История Русской Церкви (1700–1917 гг.)

Смолич Игорь Корнильевич

С точки зрения канонического права поставление в епископа состоит из двух актов: 1) рукоположения, или хиротонии, сообщающей поставляемому духовные дары, — акта, имеющего чисто догматическое, духовное основание, и 2) наречения на определенную епископскую кафедру — правовой процедуры, имеющей каноническое основание [965] . В допетровское время эти два акта строго различались, вплоть до того, что между ними зачастую проходило немало времени. Святейший Синод вскоре после своего возникновения ввел обратный порядок: сначала происходило наречение, в ходе которого объявлялось, что носитель высшей государственной власти признает данного кандидата достойным занять ту или иную кафедру. Наречение происходило в Святейшем Синоде или в Московской Синодальной конторе, при этом кандидат приносил епископскую присягу императору. Хиротония (рукоположение) происходила позднее в церкви и осуществлялась по крайней мере двумя, большей частью тремя, епископами по особому богослужебному чину, причем новопосвященным произносилось архиерейское исповедание веры. Письменный текст исповедания подписывался как новым епископом, так и (в качестве свидетелей) архиереями, участвовавшими в рукоположении [966] .

965

См.: Milasch. S. 352 и след., 365 и след.

966

Суворов. Курс (1912). С. 306; Бердников. Краткий курс (1888). С. 40, 43, 45. Чин поставления епископа был окончательно установлен в 1676 г., а в 1725 г. по поручению Святейшего Синода несколько изменен архимандритом Гавриилом Бужинским (Никольский К. Пособие к изучению устава богослужения православной Церкви. СПб., 1900. 6–е изд. С. 712–716).

Смещение епископа или лишение его сана являлись прерогативой вышестоящих церковных инстанций и не могли производиться государственной властью, так как сообщение или отнятие благодатных даров (харизмы) было совершенно вне ее компетенции. Вместе с тем в синодальный период государство неоднократно принуждало Святейший Синод смещать епископов или лишать их сана. Так, Петр I повелел извергнуть из сана и казнить Ростовского архиепископа Досифея, Игнатия, епископа Тамбовского, приказал лишить сана, Игнатия, митрополита Крутицкого, — сослать в Сибирь. Уже после Петра I по требованию государственной власти Святейший Синод лишил сана Феодосия Яновского, сосланного затем в монастырь с именем монаха Федоса. По повелению императрицы

Анны Иоанновны были лишены сана Лев Юрлов, Казанский митрополит Сильвестр Холмский, Киевский архиепископ Варлаам Ванатович, архиепископ Евфимий Коллети и архиепископ Феофилакт Лопатинский; впрочем, при императрице Елизавете оставшиеся в живых были восстановлены в сане. Екатерина II приказала лишить сана митрополита Арсения Мацеевича. При Александре I был лишен сана и сослан в монастырь Могилевский архиепископ Варлаам Шишацкий за то, что в 1812 г. после захвата Могилева французами он приветствовал Наполеона и присягнул ему на верность [967] . В последующее время, особенно при Николае I и в обер–прокурорство Победоносцева, многие епархиальные архиереи смещались и отправлялись на покой по монастырям за проступки административного характера. Последним случаем такого рода было, кажется, смещение Саратовского епископа Гермогена Долганова при обер–прокуроре Саблере в 1912 г. [968]

967

См. § 8. Титов А. Варлаам Шишацкий, в: Русс. арх. 1903. 6; Чистович. Руководящие деятели (1894). С. 69–77.

968

См. § 9, 11. Митрополит Филарет был против того, чтобы ушедшим на покой епископам поручалось руководство монастырями (Собрание мнений. 5. 1. С. 231). Каким унижениям подвергались иногда живущие в монастырях на покое архиереи со стороны монастырского начальства см.: Никанор. 1. С. 158–160, а также жизнеописание архиепископа Анатолия Мартыновского, в: ТКДА. 1887. № 4. С. 404 и след.; Евлогий. Путь моей жизни. С. 131.

Еще одним нововведением Петра I стала отмена белого клобука для митрополитов, при этом все епископы получили право ношения саккоса, что ранее было привилегией митрополитов. Впавший в немилость Нижегородский митрополит Сильвестр Холмский был в 1719 г. перемещен сначала в Смоленск — в сане митрополита, но без белого клобука, затем — простым епископом в Тверь (1720–1723) и наконец — в Рязань (1723–1725). Даже Московская кафедра с 1742 по 1775 г. замещалась архиепископами. Лишь Платон Левшин стал митрополитом (1775–1812), но его преемник Августин Виноградский (1818–1819) снова был в сане архиепископа, да и сам Филарет Дроздов в 1821–1826 гг., уже возглавляя Московскую епархию, имел сан архиепископа. В Петербурге после 1770 г. в череде митрополитов оказался и один архиепископ — Амвросий Подобедов (1799–1801) [969] .

