История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1)
Шрифт:
Наконец пришел и его черед, и майор сломал печать, на которой значилось "Фэрокс", рядом с почтовым штемпелем "Клеверинг Сент-Мэри". В конверт был вложен второй конверт, и майор, прежде нежели вскрыть его, стал читать листок, в который он был обернут.
"Еще от какого-нибудь герцога? — мысленно проворчал мистер Глаури. Нет, едва ли. Такое письмо Пенденнис не оставил бы напоследок".
"Дорогой майор Пенденнис, — гласило письмо, — прошу и умоляю Вас приехать ко мне немедля. (Как бы не так, — подумал Пенденнис, — а обед у Стайна?) Я пребываю в великом смятении и горе. Бесценный мой мальчик, до сего времени бывший утешением и радостью любящей матери, доставляет мне несказанные огорчения. Он влюбился, воспылал страстью — я с трудом пишу это слово (майор усмехнулся) к одной актрисе, которая здесь у нас играет. Она по меньшей мере на двенадцать лет старше Артура — ему ведь еще только в феврале исполнится восемнадцать, — а бедный мальчик во что бы то ни стало хочет на ней жениться."
"Ого! Что это Пенденнис ругается?" — спросил себя мистер Глаури, ибо, когда майор прочел эту поразительную новость, рот у него раскрылся и лицо выразило
"Прошу Вас, дорогой мой друг, — продолжала убитая горем мать, приезжайте тотчас по получении сего письма; и, как опекун Артура, уговорите его, прикажите этому глупому мальчику отказаться от столь пагубного решения". Следовали еще просьбы в том же духе, а затем подпись: "Ваша несчастная любящая сестра _Элен Пенденнис_".
"Фэрокс, вторник", — прочел майор последние слова письма. "Веселые дела творились в Фэроксе во вторник, черт подери! Ну, а теперь посмотрим, что имеет сказать молодой человек". И он взял в руки второе письмо, написанное крупным, небрежным мальчишеским почерком и запечатанное большой печатью Пенденнисов — больше той, что украшала перстень майора, — с добавлением множества сургучных клякс, свидетельствовавших о смятенных чувствах писавшего.
Это письмо гласило:
"Фэрокс, понедельник, полночь.
Дорогой дядюшка!
Оповещая Вас о моей помолвке с мисс Костиган, дочерью Дж. Честерфилда Костигана, эсквайра, из Костигантауна, но которую Вы, возможно, лучше знаете по сцене, как мисс Фодерингэй из королевских театров, что на Друри-лейн и на Кроу-стрит (с выездами в Норич и Уэльс), — я сознаю, что сообщение это, ввиду нынешних предрассудков нашего общества, не может быть приятно моей семье. Мне очень прискорбно, что бесценная моя матушка, которой я, видит бог, не хотел бы причинять ненужных страданий, глубоко взволнована и огорчена этой новостью, которую я ей сообщил нынче вечером. Умоляю Вас, дорогой сэр, приезжайте уговорить ее и утешить. Хотя бедность вынуждает мисс Костиган зарабатывать на существование своим великолепным талантом, рода она столь же древнего и знатного, как и мы. Когда наш предок Ральф Пенденнис высадился в Ирландии с Ричардом II, предки моей Эмили были в той стране королями. Об этом рассказал мне мистер Костиган, который, как и Вы, принадлежит к военному сословию.
Напрасно я пытался рассуждать с дорогой моей матушкой и доказывать ей, что молодую девицу безупречного поведения и происхождения, наделенную такими великолепными дарами, как красота и талант, и посвятившую себя благороднейшей из профессий со святой целью быть опорой своей семье, мы все должны не отстранять от себя, но почитать и любить; у бедной моей матери есть предрассудки, против коих все мои доводы бессильны, и она отказывается раскрыть свои объятия той, которая готова стать для нее нежнейшей из дочерей.
Мисс Костиган на несколько лет меня старше, но обстоятельство это не служит преградой для моей привязанности и, я уверен, не повлияет на ее постоянство. Такая любовь, как моя, сэр, приходит один раз в жизни — и навсегда, я это чувствую. Пока я не увидел ее, я никогда и не мечтал о любви, а теперь убежден, что до самой смерти не изведаю другой страсти. Это моя судьба; и, однажды полюбив, я стал бы. презирать себя и счел бы себя недостойным звания дворянина, если бы поколебался в своей страсти: если бы, так сильно чувствуя, стал скупиться в проявлении своих чувств и не предложил женщине, нежно меня любящей, все мое сердце и все мое состояние.
