История Словакии
Шрифт:
1.4. Процесс формирования современной словацкой нации
Революция 1848—1849 гг., в которой политические лидеры словацкого национального движения во главе добровольческого корпуса встали на сторону венского двора — против пештского правительства, знаменовала сдвиг в институционализации национального движения словаков и в процессе их обособления от Венгрии. Впервые на официальном уровне прозвучало понятие «словацкая территория», впервые на политической сцене выступил словацкий национально-политический орган (Словацкий национальный совет), впервые под национальными символами сплотилась часть этноса (вторая, преобладающая часть вступила в ряды легальной венгерской национальной армии). Несмотря на постигшее Йозефа Милослава Гурбана, Людовита Штура, Михала Милослава Годжу и их сторонников разочарование из-за неосуществленных требований (автономия в рамках Венгрии или империи), послереволюционный неоабсолютизм частично и на время улучшил положение словаков, что нашло свое выражение больше в долговременной перспективе.
Революционные законы закрепили основополагающие атрибуты национального суверенитета венгров. Созданная Кошутом модель венгерской политической нации была направлена на ассимиляцию невенгерских народов, с чем словацкие национальные лидеры не могли согласиться. Венгерские политики расценили участие словацких добровольцев на стороне австрийской армии во время революции как измену родине. Пропасть между словацкой и венгерской политикой во второй половине XIX в. углублялась. Словацкая интеллигенция придерживалась преимущественно прогабсбургской и русофильской ориентации. Венгры, напротив, традиционно выступали с антигабсбургских позиций, их боязнь русской великодержавной экспансии и русофобия вылились во внешней политике в дружественные связи с противниками России, а на отечественной почве — в преследование национальных движений славян как составной части «панславизма».
Соединение конституционализма с национальным государством венгров и дискриминация невенгерских народов, по-прежнему сильные позиции венгерского и омадьяренного дворянства, замедленное формирование средних слоев, отставание в оформлении самостоятельного рабочего класса, в эмансипации крестьянства и женщин — все это влияло на принятие национального принципа в Венгрии. Успешная эмансипация евреев вызвала в качестве ответной реакции новый всплеск антисемитизма и новый этническо-христианский подход к определению понятия нации, Национальная жизнь словаков обуславливалась отсутствием национальной аристократии и национального мещанства (третьего сословия), собственной церкви и даже собственной столицы. Этническая неоднородность мещанства, преобладание маленьких городков, неимение словацких центральных институтов и словацких учебных заведений среднего и высшего образования препятствовали созданию национального главного города. Братислава как центр деятельности штуровцев перед революцией, Пешт, Трнава или Липтовский Микулаш не имели условий для долговременной координации общесловацкой культурной и политической жизни. Национальным центром стал провинциальный Турчанский Святой Мартин (в 1910 г. в нем было более 4000 жителей), благодаря тому обстоятельству, что в нем не прерывалось издание национальной печати и была сосредоточена деятельность значительных словацких объединений.
Сравнительно медленное формирование национального самосознания объяснялось и разделением словаков на два конфессиональных лагеря с различными менталитетами: доминирующий католический, который ставил на первое место соблюдение традиции и иерархии, и евангелический (лютеранский), предпочитавший протест, свободу, демократизацию. Хотя представители национального движения — преимущественно из нижних и средних категорий интеллигенции — и были связаны в основном с городской средой, но многие из них являлись выходцами из крестьянской среды и свои агитационные призывы адресовали главным образом сельскому населению. Если венгерский национализм ссылался прежде всего на славное прошлое и на достижения современного государства, то словацкий национализм зиждился на идеализации простонародной культуры и на противостоящих модернизации национальных стереотипах. Словацкая историография отстаивала идею автохтонности словаков в Венгрии и развивала миф о Великой Моравии и Кирилле и Мефодии. Словацкая политическая элита, не имеющая опоры в виде административного или церковного самоуправления, как венгерские сербы, румыны или трансильванские саксонцы, оперировала теорией «естественного права» и идеей национального равноправия.
