История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953-1993. В авторской редакции
Шрифт:
– О том плачу, что не удалось наше дело… на этот раз… – звучно сказал Половцев и размашистым жестом снял белую курпяйчатую папаху, осушил глаза. – Обеднял Дон истинными казаками, разбогател сволочью: предателями и лиходеями… Переманил их Сталин своей статьёй. Вот бы кого я сейчас… вот бы кого я… Ккка-ккой народ! Подлецы! Дураки, богом проклятые!.. Они не понимают того, что эта статья – гнусный обман, маневр! И они верят… как дети. О, мать их! Гнусь земляная! Их, дураков, большой политики ради водят, как сомка на удочке, подпруги им отпускают, чтобы до смерти не задушить, а они всё это за чистую монету принимают… Мы ещё вернемся, и тогда горе будет тем, кто отойдёт от нас, предаст нас и дело… великое дело спасения родины и Дона от власти международных жидов! Смерть от казачьей шашки будет им
Шолохов не раз использует такой литературный приём, доверяя противнику советской власти собственные мысли, пусть не такие прямолинейные, но и Шолохов почувствовал, что статья Сталина – это «гнусный обман, маневр», колхозная действительность вскоре это и подтвердила, отвели выходцам из колхоза дальние земли, не выдали быков и лошадей, всё хозяйственное снаряжение не вернули. А как жить? Пришлось нехотя вновь вступать в колхоз, как Атаманчуков, и пахать в дождь на быках, план выполнять, хотя с хозяйской точки зрения это преступление.
В конце первой книги Лятьевский, «насмешливо и едко», дал точную оценку Половцеву: «А я скажу вам, кто вы такой… Патриот без отечества, полководец без армии и, если эти сравнения вы находите слишком высокими и отвлечёнными, – игрочишка без единого злотого в кармане» (с. 328). Когда стало известно, что мать Островнова привлекла внимание своих подруг, рассказав, что у них в доме живут офицеры, Половцеву пришлось перебраться в курень Атаманчукова. Но потом снова вернулся в дом Островнова, переписывался со своими единомышленниками, но надежды у него не осталось, когда Половцева и Лятьевского навестил полковник Никольский, скрывавшийся под псевдонимом Седой. При атаке куреня Островновых Нагульновым и Давыдовым успел скрыться, затаился недалеко от Ташкента под фамилией Калашников счетоводом, но и там его чекисты нашли. Арестован, в его доме нашли двадцать пять томов сочинений В.И. Ленина. Когда его спросили об этих томах, он «нагловато усмехнулся:
– Чтобы бить врага – надо знать его оружие» (с. 253).
Половцев, Никольский, Ротмистров и другие арестованные, их было более шестисот, признались во всех своих злодениях и намерениях. Островнов с сыном были арестованы и приговорены к разным срокам заключения. Половцев, Никольский, Казанцев, подполковник Саватеев и два его помощника, девять человек белогвардейских офицеров были приговорены к расстрелу. «Так закончилась эта отчаянная, заранее обречённая историей на провал попытка контрреволюции поднять восстание против Советской власти на юге страны» (с. 354).
Критики, литературоведы, писатели тоже обратили внимание на образ Половцева, которого Шолохов рисует сложным, противоречивым и многогранным. Половцев – один из трагических персонажей романа, он задумал освободить казаков от насильственной коллективизации, показать, что местные коммунисты по-прежнему будут давить на казаков, что совершается большая политика, где человек используется как винтик в огромном общественном механизме, а свободы выбора казаку не будет. Известный писатель Владимир Максимов написал, что «Поднятая целина» – это не апология коллективизации и беспощадная правда в том, что не в размышлениях Давыдова и Нагульнова, а в размышлениях Половцева выражена авторская позиция тех лет. В этом чувствуется некая упрощённость: авторская позиция выражена и в размышлениях Давыдова и Нагульнова, и в размышлениях трагедийного Половцева. Пусть у них разные политические позиции, но они гибнут ради блага простого казака; нравственные позиции их сближаются, но они не достигают своих целей. Половцев – трагический герой, высказывающий порой интересные мысли. Его судьба чем-то похожа на судьбу Григория Мелехова, столь же прямодушна и трагична. После участия в Белом движении и поражения Половцев вступил в Конную армию, сражался, но кто-то донёс, что он участвовал в суде над Подтёлковым и его отрядом. Он бежал, скрывался, а потом стал школьным учителем.
