История России с древнейших времен. Том 28. Продолжение царствования императрицы Екатерины II Алексеевны. События 1768-1772 гг.
Шрифт:
Но какое же было произведено впечатление известием, что отступили, не бившись не только с визирем, но и с передовою его ратью? Мы видели, что Голицын прямо жаловался на Румянцева; Румянцев с своей стороны писал кн. Мих. Ник. Волконскому: «Вам уповательно не безызвестно, что во всех операциях я должен содействовать с кн. Александром Михайловичем; но он своими сокровенными движениями совсем приводит меня в недоумение или, лучше сказать, делает меня слепым, который ощупью достигать должен до прямого его предмета, а паче предприятая им хотинская блокада, которая в рассуждении положения неприятельского весьма опасна и чтоб ему во вред обратиться не могла; я ж, будучи совсем неизвестен, к чему клонится его предприятие, сколько б ни желал в пользу его сделать какие-либо движения, но по причине сей неизвестности безо всякого действия остаться принужден». Неудача Голицына, естественно, доставляла выигрыш дела Румянцеву. 13 августа в Совете граф Чернышев объявил, что императрица «соизволила рассудить для некоторых обстоятельств генерала князя Голицына от армии сюда призвать; генералу графу Румянцеву принять от него команду, а генерала графа Панина (Петра Ив.) назначить командиром над Второю армией». Близкие к Паниным люди были недовольны тем, что главнокомандующим Первою армиею был назначен Румянцев, а не Петр Панин: говорили, что последний был бы гораздо способнее для наступательного движения, для одушевления армии, тогда как Румянцев слишком методичен и в то же время так искусно владеет пером, что будет очень трудно высылать ему приказания: он всегда сумеет отписаться. Назначение Румянцева приписывали интригам женщин: матери его графини Румянцевой и сестры графини Брюс. В рескрипте Голицыну было сказано: «Всемилостивейше рассудили мы за благо по теперешним обстоятельствам отозвать вас от армии ко двору нашему для персональных с вами переговоров». Побуждение выяснилось в рескрипте Румянцеву: «Обстоятельства, в коих я поручаю вам команду над Первою армиею, требуют с моей стороны некоторых объяснений. Армия, перешед реку Днестр 2 ч. августа, по недостатку в фураже, несумненно, подала повод неприятелю, хотя без причины, возгордиться. Но я надеюсь от вашего искусства и военной поворотливости, что вы недолго дозволите неприятелю пользоваться таким пустым тщеславием тогда, когда вы имеете под вашею командою армию, коя уже действительно в пять месяцев
Но Голицын прежде своего отъезда из армии успел отнять у турок побуждение к «пустому тщеславию». 29 августа Али Молда ванджи-паша, перейдя Днестр, напал на русское войско у Каменца но был разбит, потерпев большой урон. Русские перешли в наступление и 6 сентября нанесли туркам новое поражение на Днестре после чего неприятель покинул Хотин и поспешно удалился к Яссам; пустой Хотин был занят русскими 10 сентября; 18 сентября Голицын оставил армию, над которою принял начальство Румянцев. 26-го генерал-поручик Эльмпт вступил в Яссы и привел жите лей к присяге императрице всероссийской. «Яссы взяты, – писала Екатерина Бибикову, – визирь ушел за Дунай, и только с ним тысяч до пяти; партия наша пошла в Бухарест; от Хотина до Ясс считается до 20000 турецких мертвых лошадей, кои лежат по дороге. Новая молдаванская княгиня вам кланяется. Вся Молдавия учинила нам присягу, и скота всем досыта».
