. Он предложил мне жвачку Я отказался. Некоторое время мы молчали. Было полнолуние, из какого-то окна хрипел телевизор, из другого, гораздо тише, лилась непонятная музыка. Когда телек ненадолго замолк, стало понятно, что играют «We shall overcome». А где-то сзади, у кустов красной смородины, что-то шуршало. Я крикнул кустам:
— Фея, проваливай, пожалуйста! Я не удеру!
Шуршанье стало громче, и прихрамывающие шаги потихоньку удалились. Мы сидели, прислушиваясь к ним. Потом Аксель спросил:
— Братан завтра явится в пресветлый храм мудрости?
— Они меня туда загоняют.
— Ну и правильно, — сказал Аксель. — Почему это тебе, братан, все время должно везти больше, чем всем нам?
Я кивнул.
— Чего новенького с понедельника? — поинтересовался я, хотя на самом-то деле совершенно не хотел этого знать.
— Все устаканилось, — доложил Аксель, — предки Йо забились в свою норку, и почти все в классе его простили. Но не я. Гипотенузи весь урок пожертвовала на лекцию о правилах приличия, манерах, наркомании и нравственном разложении. А контрольная по математике оказалась легкой. Ты бы тоже ее написал. Только вот Солянка…
Аксель вздохнул и замолчал.
— А что с Солянкой? — спросил я, хотя совершенно не хотел этого знать.
Аксель мотнул головой, указывая на улицу.
— Полчаса назад я наконец-то от нее избавился. Она была у меня, чтобы выговориться!
— И что ей надо было выговорить?
— Свою любовь к тебе, — Аксель отогнал обнаглевшего мотылька. — Она посыпает голову пеплом. Из-за собственной ревности. И уверена, что ты именно поэтому сбежал. Тут ее не переубедить. Она не может смириться с тем, что ты делаешь что-то, что никак не связано с нею!
Аксель встал и потянулся, расправляя затекшие члены.
— Ах, братан во Христе! — сказал он. — Почему ты не остался там, куда убежал, и неважно, где это? Вчера я сидел тут, смотрел на небо, — Аксель кивнул на полную луну, — и представил, что вы вдвоем с Йоши эмигрировали туда. И потрясающе здорово устроились там, наверху. У меня прям на сердце потеплело от этих мыслей. Я уже был готов отправиться вслед за вами!
Аксель зевнул, кивнул мне, сказал «жаль» и через окно залез в свою комнату.
Я тоже сказал «жаль» и отправился домой.
Тетя Фея стояла в дверях.
— Жаль, — сказал я ей.
— Почему жаль? — спросила тетя Фея.
— Просто жаль, нипочему, — ответил я, — с сегодняшнего дня это повсюду рекомендуемая форма приветствия!
Я вошел в дом, а Фея проводила меня удивленным взглядом.
Медленно и бесцельно бродил я по дому. Дорис и Андреа сидели в Синей гостиной. Они разговаривали так тихо, что ни слова не разобрать.