Работая над двухтомником «Михаил Шолохов в воспоминаниях современников», автор этой книги часто думал о гуманизме писателя (напоминаю, что в 1965 году у меня вышла книга «Гуманизм Шолохова»), не о пролетарском гуманизме, когда чаще всего говорят: «Если враг не сдаётся, его уничтожают», а о христианском, милосердном,
В 1930 году Шолохов в одном из журналов опубликовал главу «Тихого Дона», в которой автор описывает гибель Петра Мелехова от рук Михаила Кошевого. Некоторые из партийных работников почувствовали, что Шолохов не так написал её, с «излишним гуманизмом», что, читая её, хотелось заплакать вместе с Григорием Мелеховым.
«– Расстрелян белый бандит, матёрый враг, один из главарей контрреволюционного мятежа, – сказал этот партийный деятель. – Читатель должен радоваться, что одним гадом стало меньше. А мы смерть Петра воспринимаем глазами его родного брата, Григория, тоже контрреволюционера. Так ли должен писать пролетарский писатель?
Ответил Михаил Александрович только двумя словами:
– Так написалось.
Когда мы остались втроём, Михаил Александрович с горечью сказал о руководящем товарище:
– Он не понимает или не хочет понять главного: смерть есть смерть. Враг умирает или наш человек, всё равно это смерть» (Михаил Шолохов в воспоминаниях… М., 2005. С. 266).
В мае 1930 года Михаил Шолохов в Рабочем дворце имени Ленина встретился с читателями «Тихого Дона» и прочитал несколько неопубликованных глав романа, а затем состоялось обсуждение романа. Выступившая преподаватель втуза отметила, что все поступающие читали «Тихий Дон» и считают роман «хорошим произведением, но беспартийным».
«– Эта оценка совершенно правильная, – утверждает Берковская. – Какими чувствами заражает «Тихий Дон»? Надо сказать, что не теми, которые были бы для нас желательны. Особенно это относится к прочитанному здесь отрывку о смерти белого офицера Петра Мелехова. После этого вечера меня спросят рабочие:
– Ну, как дальше, что пишет Шолохов?
Что ж ответить? Придётся сказать, что Шолохову было жаль убитого офицера…» (Там же. С. 270). В трактовке гуманизма Шолохов разошёлся с выступавшими, отстаивавшими идеи пролетарского гуманизма. В дискуссии о «Тихом Доне», которая была опубликована в журнале «На подъёме» в декабре 1930 года, Михаил Никулин так и назвал своё выступление «М. Шолохов как гуманист»: «Мне кажется, главное, что интересует здесь читателя не нашего круга, так это своего рода гуманизм, который пронизывает всё произведение Шолохова. Гуманизм присущ Шолохову и тогда, когда он показывает страдающего большевика и очутившегося в несчастьи революционера…» Заражённый рапповским пониманием гуманизма, Николай Сидоренко в споре с Янчевским бросает по поводу одного из эпизодов в романе: «Это место вообще плохо сделано… Гуманизм подкачал». И завершает своё выступление прямым осуждением гуманизма Шолохова: «Но этот гуманизм! Пролетарским писателям не стоит им грешить. Представьте, сейчас классовая борьба в деревне, а мы с гуманизмом тут как тут, на первом плане. Кого читатель будет жалеть? Кулака. Он ликвидирован, он страдает. И будет ненавидеть строй, коммунистическую партию. Ведь они обижают и надругаются» (так в тексте. – В. П.).
С гуманистических позиций написан и роман «Поднятая целина» («С потом и кровью»), но не в духе пролетарского гуманизма, а в духе христианского, православного, милосердного гуманизма, как Шолохов написал и о гибели Петра Мелехова. В это время была написана почти половина «Поднятой целины» о классовой борьбе в хуторе Гремячий Лог, написана в духе антирапповского, антипролетарского гуманизма. Шолохов снова поставил пролетарскую общественность в трудное положение.
Шолохов внимательно следил за бурными событиями начавшейся коллективизации и сразу понял, что события будут развиваться в трагических тонах: партия давит, а казак сопротивляется и колеблется. «Я писал «Поднятую целину» по горячим следам, в 1930 году, когда ещё были свежи воспоминания о событиях, происходивших в деревне и коренным образом перевернувших её: ликвидация кулачества как класса, сплошная коллективизация, массовое движение крестьянства в колхозы», – откровенно говорил Шолохов в 1934 году (Правда. 1934. 16 октября).