История Роланда

Липень Пилип

Однажды, гуляя по рощам и перелескам вдоль заброшенного шоссе, мы с братиками набрели на небольшой дачный домик с высоким флюгером, изображающим лежащую на боку сову. Мы сразу вспомнили, что как раз где-то здесь должен жить известный отшельник, удалившийся из города творить добрые дела – так рассказывали. Мы обошли домик кругом и обнаружили отшельника сидящего на низкой табуреточке у клубничной грядки. Он шарил под листьями, срывал ягоду, осматривал её со всех сторон, полоскал в кастрюльке с водой и отправлял в рот. Он был одет в штопаный пиджак, выцветшие галифе и шлёпанцы на босу ногу; на лицо выглядел совсем стареньким, но при этом совершенно беззаботным и удовлетворённым.

– Почему ваша сова лежит? – спросили мы.

– Это ветер её накренил, а починить я не могу, слишком высоко, – отозвался отшельник. – Зато теперь она означает не просто мудрость, а смиренную.

Он рассказал, что клубника в этом году кислая, но зато редиска отменная. «Хотите редисочки?» Мы не хотели. Он показался нам странным, и, чтобы его разоблачить, мы попрощались, отошли и спрятались в малиннике. Отшельник, ещё немного полакомившись кислой клубникой, поднялся и пошёл в дом – удивительно лёгкой походкой, едва касаясь земли, как юный гимнаст, а над головой его колебался воздух –

то ли от теплоты и сырости, то ли от настоящей святости. Мы некоторое время выждали, потом приблизились и стали смотреть через окно, что он делает. Он походил по комнате, почесал бороду, сел за компьютер и начал читать. То и дело он кивал, улыбался, покачивал головой и принимался что-то писать, затем снова читал. Прошёл час, прошло два, мы уже попробовали и клубнику, и редиску, а он всё читал и писал.

– Ну и наглецы! – за нашими спинами вдруг возникла суровая тётка с бидоном, и мы испуганно отскочили от окна. Мы стали оправдываться и объяснили, что просто хотели проверить. – Чего там проверять? Не знаете будто? Он читает дневники в интернете! Все подряд! Где стихи похвалит, где рассказы, где размышления, и так каждый день, год за годом! На кого людям надеяться ещё, как не на него? Кто ещё ими заинтересуется, кто подбодрит, кто обнадёжит? Знали бы вы, какой я была, пока он мои сметаннички не превознёс! Истеричкой, грубиянкой, гарпией на весь мир обозлённой! А теперь видите? Какие-то несчастные сметаннички, поделилась рецептом, а он нашёл, прочёл, и так похвалил проникновенно, что я будто переродилась и смысл обрела! Теперь молочко ему ношу. Он святой, точно вам говорю! Вот вы сами попробуйте – получится у вас? Нет. Сами знаете, что нет! Плюнете через десять минут и не выдержите. Вот то-то же.

89. Мрачные застенки. Это море

Спустя полгода или год моего пребывания в Училище наступил недолгий благополучный период – я смирился с судьбой, пообвыкся, и даже отвратительные шоколадные батончики стали казаться мне сносными. Мы с товарищами, исполнив все поручения программистов и расторопно прорекламировав заданное, после полдника предоставлялись самим себе. Если в первые месяцы мои сокурсники, бывшие инвалиды, торопились насладиться доступностью детских мечтаний и расхаживали в телах мускулистых суперменов и суставчатых фотомоделей, то потом это прискучило, и в моду вошли математические развлечения: мчаться с визгом идеальными точками по гиперболам, нападать врасплох и брать друг из друга производную, объединяться в многомерные массивы и матрицы, а потом бурно перемножаться. Один я питал болезненное пристрастие к своему земному облику и подолгу всматривался в зеркало, силясь вспомнить, такой ли был у меня нос, сколько должно быть рёбер и как правильно выглядят ключицы. А ещё Лена, которая жила музыкой даже вне учёбы, и свободное от рекламы поп-звёзд время проводила в форме лилового лучика, непрерывно пропуская сквозь себя насыщенные пост-симфонические, пост-джазовые и пост-эстрадные потоки. Лена лишь изредка обретала телесность, проявляясь на своей кровати с отстранённым и слегка ошалевшим видом. Радуясь компании, я приглашал её погулять, и она послушно следовала за мной. Лена, в прошлом слепая, представляла своё тело только по внутренним ощущениям, без визуальных, и порой, обернувшись к ней, я пугался её непроизвольно разросшейся голове или полуметровым ладоням. Под моим взглядом она сосредотачивалась и возвращалась в приличествующее девушке состояние, а я брал её за руку, чтобы не забывалась. Пройдя платановую аллею и долгий каменный спуск к набережной, мы заходили в кофейню «Бакен» и заказывали по маленькой чашечке шоколада. Она всё время прислушивалась – к чужим разговорам, к шипению кофемашины, к звонкам, к гудкам – и иногда вдруг начинала покачивать головой, как будто ловила ритм. Потом я брал лодку и, огибая катера и яхты, правил к изгибу заросшего соснами мыса. Лена вертела кончик воротника, постукивала сандалией по бортику, выуживала из воды шишки и выкладывала из них Л. Устав грести, я отпускал вёсла и подсаживался к ней на корму. Сосны чуть слышно шумели, волны блестели, на горизонте разгорались жёлтые и розовые полосы заката. «Это море. Тебе нравится?» «Да». Я осторожно целовал её в щёку и, чтобы не дать ей заскучать, доставал шоколадный батончик. Она безучастно съедала кусочек и, склонившись набок, опускала руку к воде, водила пальцами. «Назад?» «Я лучше сама». И исчезала. Так случалось всегда, и я привык. Я подгребал к берегу, вытаскивал лодку на песок и возвращался лесом.

