История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе
Шрифт:
Именно поэтому вряд ли стоит применять к эпохе монгольского нашествия ретроспективный исторический подход, с сегодняшних позиций сокрушаясь о утрате, которую современники могли воспринимать и воспринимали совершенно иначе. Как пишет историк В. О. Ключевский:
«Удельный порядок был причиной упадка земского сознания и нравственно-гражданского чувства в князьях; как и в обществе, гасил мысль о единстве и цельности Русской земли, об общем народном благе. Из пошехонского или ухтомского миросозерцания разве легко было подняться до мысли о Русской земле Владимира Святого и Ярослава Старого! Самое это слово Русская земля довольно редко встречается на странице летописи удельных веков. Политическое дробление неизбежно вело к измельчанию политического сознания, к охлаждению земского чувства. Сидя по своим удельным гнездам и вылетая из них только на добычу, с каждым поколением беднея и дичая в одиночестве, эти князья постепенно отвыкали
387
В. О. Ключевский, Сочинения, Москва, Государственное издательство политической литературы, 1956; «Курс русской истории», т. 1, с. 367.
В те исторические времена национально-государственное единство на основе общей культуры и религии было все еще поэтическим и политическим идеалом, которого не существовало в реальности ни в странах ислама, ни в странах христианства. При этом, однако, нельзя недооценивать самого наличия этого идеала. Стремление к этому идеалу было отличительной чертой не только русского, но и мусульманского культурно-политического сознания.
Траурный плач историков по поводу потери государственной независимости часто вызван не столько реальным положением вещей, сколько чувством национального унижения «задним числом» и сознанием обиды за своих предков, которые не могли противостоять лавине монгольского нашествия. Но история, воспринимаемая без эмоций, свидетельствует о том, что феномену этого нашествия, спаянному воедино как железной дисциплиной монгольских войск, так и сознанием монгольской «исторической миссии», то есть, неизжитым и ныне некоторыми странами мира стремлением воцарить всеобщий мир посредством войны, не мог в то время противостоять никто вообще.
Отдельные удачи такого противостояния, как в случае тактической победы волжских булгар над войсками Субудая и Джебе в 1229 году или в случае разгрома монгольских войск мамлюками султана Бейбарса при Айн Джалуте в 1260 году, лишь подтверждают общее правило: монголы, ставшие под руководством Чингисхана всемирно-исторической силой, побеждали всех, кого действительно ставили себе задачей победить. Как пишет западный исследователь эпохи монгольских завоеваний Ургунч Онон,
«Монгольская империя при хане Хубилае простиралась от Японии и Кореи на востоке до Польши на западе; от Северного Ледовитого океана на севере до Персии на юге… Они соединили Европу и Азию конными станциями, которые сократили расстояния между центральными местами двух континентов. Во время венгерской кампании монголов в марте 1242 года весть о смерти второго великого кагана Удэгея прошла путь в 4 тысячи миль из Монголии до Будапешта всего за сорок дней. По свидетельствам историков, срочные сообщения передавались гонцами со скоростью свыше двухсот миль в день [388] ».
388
Urgunch Onon, “The Secret History of the Mongols”, Curzon, London, 2001, p. 6.
С точки зрения военного искусства скорость перемещения монгольской конницы кажется невероятной, но такой же невероятностью отличаются и остальные военные свершения монгольских войск, оторванных от своих тылов на многие тысячи километров, и, однако, постоянно сохранявших связь с этими тылами, пробиваясь с боями по совершенно неизведанной и часто непривычной местности. Не говоря уже о тактических переходах многотысячной монгольской конницы по ледникам Памира и Тянь-Шаня перед завоеванием Средней Азии, трудно поверить в то, что перед битвой на Калке тумены Субудая и Джебе уже прошли с боями весь путь вокруг Каспийского моря, покорив северный Иран, страны Кавказа, Крым и разбив половецкие войска в устье Дона и Приазовья. При этом поход Субудая и Джебе был всего лишь разведкой боем, поскольку решение о покорении Волжской Булгарии и Руси было всерьез принято на великом монгольском курултае только в 1235 году.
