История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 1)
Шрифт:
"Нашу древнюю монархию, — писал капитан, — чернит разъяренная толпа вольнодумцев. Нашу церковь ослабляет завистливая ересь и подрывает тайное безверие. Благие установления, возвеличивающие нашу страну и прославившие английского джентльмена на весь мир, оказались беззащитны и подвергаются бесчестью и поношению со стороны людей, посягающих на то, что для нас священно, ибо для них нет ничего святого; посягающих на исторические идеалы, ибо они по невежеству своему не слышали о прошлом; посягающих на любой закон, буде у них достанет сил его нарушить, когда их вожаки бросят призыв к грабежу. Только потому, что французские короли перестали доверять своим дворянам, пала монархия Святого Людовика; только потому, что англичане еще верили в своих дворян, Англия одолела самого мощного врага, когда-либо угрожавшего какой-либо стране; только потому,
Когда капитан дочитал до Ватерлоо, Бангэй кивнул головой и хитро подмигнул, а Уорингтон расхохотался.
— Вы видите, как взволнован наш уважаемый Бангэй, — сказал Шендон, лукаво сощурив глаза. — Веллингтона и битву при Ватерлоо я пускал в ход сотни раз, и не было случая, чтобы герцог меня подвел.
Далее капитан откровенно признавал, что до сего дня джентльмены Англии, уверенные в своем праве и пренебрегая теми, кто ставил его под сомнение, доверяли защиту своих политических интересов, равно как и управление своими поместьями и утверждение своих юридических прав, людям, умудренным в той или иной области, и отстаивать свои интересы в печати тоже поручали профессиональным поверенным. Теперь, утверждал Шендон, с этим пора покончить: джентльмены Англии должны сами себя защищать. Их враги храбры, сильны, многочисленны и упорны. Нужно встретить их лицом к лицу. Нельзя допускать, чтобы нас представляли в ложном свете наемные адвокаты; чтобы какие-то писаки прикрывались вывеской Уайтхолла…
— Это в огород Бэкона, мистер Бангэй, — объяснил Шендон, обращаясь к издателю.
Бангэй стукнул тростью об пол.
— Так его, так его, капитан, — произнес он злорадно и, обратившись к Уорингтону, закивал своей глупой головой. — Хлеще капитана никому не написать, уж вы мне поверьте.
Автор проспекта сообщал далее, что содружество джентльменов, чьи имена по понятным причинам не оглашаются (тут Уорингтон опять рассмеялся), решило приступить к изданию газеты, принципы которой состоят в том-то и том-то.
— Эти люди гордятся своим порядком и твердо намерены его отстаивать, воскликнул капитан Шендон и, ухмыляясь, помахал листком в воздухе. — Они верны своему монарху, как по убеждению, так и по заветам предков; они привержены своей церкви, за которую проливали кровь их отцы и которой даст бог останутся верны их дети; они любят свою родину и хотят сохранить ее такой, какой сделали ее джентльмены Англии, да, джентльмены Англии (это мы наберем крупным шрифтом, Бангэй, дружище) — самой великой, самой свободной страной в мире; и поскольку имена некоторых из них стоят под хартией, обеспечившей наши свободы на Раннимиде…
— Чего? — спросил мистер Бангэй.
— Один из моих предков скрепил ее печатью — рукояткой своего меча, торжественно произнес Пен.
— Это Habeas Corpus, мистер Бангэй, — пояснил Уорингтон, на что издатель сказал:
— Тогда, наверное, все в порядке, — и добавил, зевнув: — Давайте дальше, капитан.
— …на Раннимиде, они и сегодня готовы защищать эту свободу мечом и пером, сплотившись вокруг старых английских прав и законов.
— Браво! — крикнул Уорингтон.
Дочка Шендона удивленно поглядела на него; ее мать молча шила, и по лицу ее было видно, как она восхищается мужем.
— Поди сюда, Мэри, — сказал Уорингтон и своей большущей рукой погладил девочку по светлой кудрявой головке; но она увернулась от его грубоватой ласки и, подбежав к Пену, стала играть его красивой цепочкой от часов, чем доставила ему большую радость: ведь он был очень добрый и бесхитростный человек, хотя от застенчивости скрывал душевную мягкость под личиной напыщенного высокомерия. Девочка забралась к нему на колени, а ее отец тем временем продолжал читать проспект.
