История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 2

Святополк-Мирский Дмитрий Петрович

девяностых годах как марксисты, но в результате постепенной эволюции

дошедшие в конце концов до более или менее строгого православия. Это были

Сергей Николаевич Булгаков (род. в 1871 г. в г. Ливны) и Николай

Александрович Бердяев (род. в 1874 г. в Киеве). Такая эволюция от социализма

к православию и национальному либерализму типична для большого числа

русских интеллигентов 1900–1910 гг. В работах Петра Струве она проявляется

в более политическом аспекте. Булгаков и

Бердяев скорее принадлежат к

истории общественной мысли, чем к истории литературы. Талантливыми

литераторами они не были. Именно они (особенно Бердяев) во многом

ответственны за тот тяжелый и педантичный философский жаргон, которым

сейчас пользуется большинство современных писателей на религиозно-

философские темы и который так отличается от языка Толстого, Шестова,

Розанова и даже Соловьева. Булгаков по образованию экономист, и, даже

приняв сан (во время войны), он продолжал занимать кафедру экономики в

Крымском университете. Его теология тесно связана с теологией Соловьева –

главное место в ней отведено церкви как живому организму. Экономи ческое

образование Булгакова отразилось в его теологии, одна из его книг –

Философия хозяйства. Сейчас он один из наиболее влиятельных умов русской

церкви, но некоторые считают его учение скорее гностическим, чем

православным. В последние годы Булгаков, подражая Соловьеву, избрал диалог

своей излюбленной формой ( На пиршестве Богов, 1918 г., переведено на

английский), но его диалогам не хватает остроумия и живости Трех разговоров.

Бердяев как прозаик немногим лучше Булгакова, но его темперамент

оригинальнее, поэтому его произведения, независимо от их теологического и

философского содержания, интереснее и живее. Он типичный богоискатель

(термин, который был в большой моде лет двадцать назад); религия для него –

постоянные поиски и развитие. Его книги образуют что-то вроде философского

дневника его эволюции «от марксизма к идеализму» (название одной из его

книг), а затем к православному или квази-православному мистицизму. Он

полон апокалиптических и эсхатологических предчувствий и, как и Соловьев и

Достоевский, остро чувствует символическое и сверхчеловеческое значение

истории. Самая интересная его книга – Смысл творчества(1916) – что-то

вроде переложения Бергсона на язык православного спиритуализма. Книги

Бердяева, написанные после революции ( Философия неравенстваи Новые

Средние века) полны ощущения конца европейской

цивилизации. Былой

национальный либерализм (десяти-пятнадцатилетней давности) в них уступает

место неистовой антидемократической жажде нового средневековья. Бердяев

стал выразителем той части интеллигенции своего поколения, которая больше

не надеется на мирские блага и мирской прогресс для России, но возлагает

надежду только на приход новой эры религиозного восторга, напоминающего

эпоху раннего христианства.

Особняком от других стоит Павел Флоренский – очень интересная фигура.

Прежде чем стать священником, он получил прекрасное математиче ское

образование; теперь, после долгих лет священства и изучения теологии, он

снова вернулся к высшей математике и сейчас читает в Москве курс

«Мнимости в геометрии». Репутация Флоренского как писателя и философа

основывается на книге Столп и утверждение истины(1913) – с подзаголовком

Опыт православной теодицеи. В отличие от Бердяева, Флоренский стремится

109

не к вечному поиску, а к вечному миру и покою; он принимает догмы

православия в их самой жесткой византий ской форме и добавляет к этой

жесткости жесткость собственного – натренированного на математике – ума:

так достигается непреклонная, несгибаемая схоластика. Мысль Флоренского

необычайно сложна и утонченна: он с наслаждением принимает самые

несовременные толкования и громит ересь с пылом средневекового схоласта.

Но как только он дает свободу своей собственной философской мысли,

становится ясно, что по сути мысль его вовсе не ортодоксальна. Учение святой

Софии – женской ипостаси Божества – ему дороже, чем подлинно православные

церковные догмы. Под богатством и роскошью стиля, эрудиции и диалектики

Флоренского таится душа, полная раздоров, гордыни и безграничной духовной

жажды. Самые запоминающиеся места в его книге посвящены описанию

мучительной пытки сомнением, равносильной для него мукам ада. Флоренский

прежде всего эстет, для которого православная догма – прекрасный мир идей,

полный приключений и опасностей. Он принимает догму, чтобы побороть муки

сомнения, но обращается с ней, как художник с роскошным и пышным

материалом. Стиль Флоренского изысканный, витиеватый, напоминает, как ни

странно, некоторые английские сочинения семнадцатого века с их изысканным

и замысловатым языком, жесткой схоластикой и постоянным чувством, что под

жесткой, непроницаемой корой горит пламя рассудочной страсти.

Хотя возвращение к православию было завершением мыслительной