Новая молдавская княгиня жаждала блистательных успехов движения наступательного. Получивши известие о некотором успехе нового главнокомандующего Второю армиею графа Петра Панина, она писала брату его графу Никите: «Я тем наипаче радуюсь что все сие сделалось от храброго наступления; пора нам менее уважать уничтожения достойную толпу». Голицын был отозван за медленность, осторожность, излишнее, как казалось, уважение уничтожения достойной толпы. Тем неприятнее было для Екатерины получать донесения от нового главнокомандующего Первою армиею с жалобами на трудности. Она всеми силами старалась подстрекать самолюбие Румянцева, выставляя на вид, что все теперь в его руках, ему не нужно более сообразоваться с чужими движениями, война принимает широкие размеры, Турции грозит беда и с востока, и с запада; Европа с удивлением и страхом смотрит на потрясение оттоманского могущества; усилением требований Екатерина хотела усилить деятельность полководца, ласкательно внушая ему, что он может преодолеть все затруднения, что она считает его к этому способным. Екатерина писала Румянцеву: «Флот наш (отправленный в Средиземное море) дошел благополучно до Копенгагена. Князь Долгоруков доехал до Черногории, где великие делаются приготовления к нападению на турок; граф же Алексей Григорьевич Орлов уверяет, что он надежду имеет поставить на ноги до 40000 человек и что он пишет нарочно меньше, нежели иметь может. Три порта нам открыты. Я послала по Синявина, чтоб его скорее поставить в состояние начать чего ни на есть с своею эскадрою. Грузинцы выступят: Гераклий с 30, Соломон с 20000. Итак, если все сие удастся и Бог благословит вас, то великие дела увидим в нашем веку и турецкая громада подвержена будет некоторому потрясению. Еще имею известие, что некоторый бей египетский прислал в Венецию, дабы себе открыть сношения с нами; он от турок давно уже отложился, и имеет в своих руках порты, и торгует хлебом, и дает награждения тем, кои ему привозят известия, что мы побиваем турок. Сие пишу вам для того, чтоб вы усмотреть могли обстоятельства дел наших и как об нас думают и потому лучше устроить могли на вас положенную часть оных. На нас Европа смотрит. Что вы нашли людей утружденными, о том сожалею и надеюсь, что вашим попечением они придут в скором времени в прежнее состояние. Как все теперь в ваших руках, то не сомневаюсь, что вы и возьмете такие меры, кои отвратят неудобства и приведут все ваши предприятия в желаемое положение. Я совершенно внимаю все трудности, кои вы описываете, но я не сомневаюсь, что ваше усердие и благоразумие всякие препятствия преодолевать будет, в чем совершенную надежду на вас имею. За присланный ко мне прекрасный кинжал благодарствую. Добыча двух господарей еще лучше. Прошу при случае прислать самого визиря или, если Бог даст, и самого султанского величества».
И Бухарест был занят русскими войсками: его занял известный нам Каразин при помощи валахского вельможи Кантакузина, с которым у него уже давно был уговор действовать вместе для освобождения христиан от турок. Господари молдавский и валашский были в плену; но над нижним течением Днестра, столь важным теперь в стратегическом и политическом отношениях, господствовала сильная крепость Бендеры. 21 сентября в Совете Екатерина объявила: «Как может статься, во сто лет не случится подобной нынешней оказии, то, кажется, оною воспользоваться и надлежит, и для того, предвидится, нужно, отделя корпус от Первой армии и от Второй, велеть оному прямо идти с довольным числом осадной артиллерии к Вендорам брать оную крепость, пока оборонить ее некому». К Румянцеву Екатерина писала в октябре: «Что касается до будущей кампании, предварительно скажу вам мысли, кои бродят в моей голове и коих я еще не утвердила вовсе. Будущая кампания, кажется, должна производиться на Дунае, так как нынешней положено было происходить на Днестре. Если б же нынешняя осень нам доставила Бендеры, то половина, кажется, уже бы сделана была». Бендеры не были взяты в 1769 году; но другие части обширного плана выполнялись, несмотря на все затруднения.