Я хочу сочетаться браком с моей Эмили как можно скорее. И в самом деле, к чему отсрочки? Отсрочка подразумевает сомнения, а их я отвергаю как недостойные. Немыслимо, чтобы мои чувства к Эмили изменились, чтобы в любом возрасте она не была единственным предметом моей любви. Так к чему ждать? Заклинаю Вас, дражайший дядюшка, приезжайте и уговорите мою милую матушку примириться с нашим союзом. Обращаюсь к Вам как к светскому человеку, qui mores hominum multorum vidit et urbes [2] , который не поддастся малодушным сомнениям и страхам, волнующим женщину, почти не выезжавшую из своей деревни.
Прошу Вас, приезжайте немедля. Я убежден, что моя Эмили заслужит Ваше восхищение и одобрение во всем (кроме разве недостатка богатства).
Ваш любящий племянник _Артур Пенденнис-младший_".
2
Который видел многие города и людские нравы (лат.).
Когда майор дочитал это письмо, на лице его изобразилась такая ярость и отвращение, что доктор Глаури стал нащупывать в кармане ланцет, который всегда носил в футляре с визитными карточками, — он уже опасался, как бы с его почтенным другом не случился удар. И правда, Пенденнису было с чего прийти в волнение. Глава рода задумал жениться на актрисе десятью годами его старше! Упрямый мальчишка готов очертя голову вступить в брак! "Это мать с ее сантиментами и романтической чепухой так избаловала юного негодяя, мысленно простонал майор. — Чтобы мой племянник женился на какой-то королеве подмостков! Боже милостивый, да меня так засмеют, что нельзя будет на люди показаться!" И он с болью душевной подумал о том, что не видать ему обеда с лордом Стайном в Ричмонде, что придется, поступившись своим покоем, провести ночь в омерзительной, тесной почтовой карете и забыть о своем намерении насладиться столь милым его сердцу обществом лучших людей Англии.
Встав из-за стола, он прошел в соседнюю комнату и там с великим сожалением написал маркизу, графу, епископу и прочим, что не может принять их приглашения. И еще он приказал своему слуге занять места в почтовой карете, решив, разумеется, поставить оплату их в счет вдове и юному повесе, коего он был опекуном.
Глава II
Родословная
В раннюю пору регентства Георга Великолепного проживал в Клеверинге, небольшом городке на западе Англии, некий дворянин по фамилии Пенденнис. Кое-кто еще помнил, что видел его имя, увенчанное золоченой ступкой с пестиком, над дверью скромнейшей лавочки в Бате, где мистер Пенденнис подвизался в качестве аптекаря и врача; и где он не только навещал джентльменов, которым случалось занемочь, а также дам, когда наступал самый интересный период в их жизни, но не гнушался и тем, чтобы, стоя за прилавком, продать жене фермера припарку или же торговать зубными щетками, пудрой для волос и лондонскими духами.
А между тем этот маленький аптекарь, всегда готовый отпустить случайному покупателю на пенни нюхательных солей или более приятный на запах кусок черного мыла, был дворянин, получивший хорошее образование и принадлежавший к одной из стариннейших фамилий во всем графстве Сомерсет. Родословную свою он вел из Корнуолла, где Пенденнисы встречались еще во времена друидов, а может быть — кто знает? — и много раньше. Уже на поздней ступени своего семейного существования они стали вступать в браки с норманнами и были связаны узами родства со всеми знатными семьями Уэльса и Бретани. Пенденнису довелось также поучиться в университете, и он мог бы с честью закончить там курс наук, но на втором году его пребывания в Оксбридже отец его скончался несостоятельным должником и бедный Пен вынужден был снизойти до ступки и фартука. Он всегда ненавидел это ремесло, и только жестокая необходимость, а также предложение дяди по матери, лондонского аптекаря без рода без племени, до родства с которым унизился женитьбой его отец, заставили Джона Пенденниса заняться столь мерзостным делом.
