История регионов Франции
Шрифт:
Бретань была и надолго осталась коллективным святилищем сформировавшегося католицизма, имея по полдюжины священников на приход во времена Генриха IV и Людовика XIII; часто эти клирики происходили по своему рождению из крестьянской среды, в которой они и служили; они были местного происхождения, их корни связывали их с родиной, и триентская Церковь управляла ими. Под воздействием таких проповедников, обязательно говоривших на бретонском языке, как отец Монуар, в этой церкви поведенческое христианство, идущее изнутри, постепенно уступило место тому, что долгое время оставалось всего лишь «религией простых жестов», о которых современные историки утверждают, что они были в большей степени автоматическими, чем глубоко осознанными (?).
Решимся ли мы сказать, что в общем Бретань во время своего «золотого века» длиной в несколько столетий немного напоминала Испанию, другой полуостров, только больший по размеру? Конечно, может показаться чересчур смелым проведение параллелей между региональной общностью и иберийским государством, чьи притязания вышли на всемирный уровень начиная с эпохи Габсбургов, Карла Пятого или Филиппа II. И однако, в обоих случаях имеет место бурное развитие мореплавания, та же неспособность модернизировать на глубинном уровне отдаленные районы, то же преобладание «шокового» католицизма с иезуитской окраской.
И вот ритм развития изменился: в Бретани такой точкой
На самом деле, с конца XVII века, когда началась война Аугсбургской Лиги (1688), обозначилась опасность со стороны Англии, вплоть до этого времени остававшаяся незначительной. Как это показал Жан Мейер, Бретань превратилась в отправную точку конфликтов между двумя коронами, французской и британской. Эти разногласия оживали с различными интервалами, вплоть до их угасания сто двадцать пять лет спустя, в 1815 году, во время полного поражения Франции.
Сама провинция в своих внутренних областях превратилась в лагерь достаточно настойчивого военного присутствия королевской армии, направленной против иностранной угрозы, но также неминуемо…против местного населения. Если выражаться по-военному, то полуостров был «пришвартован» к Франции по второму разу, привязан теснее, чем в прошлом. «Куеснона больше нет». Однако этому появился досадный противовес: за близость с Францией пришлось платить ценой регионального упадка, относительная автономия, практиковавшаяся де факто в XVI веке и в три первые четверти XVII века, переживала период своего заката, по ней наносили мощные удары два или три поколения интендантов, чья политика стала более жесткой после мятежа 1675 года. Апостол централизма, интендант Бешамель де Нуантель, начиная с 1680 года стремится действовать через голову правителя. Интенданты устанавливают свою власть через систему субинтендантов, которые не являются, как было бы сейчас, субсидируемыми супрефектами, а выступают (утешение для местной элиты) «именитыми гражданами на общественных началах». С другой стороны, население отныне обязано соглашаться с новыми налоговыми ставками, от которых в 1675 году они могли бы отказаться. Волей-неволей жителям приходится смириться: они покоряются (все труднее) подушной подати в 1694 году, десятине в 1710 году, выплатам двадцатой части дохода за недвижимое имущество после 1750 года.
Учитывая все вышесказанное, можно увидеть, что вопреки (или по причине?) жесткой политической, административной и военной ситуации Бретань в эпоху Просвещения не скатывается к систематическому отставанию в своем развитии, а как раз наоборот. Напомним на этот счет удивительные данные, касающиеся мореплавания. В XVIII веке армориканские корабли составляли 27 % французского торгового флота — огромная цифра, если учитывать протяженность французского побережья. На бретонских верфях построили более трети новых кораблей из числа спущенных на воду по всей Франции во времена Людовика XV. Впечатляющим был и расцвет таких крупных портов, как Нант, Лорьян, Брест и особенно Сен-Мало: в Нанте благодаря такой аморальной деятельности, как перевозки чернокожих рабов из Африки в Америку, население увеличилось с 45 000 жителей в XVII веке до 85 000 к 1789 году. В кельтской части Бретани, в Бресте ситуация изменилась мало, и он остался портом практически исключительно военного назначения, но и там численность населения достигла 40 000 к 1785 году. Сен-Мало, напротив, достиг своего звездного часа. Таким образом, бурное развитие океанического флота и колониальных завоеваний продолжало служить мощным стимулом для очагов активности на армориканском побережье.