969

Доброклонский. 4. С. 105–107; ПСЗ. 16. № 12060; Сборник. 26. С. 21, 28 и след., 415 и след.

Согласно штатам 1764 г., епархии были подразделены на три степени, но титулование иерархов не было при этом регламентировано. С отменой деления на степени в 1867 г. титул митрополита закрепился за епископами Киева, Москвы и Петербурга, тогда как архиепископский сан с этого времени перестал быть связан с определенными епархиями, превратившись в личное отличие епископов.

«Духовный регламент» в статье 13 устанавливал: «Да весть же всяк епископ, каковый он ни есть степенем, простой ли епископ, или архиепископ, или митрополит, что он Духовному коллегиум, яко верховной власти, подчинен есть, указов онаго слушать, суду подлежать, и определением его довольствоваться должен». С течением времени укреплялась власть обер–прокуроров, все более влиявших на избрание епископов и на управление епархиями. Теперь епископам приходилось считаться не только с мнением членов Синода, но и с воззрениями обер–прокурора. Сложившееся положение очень верно характеризует А. М. Иванцов–Платонов в работе 1882 г.: «Один прокурор более любит и выдвигает на первый план епископов светских, близких к обществу (граф Д. А. Толстой. — И. С.); другой — аскетов и простецов (граф А. П. Толстой и отчасти Победоносцев. — И. С.). Один преимущественно уважает ученость, а другой — бескнижную простоту. Один желал бы, чтобы в епископах больше было консерватизма, другой — либерализма. Один требует, чтобы епископы были лишь покорными исполнителями его предначертаний, а другой желал бы насильственным же внушением более пробудить в них самостоятельность и энергию. Удивительно ли, что представители Церкви все более и более теряют при этом самостоятельность и энергию и что вообще эти качества в жизни церковной не только с каждым столетием или полустолетием, а может быть, с каждым десятилетием слабеют и слабеют!» [970]

970

Иванцов–Платонов А. И. О русском церковном управлении, в: Высшее церковное управление в России. М., 1906. С. 67 (первое издание — в газете И. С. Аксакова «Русь» в 1882 г.); ср. статью самого Аксакова: Собр. соч. (1886). 4. С. 199 и след.

Еще в XVIII в. епархии были почти не затронуты властью обер–прокурора. Епархиальный архиерей, исполнявший свои обязанности в согласии со взглядами собратий в Святейшем Синоде, имел возможность в случае конфликтов с государственной властью — конечно, отнюдь не всегда — рассчитывать на их поддержку, в особенности если дело касалось канонически обоснованных границ епископской власти. В XIX в. в связи с усилением власти обер–прокуроров ситуация в епархиях совершенно изменилась, в особенности же с тех пор, как в самих епархиальных управлениях у обер–прокуроров появились личные уполномоченные в лице консисторских обер–секретарей. Теперь епископ находился под постоянным контролем, так что о самостоятельном церковном управлении практически не могло быть и речи. Оппозиция обер–прокурору в Святейшем Синоде приводила, как уже говорилось (§ 9), к возвращению строптивого архиерея в его епархию, причем он мог быть уверен, что его дальнейшая карьера будет затруднена [971] . Более серьезное сопротивление каралось увольнением на покой. У Протасова и Победоносцева излюбленным средством острастки архиереям были частые переводы их с одной епархии на другую [972] .

971

Ср. в этой связи характеристику епископата в Московском государстве: Голубинский Е. Е. История (1900). 2–е изд. 1. 1. С. 369, 371, 604–606; Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Сергиев Посад, 1912. 2. С. 120 и след. И тот и другой подчеркивают стремление епископата увеличить свою власть над приходским духовенством и в то же время его готовность подчиниться государству даже в тех вопросах, которые должны были бы решаться самою Церковью.

