История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

поэтов.

Главное различие между французскими и русскими символистами в том,

что для французов символизм был всего лишь новой формой поэтического

выражения, а русские сделали его еще и философией. Они увидели вселенную

как систему символов. Для них все было значительным не только само по себе,

но и как отражение чего-то другого. Известный сонет Бодлера Correspondances

( Соответствия) с его словами

« des forеts de symboles» ( «леса символов»)

использовался как наиболее законченное выражение этого метафизиче ского

отношения к действительности, а строчка « les parfums, les couleurs et les sons

se rеpondent» (« перекликаются звук, запах, форма, цвет…») стала любимым

лозунгом. Еще они любили строчки из последней сцены Фауста: « Alles

Vergangliche Ist nur ein Gleichniss» (« все преходящее только подобье»).

Представление о мире как о «лесе символов» было существенной чертой

творчества каждого русского символиста, придавая всей школе отчетливо

метафизический и мистический характер. Единственное различие между

отдельными поэтами состояло в степени нежности, которую они придавали

мистической философии: для некоторых (например, для Брюсова) символизм

был прежде всего формой искусства, а «лес символов» – материалом для его

постройки. Но для других (среди них самые оригинальные и характерные для

школы поэты Иванов, Блок и Белый) важнее всего было сделать символизм

метафизической и мистической философией, а поэзию служанкой высших

целей этой «теургии». Различие между поэтами обострилось около 1910 года и

стало одной из причин распада этой школы.

Символисты очень различаются по стилю, но у них и много общего. Во-

первых, они всегда крайне серьезны и торжественны. Про что бы ни говорил

русский символист, он всегда говорит sub specie aeternitatis(с точки зрения

вечности). Поэт предстает перед профанами как жрец эзотериче ского культа.

Вся жизнь его ритуализирована. У Сологуба и Блока ритуальная

торжественность несколько снимается острым и горьким чувством

«метафизической иронии», но только у Белого она уступает место настоящему

и неотразимому чувству юмора. От торжественности происходит пристрастие к

«высоким словам»: «тайна», «бездна» и т. д. – знакомые нам еще по

Мережковскому, становятся самыми употребительными словами в словаре

символистов. Другая общая черта –

значение, придаваемое эмоциональной

ценности самих звуков. Подобно Малларме, русские символисты старались

приблизить искусство поэзии к его близнецу – искусству музыки. В их

творчестве логическая ценность слов отчасти стиралась; слова – особенно

эпитеты – употреблялись не столько ради их прямого значения, сколько ради

112

эмоциональной ценности их формы и звучания: из знаков слова становятся, как

сказал русский критик, «фонетическими жестами». Это частичное подчинение

смысла звуку и использование слов как символов, отчего у каждого слова и

образа оказывалось множество значений, – производило общее впечатление

темноты, которую читатели долго считали неизбежной чертой «декадентской»

поэзии.

Сначала символизм был «западническим», поскольку главной его задачей

было поднять уровень поэтического мастерства и ввести новые формы

поэтического выражения – а это легче всего было сделать, учась на

иностранных примерах. «Иностранный» элемент навсегда остался одной из

составляющих символизма, но у него была и «славянофильская» душа.

Развитие символизма шло от иностранных образцов обратно к национальной

традиции. Большую роль в этой эволюции сыграл Достоевский – символисты

были в полной мере захвачены общей для своего времени «достоевщиной».

Чуть ли не каждый символист находился под влиянием индивидуализма и

трагической концепции жизни, свойственной великому писателю. Но кроме

того, символисты играли ту же роль в «открытии» и переоценке русской

литературы, какую Дягилев и Бенуа играли в русском искусстве. Они вернули к

жизни многих забытых, полузабытых или недооцененных писателей и влили

свежую кровь в понимание русских классиков. Они освободили классику от

глянца, наложенного на нее авторами учебников, и от интеллигентских общих

мест, и, хотя иногда сами затемняли ее лаком своих мистических

интерпретаций, они все-таки замечательно справились со своей задачей,

представив прошлое русской литературы в новом и неожиданном свете.

Кроме всего прочего, несмотря на свою манерность и известную

ограниченность, символисты были очень талантливы и очень много внимания

уделяли мастерству – отчего они и занимают такое большое место в истории

русской литературы. Их стиль может не нравиться, но нельзя не признать, что

они оживили русскую поэзию, вывели ее из состояния безнадежной прострации

и что их век был вторым золотым веком стиха, уступающим только первому

золотому веку русской поэзии – эпохе Пушкина.