Первым делом в самом начале года было занятие Азова и Таганрога, занятие беспрепятственное, потому что турки при объявлении войны не позаботились укрепиться в этих местах. Иначе распорядилась Екатерина; она предписала: «Сначала сделать укрепление в Азове для обороны от нечаянного нападения, а потом и настоящее и всю прочую работу без потеряния времени и с поспешностию производить». Но укреплений было мало; главною мыслию Екатерины было устройство флотилии на Азовском море, и она отдалась этой мысли со всей своей страстностию, что видно из переписки ее с контр-адмиралом Синявиным, которому поручено было устройство флотилии. Переписка эта очень напоминает переписку Петра Великого о любимом его деле. «Алексей Наумович! – писала Екатерина Синявину в мае, – посылаю вам гостинцы – три чертежа, которые до тамошних мест принадлежат: 1) разные виды берегов Черного моря, даже до Царяграда; 2) Азовское море; 3) корабль, на Воронеже деланный и на воду там же спущенный. Оные, я думаю, будут вам приятны и, может быть, еще, сверх того, и полезны. Пожалуй, дайте мне знать, ловко ли по реке Миюс плыть лесу в Троицкое, что на Таганроге, и ваше о том рассуждение, также есть ли по Миюсу годные леса к корабельному строению. Я чаще с вами в мыслях, нежели к вам пишу. Пожалуй, дайте мне знать, как нововыдумленные суда, по вашему мнению, могут быть на воде и сколько надобно, например, времени, чтоб на море выходить могли». Еще сильнее забота Екатерины об азовском флоте выразилась в записке ее, читанной в заседании Совета 5 ноября: «Мое мнение есть, чтоб Таганрогскую гавань отдать в ведомство Синявину с тем, чтобы ее поставил в такое состояние, чтобы она могла служить как к убежищу судам, так и для построения судов, а наипаче галер и других по тому месту способных судов. Я ему дам на то и на другое на первый случай 200000 рублев, а с ним условиться надобно о заведении там адмиралтейского департамента и служителей по мере тамошней морской силы. В реке Доне же никакой способности нету по ее мелям к построению или, лучше сказать, к плаванию вниз судов. Главный предмет – будущий годна Азовском море, кажется, быть должен для закрытия новозаведенных крепостей, чтоб сделать нападения на Керчь и Тамань и завладеть сими крепостцами, дабы зунд Черного моря чрез то получить в свои руки, и тогда нашим судам способно будет крейсировать до самого Цареградского канала и до устья Дуная. Если же грузинцы овладеют краем того же Черного моря, то нашим судам в случае противной погоды одно важное прибежище прибавится. Итак, прошу, если Совет с вышеписаным согласен, прилежно входить в представления Синявина и сего ревностного начальника снабдевать всем, в чем только он может иметь нужду и надобность, чем и меня весьма одолжите, ибо донская экспедиция есть дитя, кое у матери своей крепко на сердце лежит».