Этот поход, возглавленный внуком Чингизхана Бату-ханом, начался в 1236 году покорением Волжской Булгарии и завершился в 1241 году у Адриатического моря, где с основными силами Бату-Хана, уже покорившими Венгрию и Трансильванию, соединились монгольские войска, разбившие в Силезии двадцатитысячное войско немецких рыцарей. Историки до сих пор разгадывают загадку такой монгольской несокрушимости, выделяя в первую очередь военную организацию, стратегию и тактику войск Чингисхана, скованную поистине стальной дисциплиной, а также уже упомянутую быстроту, с которой передвигались и решали свои боевые задачи монгольские войска.
Однако у монгольских войск
В этих беседах мы не можем углубляться ни в социально-экономические причины и обстоятельства монгольского нашествия, ни в оценку тех действительно принципиальных военных и политических реформ, которые совершил Чингисхан. Однако нас безусловно интересует религиозная подоплека его идеологии, ставшей на протяжение следующих четырехсот, а то и пятисот лет, наряду с Шариатом, главной основой идеологии военной аристократии Золотой Орды и ханств, образовавшихся после ее распада. По тем немногим документам, которые оставила нам история, можно заключить, что Чингисхан и его прямые наследники глубоко ощущали не только и не столько военную миссию покорителей мира, сколько именно свою божественную миссию, для которой покорение мира и живущих в нем народов являлось всего лишь необходимым условием.
Чингисхан называл себя Сыном Неба – Сыном Бога и инструментом Божественного Провидения. После его смерти наследники созданной им великой империи оставили за Чингисханом его статус Сына Бога, то есть, по существу, возвели его в ранг пророка монгольской идеи нового миропорядка. Этот миропорядок ясно выражается в основной письменной формуле, начинавшей указы и письма великого хана монголов. Эту формулу после всех искажений средневекового латинского перевода можно восстановить примерно так:
«(Это) – повеление Вечного Неба. На Небе существует только один вечный Бог, и на земле существует только один повелитель, Чингисхан, Сын Бога [389] ».
389
Вернадский Г. В. «Монголы и Русь», Тверь, ЛЕАН, Москва, Аграф, 2001, с. 101.
Мистические истоки такого видения монгольской «божественной» миссии весьма многообразны, и в поисках этих истоков мы можем уйти и в тенгрианство средневековых монголов и тюрок, и в китайский даосизм, и в зороастризм персов, и в несторианское христианство, которые в разой степени присуствовали в мировоззрении Чингисхана и его окружения.
О роли ислама на раннем этапе формирования этого мироовоззрения говорить, по-видимому, не приходится, хотя очевидно влияние мусульманской культуры и мусульманского богословия на законы «Ясы», сохранившиеся, увы, лишь в незначительных фрагментах. Как бы то ни было, миропорядок монголов выглядел просто и гармонично, хотя и отличался первозданной наивностью убеждений в том, что, во-первых, для установления всеобщего нравственного закона вполне достаточно мирской силы и мирского могущества, а во-вторых, в том, что нравственные правила одной нации можно силой распространить на все остальные народы мира. Последнее убеждение, увы, провоцирует войны и в XXI веке. Вот как пишет об этом русский историк Г. В. Вернадский:
«Монгольская империя, в понимании ее монгольских лидеров, была инструментом Бога для устновления порядка на земле. Как говорит Эрик Фогелин: «Хан обосновывает свои притязания на правление миром на Божественном порядке, которому он сам подчинен. Он обладает лишль правом, производным от Божественного Порядка, но он действует сообразно с долгом».
Чувствуя себя инструментом Бога, монгольский император в обращении к врагам не хвастается силой армии, но просто ссылается на Волю Божью. Здесь Великая Яса Чингисхана рекомендовала следующую формулу:
«Если вы сопротивляетесь – что с нашей стороны можем мы знать? Вечный Бог знает, что случится с вами [390] ».
Последняя формула, например, приводится в письме хана Гуюка Папе Римскому (1246 г.), в котором монгольский император искренне недоумевает, о каких переговорах и о какой дипломатии может идти речь, когда существуют только два варианта отношений монголов с другими народами: либо они покоряются, либо бывают уничтожены. Страшная, пусть и исторически краткосрочная энергия, заключенная в осязании некоей божественной миссии, и действительно глубокие военные реформы в сфере военного строительства и военного искусства, сделали созданное Чингисханом монгольское войско практически непобедимым в течение более, чем полувека – от северо-китайской кампании Чингисхана 1211 года до падения Багдада под натиском войск Хулагу в 1258 году.
390
Вернадский Г. В. «Монголы и Русь», Тверь, ЛЕАН, Москва, Аграф, 2001, с. 102.