История Роланда

Липень Пилип

Когда мой брат Колик в очередной раз вернулся из тюрьмы, мама снова на него насела: иди работать! Украл – сел – украл – сел, тебе ещё не надоело? Уже борода скоро поседеет, а ты всё дурью маешься. И как-то подошло это ему под настроение, легло на душу, и Колик решился. Но работы у нас в городе было мало, а для уважающего себя человека – и вовсе ничего не найти. Одно неприличие: мести улицу, сверлить дырки, продавать розетки. И Колик придумал устроиться учителем. Объяснять деткам правильную жизнь – достойное занятие. Он одолжил у Толика выходной костюм и пришёл в школу. Учителей не хватало, и директор охотно взял его – вести уроки труда и физкультуры, для начала. А то всё сам да сам.

И дело пошло! На трудах детишки затачивали напильником арматуру, на физкультуре сидели на корточках, не отрывая пятки от земли – кто дольше. Директор заходил,

одобрял. Через неделю Колик вызвался вести ещё и философию. Давай! Почему бы и нет? Педагог ты вроде хороший.

– Ну что? – спросил Колик, войдя в класс в понедельник утром. Толстые мальчики-очкарики, девочки с косичками. Смотрели на него. – Предмет наш называется «философия», а не «история философии», поэтому всякими там досократиками я вас мучить не стану. Знаете, детки, один знаменитый джазмен сказал: жизнь коротка, а музыка прекрасна; следовательно, разумнее всего тратить как можно больше времени на музыку. Да, некоторым удаётся делать верные выводы из дурацких предпосылок. Жизнь у него коротка, видите ли, вот осёл! Она очень длинна, детки. Но это вовсе не значит, что нужно много болтать. Итак, довольно болтовни, начинаем занятие!

И они весь урок слушали джаз на классном проигрывателе, Дженни Ли и Лису Экдаль.

Но детям такой подход не понравился. Толстые мальчики-очкарики рассчитывали услышать о Ницше, девочки с косичками ждали подробностей о трагичной любви Абеляра. Дети пошли и пожаловались директору. Директор позвал Колика к себе и сделал ему выговор. Колик сначала хотел зарезать директора, но потом подумал, что тот не так уж и виноват, и уволился. И тех пор уже никогда не работал.

8F. Истории зрелости и угасания. О свежести восприятия

Каждый год на первое сентября папа дарил нам с братиками большую коробку шоколадных пряников. В детстве мы просто млели от этих пряников, и целый долгий год старательно ждали их – чтобы в тот же вечер тщательно разделить их на равные кучки и наперегонки съесть, урча и вздрагивая от удовольствия. Но время бежало, вкусы взрослели, и мы постепенно стали охладевать к шоколадным пряникам. Теперь, когда папа, триумфально обведя нас взглядом, распахивал сумку и доставал коричневую коробку, мы вежливо благодарили его, но уже не дрались за право её открыть, а выжидательно постукивали пальцами и поднимали брови, смутно надеясь на что-то большее, то ли на коньяк, то ли на сигары, то ли на завещание, мы и сами не знали на что. А однажды, когда Валик позволил себе зевнуть в торжественный момент, папа посерьёзнел, сел с нами за стол и рассказал такую сказку:

– Жил-был на свете один мужской парикмахер. Завидно шли у него дела – посетители валили, деньги водились, здоровье не замечалось, жена и малые детушки и добры были, и веселы. Текла жизнь, текла и каждым днём радовала, много, много лет. И всё бы хорошо, да вот только стал он замечать с годами, что и небо уж не такое голубое, как раньше, и облака не такие пышные, и листочки по весне не такие клейкие. Не дурак был парикмахер, помнил он поговорку о старости и сладости воды, и понимал, что это не мир меняется, а у него самого вкус к жизни слабеет. И стал мечтать парикмахер о том, чтобы вернуть себе свежесть восприятия. Бывало, выйдет к озеру на обрыв, смотрит вдаль и печалится. А как-то раз стоял он на берегу – и видит вдруг падающую звезду. Не долго думая, загадал парикмахер желание: хочу себе свежесть восприятия юношескую! В тот же миг вспыхнула звезда и погасла, а парикмахера резко тряхнуло и отпустило. И почувствовал он, как встрепенулось внутри восприятие, сбросило коросту и стало как в юности – в сто раз сильнее. Зажмурился он от счастья, вдохнул полную грудь воздуха… и выдохнул поспешно – вонюч был воздух и тяжёл. Оглянулся кругом: трава серая, деревья кривые, небо бурое. От ошеломления пересохло горло у парикмахера, достал он из саквояжа минералку, полчаса назад в гастрономе купленную, хлебнул – а она горькая, слизистая и с песочком чёрным. Закричал парикмахер, побежал, да только чувствует, как слабы его ноги, как дрябло тело. Остановился он, ощупал себя и содрогнулся. Выхватил зеркальце, взглянул – и снова закричал. И понял тогда парикмахер, что не восприятие его с годами притупилось, а объективная реальность окошмарилась. Много лет она кошмарилась постепенно, а он постепенно привыкал. Вот так-то, детки. А парикмахер этого не вынес… раскрыл саквояж, разложил на прямо земле бритвенный

набор, да и…

– Но, папочка, – перебили мы, не дожидаясь самого страшного, – получается, шоколадные пряники стали нравиться нам меньше потому, что они действительно испортились?

