История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе

Бухараев Равиль

Суть этой книги и всего ислама в том, что только Божья Любовь является истинной наградой для верующего – именно этой Любви он добивается своим бескорыстным поклонением Богу. И если можно было бы выразить суть этого религиозного мироощущения единственной фразой, то эта фраза звучала бы так: «Нет воли иначе, чем в неволе Любви».

В этом – суть ислама и любой другой Богоданной религии. Нам остается только следовать истинным, а не привнесенным с разными корыстными целями религиозным наставлениям и увещеваниям, а для этого – не только помнить, но и постигать собственное прошлое на основе непреходящих идеалов взаимной любви, смирения и рационального познания.

Завершим же эту беседу

величайшим кораническим айятом, в котором – ключ к современному постижению ислама и его созидательных обязанностей:

«В религии нет принуждения. Воистину. Ясно отличилось наставление от заблуждения. Тот, кто отвергает сатану и верует в Аллаха, воистину, держится он за крепчайшую рукоять, которая не сломается. И Аллах – Всеслышащий, Всезнающий!» (Сура Ал-Бакара, 2:257).

Постскриптум к третьей беседе

Ученым историкам свойственно разделять течение истории, да и само бытие человеческих поколений и цивилизаций на определенные периоды, чтобы затем попытаться отыскать связи и взаимное сходство весьма удаленных друг от друга по времени эпох, событий и людей.

Однако сами живые люди, пребывающие в собственном историческом времени, редко замечают вокруг себя глубочайшие исторические перемены. Трудное будничное постоянство их образа жизни и кажущаяся извечность собственных традиций и обычаев обеспечивает им и сравнительное постоянство мировоззрения, особенно в такие эпохи, когда войны или гражданские усобицы становятся едва ли не естественным фоном существования целых поколений.

Один из таких сложных периодов в истории Северного ислама приходится на конец XII и начало XIII века, когда Булгарское царство отстаивало свои торговые пути по Волге, а Хорезм и восточный Иран, с которыми булгар связывали давние экономические и культурные отношения, утопали в бесконечных междоусобицах на руинах государства сельджуков. В этой междоусобной борьбе, когда исламское единство все больше превращалось в ностальгический миф, Халифат из реальности все больше становился политическим миражом. Теологические расхождения между шиитами и суннитами по традиции обеспечивали в исламском мире кровавую непримиримость политических идеологий, в начале XIII века возвысилось государство хорезмшахов, со временем подчинившее себе почти всю Центральную Азию и едва ли не весь Иран.

Аббасидский халифат, доживавший в Ираке последние десятилетия своей блистательной истории, также испытывал на себе притязания хорезмшахов Текиша и его сына Мухаммада. Картина крушения былого единства и величия халифата усугублялась и действиями исмаилитов, воздвигших свои неприступные замки от побережья Каспийского моря до самой Сирии и утверждавших свою мессианическую идеологию как подрывавшей устои суннизма проповеднической деятельностью, так и ударами кинжалов своих фанатичных убийц-фидаи. Страх перед исмаилитами, которых латинские крестоносцы прозвали «асассинами», пронизывал весь исламский мир и отзывался священным ужасом в государствах христианского Запада.

Таким образом, с точки зрения ислама Пророка, состояние мусульманского мира, в котором право силы и консервативный догматизм уже давно преобладали над свободной религиозной мыслью, а доводами в делах веры все чаще становились суровые, вплоть до сожжения, казни еретиков-исмаилитов, отвечавших на преследования тайными ударами своих кинжалов, было близко к полному духовному краху.

Между тем с точки зрения политики силы и экономического могущества все, казалось, было в относительном порядке. Одно возвысившееся мусульманское государство сменяло другое, как хорезмшахи сменяли сельджуков в мирском

величии; усобицы и сопутствующие им осады городов и страдания населения были привычными условиями существования целых поколений, а последние халифы Аббасидов, уже давно утратившие духовный авторитет, своими действиями ничем не отличались от других мирских государей Ближнего Востока. Словом, ничто, как казалось, не предвещало грозы, и только мусульманские суфии, улавливая своим религиозным чутьем духовный распад и упадок мусульманского мира, все чаще говорили о светопреставлении и Божьей каре, но, как водится, редко приводили этим в особенное смятение мусульман, занятых своей и без того трудной будничной жизнью.

Бывают, тем не менее, такие времена, когда в будничную жизнь людей входит совершенно новое обстоятельство, зримо разрушающее течение событий и изменяющее саму поступь истории. Приноровиться к этому обстоятельству нелегко, а для некоторых людей и вовсе невозможно, и требуется немалое время, чтобы растревоженное этим обстоятельством общество обрело хоть какое-то жизненное равновесие и занялось не простым выживанием в новых условиях, но продолжило среди руин и развалин прошлого путь материального и духовного созидания – тот уникальный путь, который когда-то и сделал его отдельным историческим обществом, народом и цивилизацией.

Какое же обстоятельство, существенно нарушившее привычный ход истории, возникло для северных мусульман в начале XIII века? Обычным ответом на этот вопрос является ссылка на монгольское нашествие, в результате которого не только пределы северного мусульманства от Каспийского моря до верховий Волги, но и пределы русских княжеств от Чернигова до Великого Новгорода получили новое историческое название – улус Джучи или Золотая Орда.

Действительно, катастрофический ущерб, понесенный материальными культурами Волжской Булгарии и Руси, был страшным потрясением, и в этом смысле может рассматриваться как судьбоносная перемена. Думается, однако, что самую серьезную перемену хода истории в указанное время следует искать не в материальных и даже не в политических, но в духовно-философских последствиях монгольского нашествия.

Чаще всего, говоря о монгольском нашествии 1236 года, историки упоминают о потере покоренными странами государственной независимости. Однако этот термин, выкованный в политических схватках XIX и XX века, был совершенно неизвестен в XIII веке в том «общенародном», «демократическом» значении, которое придается этому термину сегодня.

Мир начала XIII века знал в Европе только династийную, то есть княжескую или королевскую власть, которой в мусульманской Азии соответствовала династийная власть султанов или эмиров. В этом смысле и на Западе, и на Востоке торжествовал принцип «государство – это я и моя династия», и только с очень большой степенью приближения мы могли бы применять к государствам средневековья привычное ныне понятие государственной независимости. Средневековые государства возникали, раскалывались и вновь сливались воедино по силовым линиям династийных иерархий и не были национальными в том смысле, по поводу которого историки ломали и продолжают ломать копья через восемь веков.

Принадлежность к собственному городу, будь то Биляр, Рязань или Суздаль, играла в те времена гораздо более существенную роль, чем принадлежность к более широкой «государственной» общности Руси или Волжской Булгарии. Таким «городским» патриотизмом, по-видимому, во многом и исчерпывалось светское, мирское политическое сознание людей средневековья, и ту роль, которую в сегодняшней России играет сознание принадлежности к нации и государству, в начале XIII века играло, главным образом, религиозное сознание принадлежности к исламу или христианству.