Закончив срок обучения, он поспешил расстаться с неотесанным своим родичем и завел собственное дело в Бате, под скромной вывеской с лекарской эмблемой." Несколько времени он прожил в бедности, едва зарабатывая на то, чтобы содержать свою лавку в приличном виде, а свою прикованную к постели мать в известном довольстве; но однажды, когда леди Рибстоун направлялась в портшезе в собрание и пьяный носильщик-ирландец грохнул ее светлость о косяк двери Пена, а палкой от портшеза проткнул самую красивую розовую склянку в его окне, — миледи визжа ступила на землю и без сил опустилась на стул в лавке мистера Пенденниса, где и была приведена в чувство с помощью корицы и нюхательных солей.
Обхождение у мистера Пенденниса было столь отменно благородное и успокаивающее, что миледи, супруга сэра Пепина Рибстоуна, баронета, из Кодлингбери в графстве Сомерсет, назначила своего спасителя, как она его называла, лекарем при своей особе и своем семействе, весьма обширном.
Сын ее, приехав на рождественские вакации из Итона, объелся и заболел лихорадкой, от коей мистер Пенденнис лечил его с великим искусством и заботливостью. Словом, он заслужил милость семейства Кодлингбери, и с этой поры началось его процветание. Лучшее общество Бата пользовалось его услугами, особливую же любовь и восхищение питали к нему дамы. Для начала смиренная его лавчонка приобрела нарядный вид, затем он перестал торговать зубными щетками и духами; затем вовсе закрыл лавку и только держал небольшую приемную, где ему прислуживал весьма воспитанный молодой человек; затем завел двуколку и кучера; и бедная его старуха-мать, до того как отойти в лучший мир, сподобилась увидеть из окна спальной, к которому подкатывали ее кресло, как ненаглядный ее Джон влезает в собственную карету — правда, одноконную, но с семейным гербом Пенденнисов на дверцах.
— Что бы теперь сказал Артур? — спросила она однажды, говоря о младшем своем сыне. — Ведь он ни разу даже не навестил моего Джонни за все время, пока тот терпел бедность и невзгоды!
— Капитан Пенденнис, матушка, находится со своим полком в Индии, заметил мистер Пенденнис. — И покорно вас прошу, не зовите меня Джонни при молодом человеке… при мистере Паркинсе.
Настал день, когда она перестала звать сына каким бы то ни было ласкательным именем; и без этого доброго, хотя и сварливого голоса в доме стало очень пусто. Пенденнис велел перенести ночной звонок в ту комнату, где столько лет ворчала добрая старушка, и спал теперь на ее большой, широкой кровати. Когда произошли эти события, ему было за сорок лет: еще не кончилась война; еще не взошел на престол Георг Великолепный; да что там, еще не началась настоящая повесть. Но много ли стоит дворянин без родословной? Свою родословную Джон Пенденнис к тому времени заказал вставить в раму под стекло, и она висела в гостиной его дома между изображениями поместья Кодлингбери в Сомерсетшире и колледжа св. Бонифация в Оксбридже, где он провел недолгие счастливые дни своей юности. Что касается до родословной, то он извлек ее из чемодана: теперь он был джентльменом и мог показывать ее кому угодно, как офицер у Стерна — свою шпагу.
Примерно в то же время, когда скончалась миссис Пенденнис, в Бате уснула вечным сном еще одна пациентка ее сына: известная своими добродетелями старая леди Понтипул, дочь Реджинальда, двенадцатого графа Бейракрса, а стало быть, двоюродная прабабка нынешнего графа и вдова Джона, второго лорда Понтипула, а также его преподобия Джонаса Уэлса, служителя часовни Армагеддона в Клифтоне. В продолжение последних пяти лет при миледи состояла в компаньонках мисс Элен Тислвуд, дальняя родственница благородного семейства Бейракрсов, упомянутого выше, и дочь лейтенанта королевского флота Р. Тислвуда, убитого в сражении при Копенгагене. Мисс Тислвуд нашла прибежище под кровом леди Понтипул; доктор, навещавший эту последнюю два раза на дню, а то и чаще, не мог не заметить, с какой ангельской добротой и кротостью девушка сносила капризы престарелой своей родственницы; и когда они, сидя в четвертой карете похоронного кортежа, провожали почтенные останки миледи в Батское аббатство, где они ныне и покоятся, он поглядел на ее кроткое бледное личико и положил сделать ей некий вопрос, при мысли о котором пульс его начинал отбивать не менее девяноста ударов в минуту.