«Если грузинцы овладеют краем Черного моря». Имеретинский владелец, или царь, как у нас привыкли называть, Соломон еще с 1755 года боролся с турками за независимость, и боролся довольно удачно, пока не нашел врагов в собственных вельможах, которые с помощию турок выгнали Соломона и возвели на престол двоюродного брата его Теймураза. В исходе 1766 года Соломон прислал императрице просьбу дать ему убежище в России вместе с некоторыми князьями и дворянами или заступиться за него при Порте. И то и другое было тогда отклонено из опасения повредить мирным отношениям к Турции. Несмотря на то, Соломон, загнанный в горы, отправил в 1768 году кутаисского митрополита Максима в Петербург с просьбою о помощи; но еще до получения ответа из России ему удалось взять верх над врагами и схватить соперника своего Теймураза. Так как теперь церемониться с турками было не нужно более, то императрица решила отправить к Соломону небольшой воинский отряд, могший показать имеретинцам все преимущества порядочного войска, послать четыре пушки, два единорога и 50000 денег. От ноября 1768 года дошла до нас любопытная записка, показывающая, как занимало Екатерину Закавказье; императрица переслала в Иностранную коллегию следующие вопросы: «1) По какой причине выезжал сюда отец Ираклия (царя грузинского)? 2) Нет ли в коллегии карты исправнее печатной и вернее, и как грузинские владения лежат и к каким соседные? 3) Имеют ли грузинские владетели морские порты на Каспийском или Черном море? 4) Тифлис стоит на одних картах на Черном, а на других на Каспийском море, а в иных и в среде земли. О всем сем, в коллегии Иностранных дел выправяся, прислать ко мне. NB. Несколько времени тому, как был слух, что Ираклий принял католицкий закон; имеется ли о сем подлинное известие?» Панин писал Соломону, чтоб он постарался уговорить грузинского (карталинского и кахетинского) царя Ираклия действовать вместе против турок. Соломон сам отправился к Ираклию в Тифлис, и оба царя отправили в Петербург знатных послов с объявлением своей готовности вступить в войну с турками; а между тем осенью 1769 года Екатерина назначила действовать в Грузии против турок известного нам графа Тотлебена, который умолил императрицу принять его снова в русскую службу; Тотлебен, двинувшись из Моздока, перешел Кавказские горы долинами Терека и Арагвы и расположился на зимних квартирах в Грузии. Но гораздо ближе к русским границам, по Кубани, в Кабарде, надобно было иметь дело с народами магометанскими и подданными Порты. Против них двинулся отряд под начальством генерал-майора Медема; главная сила, направленная к Кубани, состояла из калмыков, выступивших под начальством своего наместника ханства Убаши. Война началась нападением кубанцев на калмыков в апреле 1769 года, причем кубанцы потерпели сильное поражение. После этого кабардинцы начали покоряться. Медему отправлен был указ: «На реляцию вашу о склонившихся в подданство кабардинцах следующая вам резолюция: конечно, нужно возможное иметь старание к утверждению в том сего народа. Настоящее время, в которое они имеют страх от здешних войск, к тому самое удобное, чтобы их, подобно как диких зверей, начать к рукам приобучать и вместо того, что поныне терзались они подозрением, будто тщатся их притеснить, дать им понять, что здесь весьма будут удовольствованы, если они, оставаясь по-прежнему совершенно в собственной своей воле в рассуждении внутреннего
В то время когда хотели воспользоваться влиянием знатного и богатого магометанина, русского подданного для привлечения на свою сторону жителей Кабарды, в то время как намерены были организовать в широких размерах восстание христиан и в Грузии, и в Греции против мусульманских притеснителей, – в это время получили известие, что происходит движение среди магометанского народонаселения, подвластного России. Отсюда естественная мысль – отнять предлог к подобным движениям уничтожением всех прежних стеснительных мер для магометан; выставляя печальное положение христиан в турецких владениях, не желали, чтобы что-нибудь подобное было указано в положении магометан – русских подданных. Таким образом, кроме принципа веротерпимости, который проповедовался Екатериною вследствие сочувствия господствовавшему философскому направлению, и политические причины, борьба с Турциею, должны были вести к тем льготам относительно магометан, которые мы видим в царствование Екатерины. Оренбургский и сибирский губернаторы получили именной указ, где говорилось, что коллегия Иностранных дел извещена о переписке с крымским ханом магометан Оренбургской и Казанской губерний, имеющих намерение перейти к нему вследствие притеснений их веры. Сибирский губернатор Чичерин по этому случаю писал императрице: «Невозможно, чтоб жители Сибирской губернии магометанского закона по такой великой дальности могли бы предпринять когда-нибудь то, чего им никакими