История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
Шрифт:
проявлять интерес к вещам, которые не давали непосредственной,
сиюминутной пользы – таким, как форма, как вечные вопросы Жизни и Смерти,
Добра и Зла, независимо от их социальной значимости. Даже самые
тенденциозные восьмидесятники теперь старались, чтобы тенденция не
слишком лезла в глаза. Ожила поэзия. Новые прозаики старались избегать
бесформенности и растрепанности «тенденциозных» романистов и
журналистских тенденций Салтыкова и Успенского. Они опять обратились
Тургеневу и Толстому и старались быть, как говорится в России,
«художниками».
У этого слова, благодаря значению, которое в него вложили критики-
идеалисты сороковых годов (Белинский), существует обертон, которого нет у
его английского эквивалента. Среди прочего оно рождало у интеллигента конца
века представление о мягкости; об отсутствии грубости, слишком явной
тенденции, а также интеллектуального элемента – логики и «рефлексии». Оно
было окрашено и учением Белинского, гласящим, что сущность искусства –
«мышление образами», а не концепциями. Эта идея отчасти обусловила тот
почет, в котором находятся описания видимых вещей – особенно
эмоциональные описания природы в духе Тургенева.
Но при всем возвращении к «форме» и «вечным идеям» движение вовсе не
являлось ренессансом. Ему не хватало оригинальности и силы. Оно было
консервативным и миролюбивым, эклектичным и робким. Оно боролось скорее
за отсутствие великого безобразия, чем за великую красоту. Возрождение
истинно активного чувства формы и истинно смелого метафизиче ского
мышления произошло потом, в 90-е годы XIX и в первые годы нынешнего
столетия.
39
2. ГАРШИН
Первым и во многом самым характерным представителем прозаиков-
восьмидесятников был Всеволод Михайлович Гаршин. Он происходил из
помещичьей семьи; родился в 1855 г. в Донецком уезде. Гимназию окончил в
Харькове, в 1873 г. поступил в Петербургский Горный институт, но его не
закончил. Он был человеком с необычайно развитым нравственным чувством, и
так как он воспитывался в годы, последовавшие за освобождением крестьян,
естественно, приобрел образ мыслей «кающегося дворянина». Это не привело
его в стан политической борьбы за народ, но когда разразилась война с Турцией
(1877), он пошел на войну солдатом. Сделал он это не из патриотизма и не из
авантюризма, но от глубокого убеждения, что если народ страдает на фронте,
его долг страдать вместе с народом. Гаршин был хорошим солдатом. Его имя
попало в газеты, он получил чин сержанта. В августе 1877 он был ранен в ногу
и отправлен в Харьков. Там он написал Четыре дня, рассказ о раненом солдате,
который четыре дня лежит, не в состоянии
рядом с разлагающимся телом мертвого турка. Рассказ появился в октябре
1887 г. и произвел сенсацию. Репутация Гаршина была установлена раз и
навсегда. Он стал профессиональным писателем. Но постепенно хрупкая
душевная организация привела его к заболеванию, выразившемуся в
постоянном и мучительном разладе со всем мировым порядком. Он постоянно
находился на грани психического срыва. Поведение его стало странным.
Однажды он пошел к премьер-министру Лорис-Меликову и стал его
уговаривать «помириться» с революционерами. Это был один из первых его
странных поступков. Но то обстоятельство, что он на собственном опыте знал,
что такое психическая болезнь, помогло ему написать самый замечательный из
своих рассказов – Красный цветок(1883). Состояние его ухудшалось. Он
чувствовал неминуемое приближение безумия. Это усиливало его меланхолию
и в конце концов привело к самоубийству. После особенно тяжелого приступа
отчаяния он бросился в лестничный пролет и сломал ногу. Он так и не
поднялся: после пятидневной агонии 24 марта 1888 г. он умер. Все знавшие его
говорят о его необыкновенной чистоте и обаянии. Говорят особенно о его
глазах, несравненных и незабываемых.
Сущность личности Гаршина в том, что ему был дан «гений» жалости и
сострадания, такой же сильный, как у Достоевского, но без «ницшеанских»,
«подпольных» и «карамазовских» ингредиентов великого писателя. Дух
жалости и сострадания пронизывает все его творчество, количественно
небольшое: около тридцати рассказов, вошедших в один том. В большинстве из
них он является умным учеником Тургенева и раннего Толстого. В нескольких
( Сигнал, Сказание о гордом Аггее) он идет по указанному Толстым пути
создания народных рассказов. То, чего не былои « Attalea Princeps» – басни, с
животными и растениями в человеческих ситуациях. Второй из этих рассказов
принадлежит к лучшим гаршинским созданиям – он пропитан духом
трагической иронии. Он предвещает Чехова в великолепно построенном
рассказе Денщик и офицер. Это рассказ об «атмосфере» – атмосфере унылой
тоски и бессмысленной скуки. В Очень коротком романеон обрабатывает –
более удачно – сюжет арцыбашевской Войныо неверности женщины,