История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

восхитительных лирических стихотворений и русскую идиллию в

стиле Феокрита, которая в то время высоко ценилась. Его Илиада–

это Илиадавысокого звучания и великолепия, полная блистательных

славянизмов, с виргилиевским трубным аккомпанементом, с

удивительно изобретательными сложными эпитетами. Это

великолепнейший образец русской поэзии высокого классического

стиля.

ОдиссеяЖуковского

совсем иная. Он старательно избегает

славянизмов. Это делает его Одиссеюпростой, неторопливой,

библейской историей о повседневной жизни патриархальных царей.

Но Жуковский не сентиментализирует Гомера, и хотя, возможно,

песни о Телемахе и Навзикае ему удались лучше всего, даже в самых

жестоких описаниях резни он дает верное отражение Гомера. Оба

русских Гомера счастливо дополняют друг друга, и если Илиада

Гнедича – наше крупнейшее достижение в высокой манере, то

ОдиссеяЖуковского остается непревзойденной как героическая

идиллия.

3. ДРУГИЕ ПОЭТЫ СТАРШЕГО ПОКОЛЕНИЯ

Не один Жуковский трудился между 1810 и 1820 гг. над

оттачиванием и усовершенствованием инструментовки русского

стиха.

Рядом с ним в том же направлении работали и другие поэты.

Главный из них, и в течение некоторого времени даже соперник

Жуковского, – Константин Николаевич Батюшков. Он родился в

1787 г. в Вологде, служил в армии, в 1806 г. был ранен под

Гейльсбергом и принимал участие в кампании 1812–1814 гг. По

окончании войны он стал выдающимся и активным членом

«Арзамаса». Сборник его сочинений появился в 1817 г. Вскоре после

этого он стал страдать черной меланхолией. Долгое пребывание в

Италии его не излечило, и с 1821 г. он окончательно стал

душевнобольным. Он прожил в своем родном городе еще тридцать

четыре года, с очень редкими и недолгими светлыми промежутками.

Умер он в 1855 г.

Как и Жуковский, Батюшков был модернистом в стихе и в языке,

продолжателем дела Карамзина и решительным врагом церковно-

славянского языка и архаической грубости. Но в отличие от

Жуковского, который был более романтиком, чем большинство его

современников, и был насквозь пропитан немецкими и английскими

влияниями, Батюшков являл собой чистый восемнадцатый век и был

«латинистом». Он не чужд был «новой чувствительности», но по

природе своей был чувственным язычником. Его учителями были

латиняне и классицисты: римлянин-элегик Тибулл, француз Парни,

Тассо, Петрарка, греческие антологические поэты.

Батюшков

стремился сделать русский язык соперником итальянского по

нежности и мелодичности – чего, по мнению современников, он

почти добился. Его русский язык невероятно далек от варварской

мужественности Державина. Он мягок, нежен до изнеженности.

Батюшков написал немного. Несколько элегий и лирических

стихотворений, где язык сентиментализма поставлен на службу

чувственной страсти; несколько элегий более риторического

характера, как знаменитый когда-то

Умирающий Тасс; и

восхитительная элегия Тень друга(начинающаяся словами «Я берег

покидал туманный Альбиона»). В 1818 г. появились прелестные

свободные переводы двенадцати любовных эпиграмм из греческой

антологии, которые по красоте ритма и языка являются его

шедеврами. В годы, непосредственно предшествовавшие его

окончательному помешательству (1819–1821), Батюшков написал

несколько лирических эпиграмм в манере, совершенно отличной от

прежней. По странной красоте и завораживающей эмоциональной

силе они не имеют себе подобных в русской поэзии. Это редкий

случай творческого влияния душевной болезни на поэзию.

Другим пионером новых форм был Павел Александрович

Катенин (1792–1853), одна из самых любопытных фигур того

времени. Он был умным и блестящим критиком, и его очень уважал

Пушкин, – пожалуй, только он один и ценил его поэзию по

достоинству. Катенин начинал как поборник романтизма еще до того,

как романтизм вошел в моду; когда же он стал девизом большинства,

Катенин превратился в классициста, встал под знамя Шишкова и

написал

Андромаху, последнюю «правильную» трагедию,

написанную на русском языке. Однако его симпатия к шишковистам

была не только проявлением духа противоречия. Главное его

убеждение было, что поэзия должна быть национальна; это и увело

его от карамзинистов и жуковистов. В своих ранних балладах,

написанных под влиянием Бюргера, он старался достичь

национального звучания путем использования агрессивного (и в те

времена неприемлемого) реализма в языке и в деталях. Эти его

баллады имели немалое влияние на русские баллады Пушкина.

В последних произведениях Катенин стал агрессивно архаичным и в

конце концов совсем порвал со вкусами современности. Во всем, что

он делал, он оставался настоящим мастером техники, но ему не