972

Сборник. 113. 2. С. 370–383. Это явное нарушение 6 правила IV Вселенского Собора являлось тем более тяжким, что часто бывало связано со всякого рода интригами. Соответствующий материал, относящийся к периоду обер–прокурорства Протасова, см. там же. При обер–прокуроре Д. А. Толстом, которого епископат недолюбливал, перемещения случались реже. При К. П. Победоносцеве в 1880–1894 гг. произошло 48 перемещений, а 18 епископов по своей воле или вынужденно ушли на покой (Обзор… Александра III. С. 5–13, 20 и след.). В течение 1908–1909 гг. кафедру сменили 18 епископов (Отчет… за 1908–1909 г. С. 39–41). Саблер продолжал практику Победоносцева: в 1911 г. он переместил 10 епископов, в 1912 г. — еще 7, не считая многочисленных переводов викарных архиереев (Отчет… за 1911–1912 г. С. 50–55). Ср.: Евлогий. Ук. соч. С. 131, 126 и след. Только один пример: архиепископ Никанор (Каменский) с 1893 по 1910 г. успел сменить семь епархий, исколесив почти всю Россию: он побывал в Архангельске, Смоленске, Орле, Екатеринбурге, Гродно, Варшаве и Казани. Нет ничего удивительного, что в Варшаве он читал лекции на тему «Народы и племена России». Будучи пострижен в монахи как овдовевший священник (1899 г.), он знал все нужды приходского духовенства, всегда находившие у него отклик. См. о нем: Теодорович Т. К сорокалетию пастырства: Воспоминания. 2. С. 72–76; некролог архиепископа Никанора: Ист. в. 1911. 123. С. 406.

В XVIII в. служебная карьера епископов оказалась втянутой также в орбиту фаворитизма. В числе фаворитов при дворе наряду со светскими лицами были и представители духовенства. При Анне Иоанновне в этой роли выступал Феофан Прокопович, при Елизавете — ее духовник протоиерей Дубянский. Особенным влиянием пользовался многолетний духовник Екатерины II протоиерей Панфилов († 1794), «поверенный государыни в церковных делах», как его характеризует П. Знаменский. Епископы привыкли уважать его взгляды и искать его благосклонности. В противном случае смельчака (как, например, митрополита Платона Левшина) могли ожидать неприятности [973] . В XX в. фаворитизм среди духовенства пережил благодаря Распутину свой новый — последний, но самый пышный — расцвет (§ 9).

973

Знаменский, в: Прав. соб. 1875. 2. С. 34 и след.; Титлинов. Гавриил Петров. С. 430; Хитров И. Замечательные люди из русского белого духовенства XVIII века, в: Странник. 1897. 2. С. 262–274.

Другим фактором, осложнявшим епархиальное управление, было вмешательство государственной власти. Особо часто столкновения духовной и государственной властей случались при Николае I [974] . Конфликт Рижского епископа Иринарха Попова (1836–1841) с генерал–губернатором Остзейского края закончился в 1836 г. удалением епископа из Риги [975] . Когда Иркутский архиепископ Ириней Несторович вступился за вверенное ему духовенство, страдавшее от злоупотреблений генерал–губернатора, возник тяжелый конфликт, победителем в котором вышел и на этот раз представитель государственной власти: Ириней был сослан в монастырь [976] . В XIX и XX вв. столкновения между епархиальными властями и губернаторами вообще происходили очень часто [977] . Давление, которому подвергались в своей деятельности епархиальные архиереи, угнетающе сказывалось на душевном состоянии иерархов. Многие из них, как показывают примеры 50–70–х гг., описанные в воспоминаниях архиепископа Никанора Бровковича, доходили до полной растерянности. «Хроника» Тверского архиепископа Саввы Тихомирова, охватывающая целые полвека — с 1850 по 1896 г., подтверждает это печальное наблюдение применительно к более позднему времени. Ту же картину рисуют и воспоминания митрополита Евлогия Георгиевского о двух последних десятилетиях синодального периода [978] . Конечно, грубая бесцеремонность николаевской эпохи в продолжение XIX в. уступила место большей респектабельности, но принципиально положение не изменилось: с точки зрения государственной церковности губернатор видел в епархиальном архиерее чиновника по «ведомству православного исповедания»; насколько широко губернатор пожелает трактовать свои вытекающие отсюда административные полномочия, зависело только от его политического благоразумия. Во многих случаях подобная ситуация смягчалась благодаря личному отношению губернатора к Церкви, а также такту и чуткости епископа, его способности заслужить бесспорный нравственный авторитет. Так, Воронежский епископ Антоний Смирницкий (1826–1846) явил собой пример подвижника, положение которого было непоколебимым благодаря любви к нему со стороны духовенства и народа. Аналогичным было и положение строгого митрополита Григория Постникова во всех управлявшихся им епархиях. Такой авторитет был невозможен без долголетнего пребывания на одной и той же кафедре, однако со времени Победоносцева это стало редкостью, так как обер–прокурор считал нежелательными тесные контакты епископов со своим духовенством и паствой. Особенности социально–психологической ситуации, в которой находился русский архиерей, были таковы, что доверительные отношения между ним и духовенством епархии, а также верующими могли возникнуть лишь постепенно, при продолжительном общении. Духовенство привыкло видеть в епископе (особенно это