мерами исполнить неможно; к тому же осмеливаюсь уверить, что они всесовершенно в. и. в-ству верные подданные, а особливо при нынешнем распоряжении сбору вновь ясака вашего и. в-ства милостию беспримерно пожалованы и спокойною жизнию доставлены. Что же принадлежит до притеснения их закону, в том не могу донесть, чтобы они не имели; проповедники слова Божия – главные в том участники, а особливо их семейства, которых там размножилось. Я желал бы, чтоб народы, приносящие пользу обществу, так размножились, как сии живущие под покровительством властей их: разъезжая для проповеди, великие притеснения, обиды и разорения народу делают. И хотя в пресечение того все предосторожности с моей стороны употреблены, но как с духовными управлениями только на промемориях сражаться должно, никакого к прекращению успеха не вижу, а чтоб в том польза была приведением в христианский закон, тому быть неможно, потому что проповедники по-иноверчески, а иноверцы по-русски ни единого слова не разумеют». Чичерин требовал: 1) бесполезных сих проповедников отменить, а прежде указать учредить школы, чтобы сии проповедники могли изъясняться языками тех народов, кому они проповедуют, а чтоб до совершения того они не выезжали на проповедь; 2) выезжающим бухарцам и ташкентцам дозволить жить по городам беспрепятственно; 3) по неотступным ко мне прошениям от жителей о строении им мечетей позволить им это; если мечетей мало, то они не приносят никакой пользы; если много, то не приносят казне убытку и обществу вреда; если по-прежнему распределить мечети по числу душ, то вследствие разбросанности магометан на обширных пространствах будет им великое отягощение. Это донесение ставило императрицу в затруднительное положение: с одной стороны, по принципу и по обстоятельствам желалось сделать всевозможное облегчение; с другой стороны, остановка, хотя временная, христианской проповеди могла возбудить толки, каких Екатерина никак не хотела допустить о своих отношениях к церкви. Она отвечала Чичерину: «Повелеваем: 1) каким образом проповедникам поступать с иноверцами, в губернии вашей находящимися, о том имеете вы переговорить с преосвященным тобольским, ибо ему при отправлении его отсюда о том наставление от Синода дано; 2) выезжающим бухарцам и ташкентцам быть на таком основании, как об них грамоты нашего деда Петра Первого гласят: 3) строение мечетей для сих иноверных предаем мы в совершенное ваше рассмотрение, в чем вы никому, кроме нас самих, и ответа давать не будете. Мы надеемся, однако ж, что сие дозволение вами чинено будет на основании резолюции государей царей Иоанна и Петра Алексеевичей» (чтоб мечети не были близки к православным церквам и не строить их посреди жилищ христианских).
Магометане – русские подданные, по известиям Иностранной коллегии, сносились с крымским ханом. Но, как видно, с самого начала тотчас по объявлении Турциею войны, в уме Екатерины уже была мысль отторгнуть Крым от Турции не с тем, однако, чтоб присоединить его к России, а сделать независимым. В протоколах Совета 6 ноября 1768 года мы уже находим следующее: «Ее и. в-ство изволила повелеть, чтобы, выбрав самых надежных и зажиточных казанских татар, четыре человека послать в Крым». Порта предупредила: она прислала к запорожцам склонять их на свою сторону, грозя в противном случае истреблением. Но запорожцы дали знать в Петербург и о предложениях, и о том, что Порта получила отказ с их стороны. По этому поводу Румянцев писал императрице: «Многие случаи довольно меня вразумляют разбирать свойство запорожских козаков, которые настоящим воспоследованием ищут превознестись в том всегда ими воображаемом уважении, что одно их войско толь важно для защиты границ, сколь и прелестно другим державам. Не вмещается то в моем понятии, как бы мог султан такого эмиссария отправить прямо и явно к сему войску, не имевши никаких предуверений или поводу, которого народное право подвергает участи самого злейшего преступника и коего в показание своей подданнической верности кошевому атаману подлежало бы самого средствами прикрытыми представить генерал-губернатору в Киев и тем самым пресечь дальние покушения. Но сего злодея кошевой рапортует к Воейкову (киевскому губернатору), что чрез несколько дней с письмом ответным к султану отпустит. А я и не могу вообразить, какую можно бы переписку в сей материи продолжать подданному с неприятелем, которая при нынешних обстоятельствах столько подозрительна, сколько и предосуждения сделать может высочайшим интересам в. в-ства по рассуждению, что Войско Запорожское не одноземцы, но всяких наций составляют народы». Но при «нынешних обстоятельствах» именно не считали удобным потребовать от запорожцев ответа относительно нарушения подданнических отношений. Их похвалили за то, что они прислали в Петербург прелестные письма, и велели, наоборот, склонять татар оставить турецкое подданство.
