История Словакии
Шрифт:
Вместе с чешским языком в сознание словацких евангеликов вошло понятие родства с чешским этносом, а главное, они утвердились в мысли о тесной теологической и конфессиональной связи со всей «чешской Реформацией». В их представлении эволюция шла от Яна Гуса прямиком к Мартину Лютеру, и это являлось для словацких лютеран, особенно весь XVIII век, психологической опорой при сопротивлении католической реакции, источником гордости и сознания своей обязанности помочь обновляющейся евангелической церкви в Чехии. Из этой умозрительной конструкции выросла концепция чешско-словацкого племени (нации), которая долгое время владела умами значительной части представителей словацкого этноса. У ее истоков в XVIII в. стояли Матей Бел, Ладислав Бартоломеидес, Михал Инститорис Мошовский-младший.
Словацкие католики во всех видах коммуникации пользовались живым местным языком — словацким. Его культурное подобие стихийно складывалось на основе того культивированного языка, на котором общались между собой образованные люди из культурного центра Словакии — ее западной области. Его форма шлифовалась преимущественно под влиянием печатной литературы, издававшейся университетской типографией в Трнаве. Однако культурный западнословацкий язык имел тот недостаток, что это не был язык Библии (первый полный
70
«Траносциус» — зд. общепринятое название первого канционала словацких евангеликов, составленного евангелическим пастором и религиозным писателем, чешским эмигрантом в Словакии Юраем Трановским (1592—1637) и изданного в 1636 г. в Левоче.
71
Бернолак, Антон (1762—1813) — теолог по образованию, католический священник, автор трудов, в которых кодификация словацкого литературного языка получила законченное и детальное оформление — «Правописание» (1787), «Словацкая грамматика» (1790), «Этимология словацких слов» (1791) и капитальный «Словарь словацко-чешско-латинско-немецко-венгерский», изданный после его смерти. Бернолак был также одним из основателей «Словацкого научного товарищества» (1792) в Трнаве и его первым председателем.
Нежелание признать один из двух употреблявшихся в словацкой письменности языков в качестве общенационального литературного языка и репрезентативного атрибута всего национального коллектива было обусловлено фактором конфессиональных различий, несмотря на межконфессиональное сотрудничество на почве издательской или другой культурной деятельности в 20—30-е гг. XIX в. Однако в период надвигавшейся опасности мадьяризации (30—40-е гг.), когда словаки стремились заявить о себе как самостоятельный народ со своим собственным литературным языком, проблема общенационального литературного языка приобрела значение насущной необходимости. Ожидания, что биб-личтина (язык Кралицкой Библии) станет общим языком чехов и словаков, не оправдались ввиду самобытного и ускоренного развития современного чешского языка, а потому утратили свои основания. И только деятельность поколения, группировавшегося вокруг Людовита Штура, которое при формировании программы развития национального движения ставило надконфессиональные цели (упор делался прежде всего на социальную проблематику), позволила преодолеть языковое размежевание последователей национального движения. Новую форму литературного языка, основанную на узусе живой речи из региона средней Словакии, в 1843 г. разработал Людовит Штур. Официально этот литературный язык был принят в 1847 г. на совместном заседании представителей национального движения из обоих конфессиональных лагерей.
4.1.2. Проблема исторической традиции
Не только проблема единого литературного языка долгое время являлась дифференцирующим фактором внутри фомирующегося национального коллектива. К числу его атрибутов на тот момент, кроме языка, относилось и общее историческое сознание, или же историческая обоснованность прав на участие в государственной власти. В представлениях того времени, всем этим обладали так называемые исторические народы, которые могли с помощью исторических свидетельств обосновать свои требования в различных сферах общественно-политической жизни (образование, культурные институты, органы политической власти). У словаков же какая-либо общая традиция такого рода длительное время полностью отсутствовала, и в связи с процессом национального движения вопрос стоял не о восстановлении или реконструкции, а вообще о создании приемлемой для всех концепции общего прошлого.
В этом смысле под традицией подразумевались не сложенные народом и передаваемые от поколения к поколению эпизоды исторического опыта, запечатленные в народной словесности, а разработанная на высоком теоретическом уровне система воззрений на прошлое, которая призвана служить национальным интересам. Созданные историками эпохи гуманизма представления о судьбах античной Паннонии, к которой относилась и большая часть словацкой территории, на протяжении XVIII в. начали дополнять этническими характеристиками ее населения. Первоначальными жителями (автохтонами) Паннонии стали считать непосредственно предков или прямо самих словаков. Наконец, значительно передвинулось именно на территорию Паннонии-Словакии, со ссылками на исторические источники, местоположение Великой Моравии. Однако ее «спорный» конец (поражение от мадьяр, венгров) вызвал проблемы с изложением начальной истории словаков. Это выявилось уже в начале XVIII в. (1722 г.), когда преподаватель венгерского права в трнавском университете Михай Венчик в своем сочинении ополчился против претензий сословий одного из словацких комитатов (Тренчин) на участие в управлении. Атака, направленная против евангелического магистрата, была оскорбительна для сословий в целом. Дело в том, что использованный Венчиком аргумент, будто словаки продали свою землю пришедшим сюда венграм и тем самым отреклись от власти над собственной территорией, ставил под сомнение основополагающие права представителей венгерской политической нации (natio hungarica), для которых до тех пор этническая принадлежность не имела сколько-нибудь существенного значения. В ряде ответных сочинений («Murices, sive Apologia» — «Тернии, или Апология» Яна Балтазара
Сложно было найти выход из положения и в связи с фактом самого существования Великой Моравии, особенно имея в виду ее трагический конец. Некоторые писатели, отдавшие предпочтение теории «гостеприимства» (Бел, Тимон), объявили носителей верховной власти в Великой Моравии чуждым словакам слоем поработителей, которые фактически силой включили их в государственное образование вместе с мораванами. Выдвигалась и другая версия, в которой Великую Моравию пришлось переместить на территорию за пределами Словакии — в Сербию и Славонию (Юрай Скленар). Однако во второй половине XVIII в. окончательно утвердилось представление о Великой Моравии как первом государственном образовании словаков на той самой территории, которую и теперь населяли словаки («История словацкого племени» Юрая Папанека, 1780 г.). В литературной обработке в жанре героико-эпической поэмы («Сватоплук» 1833 г. и «Кирилло-Мефодиада» 1835 г. Яна Голлы) это представление вошло и в сознание широкой общественности. Проще обстояло дело с включением в историческое сознание деятельности святых Кирилла и Мефодия как символа христианской и культурной зрелости предков словацкого народа. Хотя проповедуемый государственными авторитетами барочный культ изначально имел специфическое значение в процессе восстановления позиций католической церкви, в данной интерпретации в конфессиональном смысле он носил нейтральный характер и был приемлем для всех.