— Вы засмеялись, когда я упомянул о "понятных причинах", — заметил он, обращаясь к Уорингтону. — Эх вы, Фома неверный! А я вот сейчас объясню, в чем они состоят. — И он прочел: — "Как уже было сказано, мы, по понятным причинам, вынуждены утаить имена людей, поддерживающих это начинание. Мы имеем влиятельных друзей в обеих палатах парламента и заручились союзниками в дипломатических кругах всех стран Европы. Источники, из которых мы черпаем наши сведения, не подлежат оглашению, и никакая другая газета ни в Англии, ни на континенте не может и надеяться получить к ним доступ. Но
Затем мистер Шендон остановился на литературном отделе газеты и на отделе светской хроники, скромно упомянув, что их будут вести джентльмены, — показавшие себя с самой лучшей стороны: люди, отличившиеся в ваших университетах (тут мистер Пенденнис покраснел и чуть, не рассмеялся), хорошо известные в клубах и в том обществе, о котором они пишут. Он деликатно дал понять лицам, желающим поместить объявления, что "Пэл-Мэл" лучше всякой другой газеты будет способствовать сбыту их товаров; красноречиво призвал всех английских дворян, всех английских баронетов, все высокочтимое английское духовенство, всех матрон, дочерей и домашние очаги Англии сплотиться на поддержку правого дела, И едва он умолк, как Бангэй, уже успевший снова вздремнуть, проснулся и еще раз сказал, что все в порядке.
Когда с проспектом было покончено, Шендон и Уорингтон обсудили кое-какие подробности касательно политического и литературного направления газеты, а Бангэй слушал и кивал головой, точно понимал, о чем они говоят, и одобрял их взгляды. Взгляды самого мистера Бангэя были очень несложны. Он считал, что никто не способен лучше капитана написать сокрушительную статью. Он желал сокрушить своего конкурента Бэкона, и, на его взгляд, капитан был для этого самым подходящим человеком. Если бы капитан Шендон списал на листок бумаги письмо Юниуса или главу из катехизиса, мистер Бангэй остался бы вполне доволен и решил бы, что это — самая что ни на есть сокрушительная статья. Итак, он с величайшим удовлетворением забрал рукопись и не только заплатил за нее, как мы уже знаем, но, уходя, подозвал к себе маленькую Мэри и дал ей пенни.
После обсуждения газеты завязался общий разговор, причем Шендон, подлаживаясь под двух своих гостей, в которых он, судя по их виду и манерам, усмотрел представителей "бомонда", изображал из себя заправского светского человека. О высшем свете он имел весьма смутное представление, но издали видел его, а из того, что видел, извлек все возможное. Он говорил о героях дня и о светских львах фамильярно, с игривыми намеками, словно каждый день с ними общался; рассказывал анекдоты о их личной жизни, вспоминал шутки, которыми с ними обменивался, и забавные случаи, коим был свидетелем. Пен мысленно посмеивался, слушая, как бойко этот арестант в потрепанном шлафроке болтает о великих мира сего. Миссис Шендон бывала счастлива, когда ее муж пускался в такие рассказы, и свято в них верила. Сама она не стремилась в высший свет — куда ей, с ее-то умишком! Но для ее Чарльза это было, по ее мнению, самое подходящее место: там он может блистать, там его уважают. На самом деле Шендон один-единственный раз был зван на обед к графу X.; пригласительную карточку его жена до сих пор хранила в своей рабочей шкатулке.
Мистеру Бангэю эти разговоры скоро наскучили, он встал и начал прощаться, а за ним поднялись и Уорингтон с Пеном, хотя последний не прочь был остаться и поближе познакомиться с этим семейством, которое его заинтересовало и растрогало. Он выразил надежду, что ему будет разрешено повторить свой визит, на что Шендон ответил с кривой усмешкой, что его можно застать дома в любой час и что он всегда будет рад видеть мистера Пеннингтона.
— Я провожу вас до ворот парка, джентльмены, — объявил Шендон и взялся за шляпу, несмотря на умоляющие взгляды жены и ее тихий возглас "Чарльз!". Шаркая рваными туфлями, он первым вышел из комнаты и повел своих гостей по мрачным тюремным коридорам. Когда они дошли до дверей в караулку, одна его рука уже нащупывала в кармане полученные от Бангэя пять фунтов, в то время как другую он протягивал на прощанье посетителям, и надо сказать, что один из них, мистер Артур Пенденнис, с облегчением вздохнул, выбравшись из этого гнусного места и снова почувствовав под ногами камни Фаррингдон-стрит.