Были ли со стороны запорожцев подобные попытки, мы не знаем; если и были, то действия не произвели. 16 октября 1769 года главнокомандующему Второю армиею графу Петру Панину написан был рескрипт: «Мы заблагорассудили сделать испытание, не можно ли будет Крым и все татарские народы поколебать в верности к Порте внушением им мыслей к составлению у себя независимого правительства. Сочинена здесь форма письма от вашего имени к хану крымскому. Письмо в Крым удобнее всего отправить через татарских пленников. Ежели крымские начальники к вам не отзовутся, в таком случае остается возбудить сообща в татарах внимание через рассеяние копий с письма по разным местам, чем по малой мере разврат в татарах от разномыслия произойти может».
Более надежды на успех должны были иметь в поднятии против Порты подвластного ей христианского народонаселения. Для этого решено было отправить эскадру в Средиземное море; но это необычное дело для русского флота, вовсе не находившегося в удовлетворительном положении, как было недавно засвидетельствовано самою Екатериною, представило большие затруднения: в три года флот не мог очень заметно поправиться, ибо в 1765 году, по словам императрицы, не было ни флота, ни моряков. Эскадра должна была состоять из семи линейных кораблей, одного фрегата, одного бомбардирского, четырех пинок, двух пакетботов; на кораблях должны были отправиться десять рот, по 25 человек в каждой; но ружей положено отправить от трех до четырех тысяч, тысячу карабинов и 500 драгунских ружей в предположении, что оружие понадобится для союзников; пушек положено отправить до 30. Начальником эскадры был назначен адмирал Григ. Андр. Спиридов, который получил такую инструкцию: «Отнюдь не останавливать и не осматривать никаких христианских торговых судов, но оказывать им всякую помощь и приязнь, особливо датским, прусским и английским. На походе представится вам первою Дания: можете на нее совершенно надежны быть, ибо мы находимся с датским королем в теснейшем союзе. За Даниею следует Голландия, с которою находимся в добром согласии, и гавани ее, конечно, будут для вас отворены. В рассуждении Англии обстоятельства гораздо деликатнее. С одной стороны, она находится с нами в тесной дружбе и согласных интересах по общим европейским делам на твердой земле; но, с другой стороны, по образу политических начал правления ее и по превосходству морских ее сил, легко статься может, что она из свойственной ей от того жалузии ко всяким посторонним морским предприятиям, и на вашу экспедицию с внутреннею завистию, по крайней мере с особливым вниманием, взирать будет. Но вы можете твердо надеяться, что англичане вам в гаванях своих явных препятствий делать не будут, но иногда под рукою или другими казистыми предлогами препоны полагать устремятся. С Бурбонскими домами, Франциею, Испаниею и Неаполем, имеем мы только наружное согласие, и можно без ошибки полагать, что они нам и оружию нашему добра не желают; но нельзя и того ожидать, чтоб они плаванию вашему явно сопротивляться стали; гавани их, кроме крайней нужды обегать надобно. От Мальтийского ордена по самой инструкции его имеете право ожидать всякой помощи; должны представить магистру, не рассудит ли он, соединя суда свои с вашею эскадрою, воспользоваться случаем в разделении с нами столь великого подвига и славы».