Отождествление себя с идеей государства, которое существовало сравнительно задолго до возникновения Венгрии, представляло собой первый шаг на пути «поиска родины» — вычленение этнически определенной территории, в данном случае пока еще «на почве» прошлого. При этом легитимность венгерского государства никоим образом не ставилась под сомнение. Как раз напротив, Венгрия в версии о «гостеприимной встрече» венгерских племен выступала государством-«наследником» Великой Моравии. С помощью этого построения можно было подчеркнуть сопричастность славян-словаков к созданию Венгрии, что вело к расширению понятия венгерской сословной (политической) нации. Оно должно было заключать в себе одинаковые политические права и для тех, кто в процессе формирующегося национального движения заявили о себе как о представителях этнически конкретной словацкой нации. Лояльность по отношению к венгерскому государству в форме венгерского патриотизма оставалась в силе фактически вплоть до развала Габсбургской монархии.
4.1.3. Проблема принадлежности к славянской группе народов
Начальные фазы национального движения словаков были связаны, кроме выработки представлений о своем прошлом, еще и с определением своего места в рамках более объемной общности — «славянства». Многочисленность славянских народов и ширь занятого ими пространства на большой части Европы служили мощной психологической поддержкой, особенно для народа, который сам не имел собственного государства. Существенным фактором при создании представления о славянском «народе» явилась его роль во времена защиты христианского мира от турок. Так называемый барочный понятийный «славизм» на протяжении XVIII в. поднимается на уровень изучения языка и истории отдельных «племен». Словаки, благодаря языковедческим трудам Антона Бернолака, в ходе этого процесса пришли к осознанию, что они являются особым племенем (по современной терминологии — народом). При этом среди евангелической интеллигенции продолжало жить и представление об общем «чешскословацком племени». Однако ввиду того, что в политическом мышлении венгерского истеблишмента в начале XIX в. зародилась идея привлечь венгерскую культуру и язык в качестве инструмента для создания сильной политической венгерской нации (процесс мадьяризации), возросла также роль и функциональная значимость представлений о родстве со славянскими племенами-народами. Эти представления получали дополнительный стимул благодаря военным и дипломатическим успехам России во время и после наполеоновских войн, а также благодаря идеям Иоганна Готфрида Гердера о роли отдельных «народов» в развитии человеческой цивилизации. Славянская идея стала мобилизующим фактором и источником самосознания, и в то же время на нее возлагалась и интегрирующая функция.
Автором концепции, в рамках которой должна была воплотиться в жизнь идея славянского единства (взаимности), был Ян Коллар. Поскольку существующая политическая система не способствовала, с его точки зрения, развитию невенгерских народов, он не стал пользоваться понятиями «государство», «гражданство», «территория» при определении понятий «отчизна» и «нация». Более важное значение имело сознание биологического и культурного родства, близости языка, нравов и обычаев. В интересах усиления славянства в целом отдельным его «племенам» (т. е. формирующимся современным нациям) следовало отказаться от того, что отдаляло их друг от друга, конкретно словакам — от стремления утвердиться в качестве самостоятельной современной нации со своим собственным литературным языком. Идея славянской взаимности должна была воплотиться в жизнь прежде всего на почве культуры, чему призван был служить, помимо прочего, и общий славянский язык, созданный как искусственная система Яном Геркелем (в 1826 г.).
Хотя идея славянской взаимности явилась исключительно словацкой реакцией на условия их национального развития, в те времена она пользовалась признанием и у других славянских народов. Она дала толчок масштабным этнографическим и историческим исследованиям («Славянская этнография», 1842 г., «Славянские древности», 1836—1837 гг. Павла Иозефа Шафарика). Стали более интенсивно развиваться связи между представителями национальных движений отдельных славянских народов, достигшие кульминации в состоявшемся в Праге в июне 1848 г. Славянском съезде. Большой международный резонанс получило поэтическое произведение Яна Коллара «Дочь Славы» — аллегория славянской взаимности и гуманности. Идея славянской взаимности («панславизма») оказала влияние и на политику венгерских властей, в ней усматривали тенденции к объединению славянских народов с Россией, и в связи с этим подвергались преследованиям ее мнимые или действительные приверженцы (студенческие общества 30-х гг., Людовит Штур).