История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1
Шрифт:
оказалось серьезной помехой. Борис Годунов– трагедия искупления,
но нигде Пушкин не трактует свою тему с меньшим мастерством.
Иногда эта трактовка просто сентиментальна. Размер – особенно
монотонная форма белого стиха – не вполне удачен. Язык несколько
высокопарен и условен. И даже конструкция драмы скорее
повествовательна, чем драматична. Однако, если принимать ее как
хронику в диалогах, для чтения, а не для театральной постановки,
она мастерски
экономии средств. Характеры, особенно Самозванец, написаны
замечательно. Прозаические сцены, с их тонкой иронией – лучшие в
трагедии, и в предшествующей русской литературе их просто не с
чем сравнить. В двух-трех местах трагедия достигает истинной
драматической красоты – в сцене смерти Бориса, да и в
заключительной сцене, поразительно сжатой, где происходит
убийство Годуновых (за сценой – французская черта!) и
провозглашение Самозванца царем. Борис Годуновостался пьесой
для чтения. Мечта Пушкина увидеть, как она произведет революцию
на русской сцене, так никогда и не осуществилась. Ее влияние – и
немедленное, и посмертное – было широким, но не было значимым
внутренне – России так и не удалось создать оригинальную
«шекспировскую» трагедию.
Более поздние пушкинские пьесы стоят гораздо выше и по
степени совершенства, и по оригинальности – это четыре так
называемые Маленькие трагедиии Русалка. Маленькие трагедии
были написаны в изумительную Болдинскую осень 1830 г. Две из
них, Моцарт и Сальерии Пир во время чумы, были вскоре
напечатаны; третья, Скупой рыцарь(английское название – The
Covetous Knight– принадлежит самому Пушкину), была напечатана в
1836 г., анонимно. Каменный гость, окончательно отделанный тоже в
1836 г., был напечатан только после смерти поэта (1840). В отличие
от Бориса Годуновамаленькие трагедии не замышлялись как
формальный эксперимент. Это скорее были опыты постижения
характеров и драматических ситуаций. Одним из общих названий для
всей этой группы, которое Пушкин отбросил, было Драматические
изыскания. Форма – маленькая трагедия – была подсказанаБарри
Корнуоллом, (которого Пушкин, как и многие из его современников,
даже в Англии, ценил выше, чем мы); Скупой рыцарьимел
подзаголовок Сцены
Ченстон неведом Национальному биографическому словарю). Пир во
время чумы– довольно верный перевод сцены из драмы Джона
Вильсона The City of the Plague(Чумной город). Таким образом,
Маленькие трагедииможно считать в значительной мере навеянными
Англией.
Они относятся к числу самых оригинальных, характерных и
совершенных произведений поэта. В них Пушкин достиг величайшей
сжатости. За исключением Каменного гостяих даже трудно назвать
пьесами. Скорее это отдельные ситуации, драматические «пики», но
«пики» до такой степени полные значения, что они не нуждаются в
дальнейшем развитии. Это лирический метод, приложенный к драме.
Длина пьес колеблется: от одной сцены, немногим более двухсот
строк ( Пир), до четырех действий и пятисот строк ( Каменный гость).
Пирнаименее сложен. Творчество Пушкина тут ограничилось
выбором – откуда начать и где кончить, переводом посредственных
английских стихов Вильсона на собственные великолепные русские и
добавлением двух песен, принадлежащих к его лучшим; одна из
них – Гимн Чуме, самая страшная и самая странная из всех, какие он
написал, – редкое у него раскрытие теневой стороны жизни. Моцарт
и Сальери– исследование зависти как страсти и Божественной
несправедливости, которая наделяет гением кого хочет и не
награждает пожизненный труд человека, преданного делу. Скупой
рыцарь– одно из замечательнейших и величайших исследований
характера скупца; вторая сцена, где скупец-барон произносит
монолог в своем подвале с сокровищами – самый великий
драматический монолог на русском языке и, возможно, высший
образец выдержанного от начала до конца поэтического великолепия.
Что касается Каменного гостя, то он делит с Медным всадником
право называться пушкинским шедевром. Он менее орнаментален и
менее явно насыщен, чем Всадник. С начала до конца он ни разу не
отходит от разговорного языка, но в безграничной психологиче ской и
поэтической многозначности своего строго неорнаментального стиха