характерно для XVIII и 1–й половины XIX в.) не столько образец пастыря, сколько главным образом «владыку». Поэтому вначале оно всегда вело себя по отношению к епископу с боязливой, почти недоверчивой осторожностью и покорностью. Народ же ждал от своего епископа прежде всего важности и достоинства; в его представлении значению епископского сана более всего соответствовала неприступность князя Церкви. В то же время русский епископ всегда мог положиться на удивительную чуткость народа к подлинному, неподдельному в человеке, и при наличии такта иерарх вполне мог в должной мере сочетать высоту своего положения с человеческой теплотой и искренним, сердечным участием. Плохо, если по неопытности или импульсивности епископ вдруг забывал о высоком достоинстве своего сана, пренебрегая той дистанцией между ним и народом, которая в глазах последнего была естественна и необходима. Архиепископ Савва Тихомиров описывает, как осуждали жители Костромы своего епископа Августина Гуляницкого (1889–1892) за его «странности»: «ходит–де по городу с визитами к знакомым пешком» [979] . Архиепископ Никанор Бровкович также рассказывает о совершенно безрезультатных попытках некоторых молодых епископов завязать простые и непринужденные отношения с духовенством и народом. Они разбивались о многовековую традицию, основанную на прочно укоренившемся представлении о возвышенности епископского служения. Притом не следует забывать, что эта традиция создавалась не без участия самих епископов. Сломить ее одним ударом было невозможно. Лишь немногие иерархи обладали достаточной зрелостью и значительностью личности, чтобы достичь близости, не теряя дистанции. В большинстве случаев оставалась глубокая пропасть между епископатом и духовенством, а также народом. Эта пропасть, этот отрыв епископов от своей паствы были роковыми для Русской Церкви. Они существовали еще в Московской Руси, однако в те времена общность церковного мировоззрения духовенства всех степеней и всего верующего народа предохраняли от опасности раскола целостной религиозной жизни. Корнями этой опасности, которые в продолжение XVIII в. все глубже проникали в религиозное сознание русских людей, были представление об особой возвышенности и неограниченности епископской власти и роскошь архиерейского быта, которую принесли с собой в Великороссию украинские иерархи в XVIII в. Не имея возможности противостоять непрерывно нараставшему в XVIII и XIX вв. давлению государства, епископы давали выход своей властности в другом — в деспотической жестокости по отношению к подчиненному духовенству. Хорошо осведомленный в этом отношении Феофан Прокопович отнюдь не случайно включил в «Духовный регламент» следующие слова: «Ведал бы всяк епископ меру чести своея и не высоко бы об ней мыслил»; «следует… чтоб епископ не был дерзок и скор, но долготерпелив и рассудителен во употреблении власти своей» (О епископах, ст. 14 и 16). В XVIII в. совершенно естественно звучала формула Арсения Мацеевича: «Архиерейство — главизна христианства и власть воплотившагося Христа Бога нашего» — с вытекающей отсюда идеей абсолютного господства епископа над подчиненными в своей епархии [980] . Высокомерие и властолюбие делаются все более характерными чертами иерархов в XVIII в., исключения легко перечислить: это святитель Тихон Задонский, Гавриил Петров (оба великорусы) и немногие другие. В мемуарах XVIII в. все чаще появляются свидетельства о надменности, жестокости и неприступности архиереев [981] . И если кто был лишен этих пороков, он все равно по меньшей мере разделял общее преувеличенное представление о епископской власти. На уровне епархиального управления эта власть действовала безо всяких ограничений, и во многом ее вина в том, что все глубже становилась пропасть между иерархией и народом, в том числе и низшим духовенством, в защиту которого в Святейшем Синоде нередко приходилось выступать представителю государства. В неестественной, деформированной правовой ситуации синодального времени иерархии угрожала опасность того, что ее канонически неоспоримое право на управление Церковью будет морально подорвано ею же самой. Краткую и точную формулу архиепископа Саввы Тихомирова мог бы повторить любой из значительных иерархов — и Арсений Мацеевич, и Филарет Дроздов, и Платон Левшин, и Агафангел Соловьев, и, наконец, Антоний Храповицкий: управление православной Церковью принадлежит исключительно иерархии [982] .