– Получается, что так, – ответил папа, но таким мрачным и угрожающим тоном, что с тех пор мы никогда не отказывались от шоколадных пряников, и ели их с прежней охотой.

90. Истории безоблачного детства. О рассудительных людях

Если наш папа обычно бывал весел и бодр и, без устали орудуя шилом, беззаботно напевал под нос песенки, про шаланды, про лав суприм или про прекрасную мельничиху, то мама порой откладывала рукоделие и сидела в большой грусти, непонятно из-за чего. В такие моменты, чтобы её развлечь, мы просили рассказать сказку, и она соглашалась. После весёлых сказок мы вместе веселились, ну а после печальных вместе и печалились – ведь это лучше, чем одной и неизвестно почему.

– Давным-давно, детки, далеко-далеко, была одна страна. Люди в той стране жили простые, мирные и рассудительные. И вот как-то раз, когда настало время выбирать им правителя, выбрали они молодого и простого парня, такого же рассудительного, как и сами. Радовались люди – наш человек, хорошая с ним будет жизнь! Но вот незадача – парень, как только на трон взошёл, сразу как будто отупел: стал такие глупости с трибуны высказывать, что и в цирке не услышишь. Удивились люди, посмеялись, а потом рассудили – ну и что, что глупости, мы и сами-то не шибко умные, нам ли его осуждать? Так и повелось. Стал он врать, а люди думали – ну и что, разве нам не приходится врать? Стал он тёмные дела мутить, но люди думали – ну и что, мы бы тоже мутили на его месте, разве мы такие уж прозрачные? Так и текло время. Дела в стране шли как в болоте, но правитель не желал уходить с трона, затыкал рты и подменял в свою пользу законы, а люди думали – ну и что, это здоровая воля к власти, разве нет её в каждом из нас? Он ругался с другими странами, а люди думали – ну и что, зато мы сами по себе. Он сажал в тюрьму и казнил неугодных, а люди думали – ну и что, может они и правда в чём виноваты. Правитель, конечно, не ахти, рассуждали люди, но лучше него всё равно никого не сыскать, ведь мы и сами-то далеко не ангелы. Так и шли годы. А однажды, когда правитель, уже состарившийся и страдающий от болезней, случился в особенно дурном расположении духа, он выступил по радио и сказал: как вы мне все надоели! чтоб вы сдохли, тупые уроды! сдохните! И подумали люди – и в самом деле, он прав, почему бы нам не сдохнуть, всё равно ведь рано или поздно в землю сойдём? Попрощались они друг с другом, вздохнули, да и померли в тот же день все до единого.

– А что стало с той страной, мамочка? – спросили мы.

– Исчезла с карты мира, детки. Растворилась. Или схлопнулась.

– Разве так бывает, мамочка?

– Бывает. Земля вокруг смыкается, смыкается… хоп – и нету!

Мы подумали, подумали, и решили, что всё это даже хорошо: зато географы и картографы получили новую работу, купили жёнам шубы, а детям санки.

91. Истории безоблачного детства. О пассивности

– Папочка, почему ты такой политически пассивный? Ни на митинги не ходишь, ни на пикеты, не протестуешь совсем никак? – допытывались мы.

Папа поднимал брови повыше, собирая на лбу побольше морщин, и с нарочито старческим дребезжанием вопрошал:

– Дак против чего протестовать-то?

Несколько секунд мы, переполненные негодованием, не могли даже вымолвить, а потом нас прорывало:

– Папенька! – восклицал Валик, – неужели ты не видишь, как мало у нас свобод? Неужто вечные кандалы, вечный страх Сибири и расстрела тебе по нраву? По нраву, когда худшие преследуют и истребляют лучших? А что, если завтра придут за тобой? Будешь покорно лизать лампасы?

– Тихо! Не неси чушь! – перебивал Колик. – Папка! Как можно терпеть эту гниль и мерзость! Свобод слишком много! Люди наглеют, слабеют и развращаются! А что, если завтра надругаются над мамой, а потом и над нами, твоими детушками? Вынесешь им гуманное порицание? Или и вовсе промолчишь?

– Братцы, опомнитесь! – гудел Толик. – Протестовать нужно против крайностей и невежества! Папуля, мы должны твёрдо выступить за закон и против беззакония! Всё должно решаться не наотмашь, а законными процедурами! Нужно опираться на мировой многовековой опыт юриспруденции и политики!