Можно ли сказать, что промышленная база оставалась посредственной, за исключением производства полотна?
На самом деле, современные местные историки, последователи школы Франсуа Лебрена пытаются разрушить миф о том, что бретонское хозяйство было исключительно крестьянским, что промышленное производство было сконцентрировано на одном только изготовлении полотна, и что его миновало индустриальное развитие: это неверно, поскольку в XVIII веке процветало производство серебра и железа, в XIX веке установилась даже замещающая промышленная структура с ее маслобойнями и кожевенными заводами в деревнях, но и одновременно с металлургическими заводами в Эннебоне, сталелитейными мастерскими в Триньяке, шахтами в Пон-Пеан и др.
Во времена Людовика XV экспорт оставался, тем не менее, «с небольшой добавленной стоимостью». Из провинции вывозились, преимущественно морским путем, почти необработанные товары, особенно сельскохозяйственная продукция и сырье — зерно, вино, спирт, соль, но также полотно. Контрабанда, морская, а еще больше сухопутная, направленная на континент, сквозь проницаемые кордоны внутренней таможни, остается одной из активных областей деятельности в регионе, в частности в том, что касается торговли солью. В конце эпохи абсолютизма контрабандисты солью предвосхищали шуанство революционного времени. Экономическое оживление остановилось в рамках определенных ограничений: это можно хорошо рассмотреть по некоторой вялости населения Бретани, которое в XVIII веке увеличилось всего лишь на 12,5 %; плюс к тому, лишь меньшинство могло пользоваться теми удовольствиями, которые предоставляла в их распоряжение новая цивилизация нравов, и некоторыми предметами или продуктами питания: на 2 300 000 жителей, которые насчитывала провинция в 1770 году, только около сотни тысяч человек пользовались хоть немного поставками чая, фарфора, табака, пряностей, сахара, кофе, шоколада… Внутри больших городов (Ренн, Нант, Сен-Мало и Брест во главе списка) урбанизация затронула практически только 225 000 человек, всего десятую часть от общего числа жителей региона; развитие мореходства в этой провинции, несмотря на то, что было интенсивным, не поколебало глубинные экономические устои. Сильно чувствуется отличие Бретани от Нидерландов или от Англии: конечно, мореходство было одинаково интенсивным, но если говорить об этих двух северных странах, то там «следствия развития» были гораздо более существенными.
Во всех отношениях период, наступивший в Бретани после 1675 года, был тяжелым. Она страдала от кризисов конца царствования Людовика XIV, которые из-за войны и налогов
72
Furet F., Ozouf J. Lire et Ecrire, l'alphabetisation des Francais de Pascal a Jules Ferry. P.: Minuit, 1977. T. 1. P. 190–191 и 328 sq.