974

Сборник. 113. 1. С. 19–145; применительно к XVIII в. см.: Харлампович. С. 521.

975

Русс. арх. 1869. С. 1279 и след.; Морошкин М. Записка о деле латышском при преосв. Иринархе и Филарете, в: Прав. об. 1886. 2. С. 126 и след., 417. Об Иринархе будет еще речь в т. 2.

976

Сборник. 113. 2. С. 4–60; Павловский И. Д. Ириней Нестерович, в: Русс. ст. 1879–1880, 1882; Стогов Е. И. Бунт архиеп. Иринея, в: Русс. ст. 1878. № 9; донесение иркутского генерал–губернатора Николаю I см.: Русс. ст. 1879. № 2. С. 361–366; РБС (Ибак—Ключарев). 1897. С. 134 и след.

977

Никанор. 1. С. 143 и след.; Титов А. Преосв. Иеремия, в схиме Иоанн, епископ Нижегородский, в: Чтения. 1887. 3; Андреевский Е. К воспоминаниям о высокопреосв. Иустине, в: Русс. ст. 1908. 1. С. 163 и след. (Иустин Харьковский, посмевший воспротивиться вмешательству в свои дела со стороны генерал–губернатора М. Т. Лорис–Меликова, был по жалобе последнего перемещен Победоносцевым). Ср. § 9, прим. 464.

978

См. воспоминания этих епископов.

979

Савва. Хроника. 8. С. 762. Хотя Августин был из ученых монахов и интересовался наукой (Венгеров. Словарь. 1. С. 43 и след.), он с большим трудом продвигался по служебной лестнице: почти 12 лет (1869–1881) он был ректором семинарии в Вильне (вероятно, им дорожил архиепископ Макарий Булгаков, возглавлявший в 1868–1879 гг. Литовскую епархию), затем в трех епархиях исполнял обязанности викарного архиерея и лишь в 1888 г. получил Костромскую кафедру (РБС. Аарон—Александр. 1896. С. 29 и след.).

980

Попов. Арсений Мацеевич. С. 195 и след.

981

Добрынин; Беллюстин; Ростиславов (см. библиогр. к § 13–16), хотя оба последних не всегда объективны; также: Певницкий. Записки, в: Русс. ст. 1905. № 7. С. 141; Ливанов; Лотоцкий; Турчиновский (см. библиогр. к § 17); Соловьев С. М. Записки, в: ВЕ. 1907. 3. С. 74–76. И митрополит Филарет Дроздов не мог оспаривать, что епископской властью часто злоупотребляли; см. его письмо архиепископу Кириллу (Богословскому–Платонову): Душеп. чт. 1883. 3. С. 425 и след., а также: Письма к покойному архиеп. Тверскому Алексию. М., 1883. С. 212. См. также: Голубинский Е. Е. О реформе в быте Русской Церкви, в: Чтения. 1913. 3. С. 117.

982

Савва. Хроника. 8. С. 420. Ср. уже упоминавшуюся записку архиепископа Антония Храповицкого. С. 112 и след.

XVIII в. принес с собой новую структуру общества — членение на сословия, резко отличавшиеся друг от друга одеждой, образом жизни, а позднее и мировоззрением. В этой перегруппировке общества епископат стремился остаться наверху и подчеркнуто отмежевывался от простого тяглого среднего сословия. Достаточно вспомнить, как оскорблен был Святейший Синод, когда Комиссия по составлению нового законоуложения вознамерилась причислить духовенство к среднему сословию (см. § 8). Роскошь архиерейской жизни превышала всякие границы. Назначаемые в Святейший Синод иерархи являлись в Петербург с громадными свитами (архиепископ Арсений Могилянский прибыл в 1744 г. в сопровождении 52 человек) и устраивали себе в столице нечто вроде маленьких дворов, пышностью которых старались превзойти друг друга. Собственный выезд четвериком был обычным делом, мантии носились бархатные и шелковые. Даже после секуляризации церковных имений привычка к роскоши продолжала сохраняться [983] . При Павле I епископов стали награждать орденами, и даже совершать богослужения приходилось в лентах и звездах. Так обстояло дело в течение всего XIX в., и только Александр III лично позаботился об устранении этого неподобающего обычая [984] . Епископы старались перещеголять друг друга дорогостоящими церковными облачениями, которые приобретали сами или получали в качестве пожертвований [985] .