8A. Рассказ Колика. Об одном индусе

Мой брат Колик рассказывал, что однажды с ним в камере сидел индус. Он сидел на нарах в позе лотоса, прикрыв глаза и чуть улыбаясь. Колик спросил индуса, за что он попал в тюрьму, и тот засмеялся: это не я в неё попал, а её вокруг меня выстроили. Я здесь давно сижу, испокон веков. Как же тебя не пришибли, когда строили? – удивился Колик. Это потому что я только иногда проявляюсь, отвечал индус; как вижу хорошего человека, так силою воли прободаю материальность. Чтобы Колик поверил, он воспарил над нарами и немного повисел. Он сказал, что убежать из тюрьмы можно тремя способами: сосредоточением, концентрацией и фокусированием. Колик выбрал фокусирование, и индус объяснил: подобно тому, как расплываются контуры предметов при удалении взора к горизонту, расплываются и сами предметы при удалении сознания к истине. Колику это понравилось, и он стал тренироваться каждый день, сначала по часу, потом по два, потом дни напролёт. И так натренировался, что однажды, как только он сфокусировался, раз – и кончился его срок. С тех пор Колик очень уважал всё индийское, но дальше тренироваться опасался, потому что однажды так сфокусируешься, и вдруг раз – и кончится твой земной срок.

8B. Истории безоблачного детства. О монетках

В детстве, когда нам не спалось, мы придумывали себе всякие весёлые игры. Однажды Колик предложил расплющить монетку, чтобы она стала гладенькая. Мы положили монетку на молоток, а другим молотком стали лупить по ней. Она плющилась, но цифры всё равно оставались видны. На стук и лязг пришла мама в пижаме – что происходит? И велела нам не обижать монетку.

– Положите её в копилку, к сестричкам. С монетками лучше не шутить! Давайте-ка, накрывайтесь одеялами, а я вам сказку расскажу. Жил-был на свете один человек, который очень монетки не любил. И кошелёк они оттопыривали, и карманы оттягивали, и бренчали назойливо и накапливались

слишком быстро. Одно время он их нищим раздавал, но иногда неделю проходишь, и ни одного нищего не встретишь. Тогда стал он монетками в магазине расплачиваться, старался с собой полный карман мелочи носить, чтобы любую сумму можно было набрать. Но бабки в очередях на него шикали, продавщицы фыркали, полицейские косились, да и монеток не сильно убавлялось. Потратишь все до единой, а тебе уж новую сдачу отсыпают. Стал тогда тот человек приносить домой монетки и под диван их выгружать. Накопилась у него под диваном целая гора! Пыль, паутина, тополиный пух, сухие комарики – всякая грязь на них собиралась, а убрать невозможно, не мыть же каждую раз в месяц. И затосковал тогда человек, и пожаловался Вседержителю: «Совсем замучили меня монетки!» «Не ропщи по пустякам! – отвечал Вседержитель. – Зубы чистишь? Носки стираешь? Крошки из бороды вычёсываешь? Вот и монетками не гнушайся». Но не послушался человек. Взыграла в нём гордыня, и с тех пор он вообще монетки брать перестал. Ему кричат: сдачу! сдачу возьмите! А он воротник поднимает, как шпион, и уходит поскорее. А потом и вовсе возгордился: собрал из-под дивана все монетки в большой мешок и выбросил на помойку. И пол под диваном вымыл. И вздохнул облегчённо. Но одну маленькую монеточку не заметил. Спряталась она под плинтусом, а ночью, когда человек заснул, позвала друзей на отмщение. И набросились они на человека! Просыпается он в ужасе, а на него наседают: зубная щётка тычется в лицо – чисть зубы! носки по ногам ползут – стирай нас и штопай! рубашка душит – гладь меня утюгом! тарелки бренчат – мой нас! мусорное ведро воняет – выноси меня! Человек отбивается, как может, но не тут-то было! Диван прыгает – лежи на мне! Одеяло обвивается удавом – накрывайся мной! Пол дрожит – ходи по мне! Появились и люди: женщины визжат – люби нас! мужчины ревут – дружи с нами! дети пищат – зарождай нас! Даже тело собственное взбунтовалось: желудок булькает – корми меня! лёгкие сопят – дыши нами! мозг хлюпает – думай мной! И наконец раздался страшный шум и грохот: заглядывает в окно сама жизнь, огромная, сильная, яростная – живи меня! «Не хочу! – кричит человек. – Не буду! Подите прочь! Убирайтесь к чертям!» «Ха-ха-ха! – смеются они. – А мы сами черти и есть!» И потащили они его в ад. Там он и сгинул. Вот так-то, детки.