Жизнеспособность провинции зато проявляется, в том, что касается власти, в том, чтобы брать и бороться. Монархический «центр» представлен очень энергично то в виде интендантской службы, пришедшей, однако, в упадок после 1753 года, то в лице правителя или военного коменданта, блестящим образцом которого выступил герцог д'Эгийон, сын внучатого племянника кардинала Ришелье; д'Эгийон правил в Бретани с 1753 по 1768 год. Перед лицом «правительственных» притязаний абсолютистского государства Бурбонов, преобладающей тенденцией в истории Бретани в XVIII веке явился подъем или восстановление мощного влияния местной элиты полуострова с аристократией во главе. Она опирались на солидные государственные учреждения, в их числе парламент в Ренне, который полностью находился под управлением бретонского дворянства: этот высокий суд объединял двойственные привилегии шпаги, платья и сеньориальных земель, не разделяя военное и судейское дворянство, что было в данной ситуации невозможно. Элита была также представлена штатами Бретани, другими словами, ассамблеей трех сословий (дворянство, духовенство, третье сословие): последние, как говорящие на кельтском языке, так и франкофоны, регулярно собирались на заседания в городе Ренне. Штаты, как и в Лангедоке и Провансе, придавали провинции неоспоримую самобытность по сравнению с «выборными» регионами «внутренних» частей Франции, которые управлялись в более авторитарном порядке; в Ренне в их рядах выкристаллизовалось специфическое дворянское лобби; его назвали «Бастион», и оно явилось во второй половине XVIII века подстрекателем, а затем пало первой жертвой предреволюционных, и в конце концов, революционных событий в 1789 году. Ученик колдуна…
Аристократия региона, экономически динамичная, разбогатела, была гибкой, мобильной, владела не только серебром, но и культурой; в их руках были, по меньшей мере в городах, прекрасные библиотеки и роскошные особняки; они без комплексов занимались на редкость доходной колониальной торговлей, их сыновья женились на наследницах работорговцев из Нанта с богатым приданым; и вот эта группа, наделенная такими привилегиями, открыла «эпоху после Людовика XIV» мятежными выступлениями против властей. Принимая во внимание высокое положение их зачинщиков, эти выступления были более результативными, чем в 1675 году оказалась злосчастная и короткая крестьянская жакерия Красных колпаков. С декабря 1717 года на полуострове обозначаются некоторые аристократические «волнения», которые со временем могли бы вылиться в автономистские выступления, иначе говоря, выступления за независимость (?). Они потерпели провал. Единственные, кто что-то потерял во время мятежа (против налогов), это несколько мелкопоместных дворян из аграрной Бретани во главе с Клеманом Кризогоном де Гер, маркизом де Понкаллек. Их изолировали, затем арестовали, четверо из них были казнены по указу королевской палаты [73] , которую созвал в Нанте регент Филипп Орлеанский, обычно менее жестокий (1720). Дворянская фронда, но чисто юридическая и мирная, вновь началась с 1730 года: парламент в Ренне отказался утверждать присланное из Парижа антиянсенистское законодательство. Штатам провинции, со своей стороны, не нравились новые налоги (подушная подать, налог на недвижимость в размере двадцатой доли стоимости имущества). Элита в 1759 году предприняла «налоговые забастовки», получившие поддержку «Бастиона» и парламента. Генеральный прокурор Ла Шалоте (которого, помимо этого, можно считать реакционером из-за его враждебного отношения к народному образованию) повел от имени провинции борьбу против герцога д'Эгийона, правителя Бретани. Ему удалось, после множества различных происшествий, вынудить этого важного господина покинуть свой пост. Д'Эгийон, став министром, начинает мстить с 1770 года, действуя в ущерб парламентским структурам [74] : но это первое понижение местной верхушки было недолгим. Со смертью Людовика XV штаты со своей решительной посреднической комиссией [75] добиваются широких полномочий по вопросам контроля за ростом налогов. Интенданта оставили в стороне. Казалось, что времена абсолютизма Людовика XIV и Бешамеля де Нуантеля давно миновали. Дворяне воспользовались этим, не без некоторого эгоизма, чтобы утвердить свои привилегии в налогообложении в ущерб разночинцам и буржуазии Ренна; она же начиная с 1780-х годов отходит от второго сословия и принимает эстафету волнений.
73
Annuaire du College de France. 1983–1984. Изложение лекций Э. Ле Руа Ладюри. С. 745.
74
Delumeau J. Op. cit. P. 347 sq.
75
Мы сказали бы сейчас «постоянная», та, которая собирается между сессиями штатов провинции.