История рыжего демона
Шрифт:
— И что же вы собираетесь делать?
— Честно говоря, я и сам не знаю. Я пока еще только начинаю размышлять о том, насколько хорошо я справился с этой ролью. Может быть, мне придется выйти из игры и уступить место самому Фаусту…
Одиссей покачал головой:
— Мне кажется, вы и сам неплохо с этим справляетесь. Почему же вы решили умыть руки? Зачем вам бросать начатое дело? В конце концов, чем этот самый Фауст лучше вас?
— Ну, знаете, он все-таки знаменитый маг, ему и должна принадлежать великая честь представлять человечество…
— Ну и ну! — воскликнул Одиссей, поплотнее закутываясь в свой плащ. — Что я слышу! За что
— Я никогда не думал об этом, — признался Мак.
— Магия дает человеку немалую силу, — продолжал Одиссей, — но лишь немногие знают, как ею пользоваться. Разве горстке посвященных в ее тайны можно доверить управление целым миром? Неужели вам самому хочется, чтобы Фауст правил вами?
— Но Фауст знает гораздо больше, чем простой смертный…
— Его знания в основном касаются тех областей, которые мало интересуют людей обыкновенных. Они как бы лежат в стороне от повседневной людской жизни и от насущных человеческих забот. У меня есть кое-какой опыт общения с магами. В наши времена самым знаменитым среди них считался Тиресий. И что вы думаете, мы позволяли ему вмешиваться в нашу жизнь — скажем, выступать на политических собраниях, управлять каким-нибудь государством или командовать войском? Нет! Наш вождь, Агамемнон, отнюдь не являлся образцом всех совершенств, но он был человек, и он не водил слишком тесной дружбы ни с богами, ни с духами. Бойтесь людей, взявшихся говорить от имени богов!
— Но он настоящий Фауст!
— Ну и что? Это еще отнюдь не значит, что именно он — настоящий обладатель знаменитого фаустовского духа. Не имя красит человека, а человек прославляет свое имя. Если уж говорить о героизме, то я вижу здесь только одного героя — вас, мой милый Мак. Да-да, вас, человека, не обладающего какими-то особыми знаниями и сверхъестественными способностями, но тем не менее пытающегося действовать самостоятельно.
От этих слов Одиссея на душе у Мака полегчало. Он выпил кружку ароматного настоя, поднесенную трактирщиком, разбудил Маргариту, заставил ее тоже выпить душистое травяное зелье и поднялся с лавки, поддерживая под руку свою подругу.
— Я поеду дальше, — сказал он.
— А Фауст? — спросил Одиссей.
— Он гонится за мной следом.
— А, отлично! — сказал Одиссей и легонько пихнул локтем Ахиллеса, похрапывающего в углу кабинки на лавке. — Ты слышишь, Ахиллес?
Ахиллес вздрогнул.
— А?.. Что?.. — спросил он, открывая глаза. — Ты звал меня, Одиссей?
— Приготовься, друг, — тихо, но внятно проговорил Одиссей, наклонившись к нему. — Фауст близко! Он скоро явится сюда.
Одиссей и Ахиллес! Теперь Мак не сомневался, что эти двое сумеют задержать Фауста.
— Идем, Маргарита, — обратился он к своей спутнице.
— Иду, — ответила она, подавляя зевоту.
Они вышли из трактира. Вскоре раздался стук лошадиных копыт на дороге, ведущей в Сен-Менехольд.
Фауст прискакал к трактиру через двадцать минут после того, как уехали Мак с Маргаритой. На лбу его вскочила огромная шишка; но, если
Елена, с развевающимися по ветру волосами, была прекрасна, как всегда.
Перешагнув порог трактира, Фауст столкнулся с Одиссеем.
— Я знаю вас! — воскликнул Одиссей. — Вы Фауст!
— Ну и что же? Я не скрываю своего имени, — ответил ученый доктор.
— Значит, Елена Троянская с вами!
— Да, она со мной, — сказал Фауст. — Только она, прекраснейшая из земных женщин, достойна быть моей подругой. Кто вы и что вам нужно от меня?
Одиссей назвал себя и поманил рукой Ахиллеса, чтобы представить своего друга. Фауст выслушал его со сверхчеловеческим хладнокровием. Если он и был удивлен, то ничем не выдал своих чувств.
— Мы, — обратился к Фаусту Одиссей, положив руку на богатырское плечо Ахиллеса, — требуем назад Прекрасную Елену. Тот демон, который отдал ее вам, не имел никакого права похищать эту женщину из Тартара, уводить ее от мужа.
— Об этом не может быть и речи, — холодно ответил Фауст. — Мне лично нет никакого дела до чьих-то прав. Мне дали Елену, и она останется со мною.
— Кажется, я уже слышал нечто подобное раньше, — сказал Одиссей, взглянув на своего товарища и вспомнив те далекие дни войны греков с Троей, когда Ахиллес не хотел отдавать Агамемнону свою пленницу, прекрасную Брисеиду, и был готов защищать ее с оружием в руках. Но вождь греков проявил упорство, и разгневанный Ахиллес скрылся в своем шатре, уклоняясь от участия в боях. Это чуть не послужило причиной гибели всего греческого войска.
— Может быть, слышал, а может, и нет, — сказал Ахиллес. — Это к делу не относится. Отдавайте нам Елену сейчас же! — прибавил он, обращаясь к Фаусту.
— Ни за что! Уж не думаете ли вы отнять ее у меня силой? — Фауст выхватил из-под своего сюртука небольшое кремневое ружье.
— Если бы мы захотели применить силу, — сказал Одиссей, — мы бы это сделали, будьте покойны. Мы ничуть не боимся вас и вашего оружия. Но вложи-ка в ножны свой меч, дорогой Ахиллес. Я придумал кое-что получше.
Одиссей сунул два пальца в рот и свистнул. В ответ откуда-то издалека донеслись дикие вопли и завывания. Сперва Фаусту показалось, что это ветер воет в печной трубе, но вскоре он ясно различил пронзительные, резкие женские голоса.
Дверь трактира распахнулась, и в нее ворвался зловонный смерч. Фурии не заставили себя долго ждать. Они влетели в зал в облике огромных черных ворон, распространяя вокруг себя отвратительный смрад. Они подняли жуткий галдеж, почти оглушив людей в трактире хлопаньем крыльев и громким криком. В конце концов они превратились в людей: перед Фаустом стояли три безобразные старухи — длинноносые, с красными, лишенными ресниц глазами, одетые в грязные и рваные черные платья. Алекто была чересчур полной, Тисифона — костлявой и жилистой, а у Мегеры была очень нескладная фигура: широкие плечи и талия, плоская грудь, толстая, короткая шея, узкие бедра и сухие, как палки, лодыжки. Три неразлучные сестры завертелись вокруг Фауста в бешеной пляске. Они заглядывали ему в лицо, обдавая зловонным дыханием, визжали и кричали ему в уши, ухали, точно совы, и каркали по-вороньи, галдели, шумели, топали и хлопали в ладоши, прыгали, скакали и кривлялись, словно обезьяны. Фауст старался не обращать внимания на все их выходки; однако его терпения хватило ненадолго, и он сказал: