История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2
Шрифт:
60
считавший идею, и не мог думать иначе: в чеховских пьесах нет ни идеи, ни
сюжета, ни действия.
Они состоят только из «внешних деталей».Это, в сущности, самые
недраматические пьесы в мире – если, конечно, не считать пьес плохих (а
плохими были все!) подражателей Чехова. Недраматический их характер –
естественное порождение русской реалистической драмы. Пьесы Островского,
и особенно – Тургенева, содержат зачатки того, что достигло
Чехова. Русская реалистическая драма по сути своей статична. Но Чехов довел
эту статичность до крайнего предела и дал свое имя новому типу драмы –
недраматической драме.
В целом его пьесы построены так же, как и рассказы. Отличие только в
материале и является следствием использования диалога. Можно сказать, что
главное отличие в том, что в пьесах не такой крепкий костяк, как в рассказах, и
больше настроения. В рассказах Чехова всегда есть одна центральная фигура,
которая является главным элементом единства, – рассказ ведется с точки зрения
этой фигуры.
Но использование диалога делает невозможным такое моноцент риче-
ское построение и уравнивает всех персонажей. Чехов широко пользуется
этим приемом, с удивительной справедливостью распределяя внимание
зрителя между всеми действующими лицами.
Чеховские dramatis personae(действующие лица драмы) живут в
идеальной демократии, где равенство не обман. Такой метод удивительно
совпал с принципами Московского Художественного театра, где стремились
создать труппу без звезд, в которой все актеры были бы одинаково прекрасны.
Форма диалога замечательно подходит и для выражения одной из любимых
чеховских мыслей: мысли о непроницаемости и странности всех человеческих
существ, которые не могут и не хотят понять друг друга. Чехов постоянно
заставляет своих персонажей обмениваться не связанными друг с другом
фразами.
Каждый персонаж говорит только о том, что интересно ему или ей , не
обращая внимания на то, что говорят другие. Так диалог становится
«лоскутным одеялом» из несвязанных между собой реплик: управляет
«поэтическая атмосфера», а не логическое единство. Это дает ощущение
«знакомости» происходящего, которое играет главную роль в создаваемом
Чеховым эффекте.
На самом деле, такая система, конечно, является художественной
условностью. В настоящей жизни никто никогда не разговаривал так, как
говорят герои Чехова. Опять же вспоминается Метерлинк, чьи пьесы (как
заметил
соответствует изысканной настроенности поэта, – иначе все кажется полной
ерундой. Так же у Чехова.
Его пьесы «заразительны» – в том смысле, в каком Толстой хотел, чтобы
все искусство было «заразительно». Но хотя настроение пьес Чехова менее
«особое», чем в пьесах Метерлинка – более общечеловеческое, – все-таки если
на него не настроиться, то диалог кажется бессмысленным.
Пьесы Чехова, как и его рассказы, пропитаны эмоциональным
символизмом, и в своих поисках поэтического намека он иногда переходит
границы хорошего вкуса, – например, когда в Вишневом садервется струна, или
в заключительной сцене той же пьесы, когда старый слуга Фирс один остается
в старом доме, где его заперли и забыли.
Нота мрака, отчаяния и безнадежности еще сильнее звучит в пьесах
Чехова, чем в рассказах. Концовки всех пьес напоминают конец Скучной
61
истории. Все они написаны в минорном ключе и приводят зрителя в состояние
бессильной – возможно, восхитительно бессильной – депрессии.
Если судить пьесы Чехова по их собственным законам (которые вряд ли
могут считаться общеприменимыми законами драматического искусства), то
можно назвать их совершенным произведением, – но действительно ли они так
хороши, как рассказы Чехова? Во всяком случае, метод его опасен и подражать
ему невозможно. О пьесах, написанных эпигонами Чехова, нечего и говорить.
Английские поклонники Чехова считают, что все, что он сделал,
прекрасно. Находить в Чехове недостатки – кощунство. И все-таки их надо
указать. Я уже говорил о полном отсутствии индивидуальности в чеховских
персонажах и в их манере говорить. Само по себе это не недостаток, ибо
основано на внутреннем глубоком убеждении, что жизнь не признает личности.
Но и достоинством это не назовешь.
Отсутствие индивидуальности у персонажей особенно заметно, когда
Чехов заставляет их подолгу рассуждать на абстрактные темы.Как это
отличается от Достоевского, который всегда «чувствовал идеи» и делал их
такими замечательно индивидуальными. Чехов не «чувствовал идей», и его
герои – когда им предоставляют слово – говорят бесцветным и скучным
газетным языком. Особенно такими разглагольствованиями испорчена Дуэль.