983

Шпачинский. С. 36; Рыбаловский П. Варлаам Ванатович, в: ТКДА. 1908. 5. С. 96; Знаменский, в: Прав. соб. 1875. 2. С. 17 и след., 341; 3. С. 97–99; он же. Приходское духовенство — там же. 1872. 2. С. 425; Сулоцкий А. Встреча в старину архиереев в Тобольске, в: Чтения. 1864. 3. Смесь. С. 52–61; Розанов. 2. С. 8 и след., 332–336; Попов. Ук. соч. С. 125.

984

Никанор. 1. С. 109 и след.; Евлогий. С. 108; Савва. 7. С. 403, 418, 420; 8. С. 353. Распоряжение Александра III было сообщено Святейшему Синоду через обер–прокурора изустно, а затем опубликовано в виде указа Синода (Калашников. № 1177). В журнале «Русский архив» за 1906 или 1908 г. помещена фотография архиепископа Никанора Бровковича в богатой бархатной рясе. В моем архиве есть фотография, сделанная во время торжественного юбилея Киевского митрополита Иоанникия Руднева в 1899 г., на ней представлены 24 иерарха большей частью в бархатных или шелковых рясах.

985

Согласно статье 115 Устава духовных консисторий (изд. 1883 г.), епархиальные архиереи имели право передавать по завещанию свое облачение и прочее имущество. При отсутствии завещания облачение поступало в ризницу кафедрального собора; судьбу других вещей решал суд. Если в продолжение определенного срока не объявлялись наследники, то имущество переходило в собственность архиерейского дома (изд. 1841 г. Ст. 121; ср. Устав в изд. Палибина [1912]. С. 51).

г) В соответствии с общим социальным и политическим развитием России в деятельности епархиальных архиереев в XVIII и XIX вв. есть большие различия. XVIII в. был временем сословных ограничений на род занятий, службу и обязанности. Все подвергалось контролю, надзору и руководству со стороны государства в соответствии с девизом Петра: во главе всего должна стоять государственная польза. XIX в. открылся эпохой Александра I с ее новыми духовными веяниями, которые, заглохнув при Николае I, возродились с еще большей силой в 60–е гг., при Александре II, приведя к великим реформам. Эти процессы не могли не затронуть и епархиальное управление. Даже консервативно настроенные епископы не могли более довольствоваться устаревшими методами. Большое значение имела новая кодификация законов (1832), которая наряду с обязанностями утвердила и права. Как носительница власти, иерархия должна была приспосабливаться к новым правовым понятиям.

В XVIII в. тяжкое бремя бесконтрольной епископской власти в полной мере определяло отношения между епископом и подчиненным ему духовенством. «Притеснение духовенства со стороны епископского управления зависело не столько от отдельных личностей, сколько от самой системы, в которую оно было организовано», — считает П. Знаменский [986] . Может быть, это и верно в качестве характеристики управленческого механизма, однако Знаменский сам признает, что епископ, обладая почти неограниченной властью, был в состоянии проявить собственную инициативу, если сам не был захвачен патриархально–бюрократическим духом времени. Лишь немногие выдающиеся представители церковной иерархии, такие, как Гавриил Петров, Платон Левшин, Ростовский архиепископ Арсений Верещагин, Рязанский архиепископ Симон Лагов и Тамбовский епископ Феофил Раев, пытались улучшить управление и облегчить положение духовенства. «Самая духовная власть оставалась… с тем же первобытным своим патриархально–бюрократическим характером… При таких условиях вся епархия обращалась в какое–то частное владение своего архиерея, где вся его административная деятельность носила характер его личного домашнего дела, в которое никто не должен вмешиваться» [987] . Казалось бы, именно такая система, построенная исключительно на благоусмотрении одного–единственного лица, должна была служить могучим стимулом к возникновению развитого чувства ответственности. Однако жизнь показала, что иерархи отнюдь не обладали им в достаточной мере, чтобы не поддаться упоению властью, памятуя о том, что власть Церкви покоится на совсем иных принципах, чем государственная.

986

Знаменский, в: Прав. соб. 1872. 2. С. 416.

987

Там же. С. 417 и след.