Мы молчали. Хоть нам и показалось, что сказка не в тему, но с тех пор мы никогда не плющили монетки.

8C. Побег и скитания. В новой квартире

Отдав рослому агенту саквояж с банкнотами, я вступил в квартиру.

Застройка 1960 года, последние двадцать лет под арендой, санузел совмещённый. Прихожая с умиротворяющими обоями цвета речной волны, продолговатая тумбочка на ножках, забытые стельки. Под выключателем вбит дюбель, на нём висит красивая расчёска. Я сел на тумбочку и примерил стельки: велики, но можно обрезать.

Комната с паркетом и книжным шкафом. Каждый знающий грамоту жилец оставил в шкафу литературный след: подружки-продавщицы складывали стопкой иронические детективы; инженер с беременной женой аккуратно сортировал синеньких карманных Паланика, Павича и Мураками; духовно зрелый отделочник поставил в угол икону и завёл коричневую общую тетрадь, куда школьным почерком переписывал молитвенник.

Кухня, выполненная в масле. Верхний слой был бежевый, а в местах ударов утвари о стены просматривалась история ремонтов: голубой, зелёный и темно-зелёный периоды. Чувствуя волнение археолога, я осматривался. На каждой из многочисленных горизонтальных поверхностей громоздились чайные принадлежности: чайники для кипячения, чайники для заварки, банки для чая, кружки, блюдца, прихватки, подносы. Когда я открыл один из шкафчиков, у меня перехватило дыхание – он был полон малых чайничков, чашек, кружечек, чайных коробочек, ситечек, подставочек, а в глубине таились ещё какие-то малопонятные заварочные предметы. Как существу впечатлительному, мне тут же захотелось испить чаю. Я поставил кипятиться воду в чайнике со свистком и осторожно потряс стоящую на полочке над плитой большую чайную банку. Пустая. И вторая, поменьше, пустая. И все находящиеся в пределах ближней досягаемости банки также оказались пустыми. Кроме одной – в ней, по иронии хозяев, хранился кофе в зёрнах. Тем не менее, мои робкие поиски вскоре увенчались початой упаковкой «Yoga tea». Выбрав чашку с уточкой, я залил пакетик цвета сена кипятком и выждал четыре минуты. Аромат был прекрасен, вкус был прекрасен, эффект был успокоителен и расслабителен. Взобравшись на продолговатую тумбочку и поджав ноги, я вообразил себя шоколадным индусом, плывущем по волнам умиротворения на белом лотосе, куда-то в глубины времён, к 1960 году до нашей эры.

8D. Истории зрелости и угасания. Об оборотах портретов

В юности, когда нам с братиками нечем было заняться, мы шли в мастерскую к Валику и околачивались там до самого вечера – валялись на диванах, курили в потолок, рассказывали анекдоты и ели инжир. Валик рано прославился как портретист, имел много заказов и постоянно работал, но против нашего праздного присутствия не возражал. По первости, когда Валик не поспевал к сроку, он даже просил нас помочь и доверял подрисовать очки или бородки, однако скоро убедился в нашей непригодности к изящному и позволял только сколачивать подрамники да подписывать названия на оборотах. Мы старались как могли! Сжав до посинения губы, мы каллиграфически выводили: «портрет А. С. в тунике», «портрет Л. Н. на маскараде», «портрет Ф. М. с тростью». Иногда мы из озорства добавляли различные нелепые подробности: «писано у подножия Фудзи при южном ветре», «писано сепией под воздействием сангрии» или «помните: портреты изображают не внешность, а внутренность». Валик, узнав о наших забавах, сильно рассердился и напрочь запретил вмешиваться в свои портреты. С тех пор он даже подрамники мастерил сам, пусть кривенько, зато без подвохов. Каково же было наше удивление, когда мы спустя прилично времени обнаружили, что он распробовал, вошёл во вкус и теперь сам пишет на оборотах портретов всевозможные сентенции, максимы и даже лирические заметки.

 «Человеческая жизнь похожа на жизнь сперматозоида. Каждый из нас изо всех сил стремится, но большинству даже не удаётся достигнуть матки жизни, не говоря уж об оплодотворении».

«Чем больше целей ты достигаешь, тем ты ближе к бесцельности».

«Глупость – это красиво. Глупая девушка выходит из общественного туалета за гастрономом с надменностью герцогини Германтской. В восхищении я замираю и пропускаю трамвай».

8E. Истории зрелости и угасания. О философии