Представители национального меньшинства не имели возможности опереться на традиционный регионально-земляческий патриотизм, единственной альтернативой оставался этнический национализм с доминирующей языковой программой. Даже после кодификации языка в грамматике Мартина Гатталы (1852) положение словацкого литературного языка было недостаточно стабильным, и только сотрудничество католической и евангелической интеллигенции на почве Матицы словацкой (1863—1875) способствовало утверждению единого литературного языка. Так называемый мартинский узус становится нормой литературного словацкого языка. Последующие кодификации Само Цамбеля уже только очистили язык, — в частности, от примесей чешского языка, от диалектизмов. Несмотря на развитие словацкой литературы и журналистики и расширение изданий календарей, религиозной и другой литературы для простого народа, авторитет государственного языка — венгерского — оставался высоким. До самого конца Австро-Венгерской империи требования употребления словацкого языка в государственных органах управления и в самоуправлении, в школьном образовании и в церковной жизни постоянно держались в репертуаре словацкой политики.
Языковая однородность и рост грамотности способствовали более интенсивной
Свертывание словацких учебных заведений и создание такого общественного климата, в котором каждый немадьяр был гражданином второго сорта, можно однозначно расценивать как принудительную ассимиляцию. Параллельно протекали и процессы «спонтанной» ассимиляции на почве приспособления словацких иммигрантов к несловацкой, особенно городской среде. Движение вверх по социальной лестнице для государственных служащих было сопряжено с мадьяризацией фамилии, с обязательным употреблением венгерского языка в общественных местах и даже в частной жизни, с отказом от прежней культуры. При этом многих немадьяр привлекал стиль жизни венгерских джентри, который продолжал оставаться культурным эталоном. Разграничение степени добровольности и принуждения в подобных ассимилятивных процессах является делом спорным. В целом, однако, следует признать, что мадьяризация дискриминировала словацкий этнос и затормозила его национальное развитие. Вследствие невозможности получить высшее образование на родном языке деформировалась социальная структура словаков. Но, с другой стороны, нередко из-за усердия местных властей мадьяризация принимала такие абсурдные формы (нельзя обратиться в кассу за железнодорожным билетом по-словацки, отказ в доставке письма с написанным по-словацки адресом, штраф за употребление словацкого названия населенного пункта на повозке при поездке на рынок и т. п.), что вызывала защитный рефлекс и способствовала обособлению от Венгрии на уровне менталитета.
Наступление радикальной мадьяризации в 70—80-х гг. парализовало национальную эмансипацию словаков. Положение начинает меняться только в 90-е гг. в связи с прогрессирующей модернизацией, а также с активизацией словацкого политического движения и деятельности католической церкви с их ориентацией на крестьянство. Кооперативное движение, католические объединения и издательские общества с относительно развитой организационной структурой и широкой социальной базой в начале XX в. уже оказывают влияние на словацкие народные массы и знаменуют перелом на пути от ассоциаций местного значения к национальному движению. Чешско-словацкое сотрудничество с культурной и образовательной сферы распространяется и на экономический сектор и помогает как повышению уровня образованности, так и упрочению экономической базы словаков. Контакты с большой по численности словацкой общиной в США и возвращение реэмигрантов, которые разносят информацию о демократической общественной жизни за океаном и которые начинают подписываться на словацкие газеты, постепенно пробуждают самосознание и самоутверждение людей в Словакии.
Однако словацкое общество в конфессиональном и региональном отношении было все еще очень разобщено. Особое региональное сознание в восточной Словакии даже поддерживалось венгерским правительством. Коллективная идентификация словаков имела много пластов: она содержала в себе и сознание принадлежности к венгерскому государственному организму (патриотизм в смысле гражданской принадлежности вплоть до 1918 г. исповедовали и представители словацкого национального движения) и одновременно и чувство языкового и этнического родства с остальными славянами. По сравнению с сопредельными этносами этноцентризм у словаков был выражен слабее. Он был обусловлен отсутствием национального государства и собственной столицы, многократными потоками миграции на территорию Словакии, изменением национальной идентификации средних и высших слоев вследствие ассимиляции, а также многонациональностью страны.
2. Словакия в экономике Венгрии
Революция 1848—1849 гг., освободив рабочую силу (отмена феодальной зависимости), открыв дорогу движению товаров (ликвидация внутренней таможенной границы) и капитала, создала самые главные условия для оживления рыночных отношений. Последующий период неоабсолютизма ознаменовался значительным продвижением по пути к экономической интеграции государства и либерализации некоторых процессов.