История унтера Иванова
Шрифт:
— Через четыре года без малого.
— Так послушай моего совета: найми писаря или кантониста, чтоб подучил к экзамену, да и выходи, как я, в армейские корнеты. Дело вполне сбыточное, experto credite [57] .
Иванов пошел в полк, думая о совете Красовского: «Может, когда останется года два до сроку, то нанять такого учителя? Жученкову наука не давалась, а я как быстро грамоте и счету выучился. Офицеру и жалованья больше, и выкупить своих можно на себя — искать никого не надобно… А вдруг правда за десять лет нет уж кого-то в живых?»
57
Верь опытности (лат.).
Когда
— Я бы тебе и место на конных заводах выхлопотал у цесаревича. Ведь он все инспектором российской конницы значится, хотя который год безотлучно в Варшаве солдат польских мучает.
— Все по-прежнему? — спросил Иванов.
— А что он еще умеет? При нем еще генерал Куру та, грек хитрющий, знай похваливает, — asinus asinum fricat… [58] Рассказывал мне тамошний офицер, когда однажды подвыпили и остерегаться бросил, как лет десять назад ехал через Варшаву генерал Ермолов и цесаревич ему своим пешим караулом хвастанул. Идут по фронту — застыли все, как истуканы каменные. Затянуты по плечам и брюху лямками, воротниками задушены. Цесаревич и спрашивает: «Хороша ли гвардия? Вот я ее за три года до какого форса довел». — «Очень хороша, ваше высочество», — отвечает Ермолов. И тут же уронил перчатку около флангового да и говорит: «Подними, братец! Его высочество с тебя не взыщет, что фронт нарушишь». Тут и вышел конфуз: сколько солдат ни силился, не дотянул до земли, раз корпус запеленат и штаны натянуты.
58
Осел гладит осла… (лат.).
— А цесаревич что же? — спросил Иванов.
— Да ничего. Как ему свой афронт понять? Мои любимые римляне говорили: «Habitus non facit monachum» [59] . Мундир генеральский еще не делает полководцем. И они же говорили, что солдат всегда должен быть налегке — ne quid nimus [60] ,— чтобы сберечь силу для боя. А как сие такому Константину Павлычу втолковать, который красой единственной султаны, этишкеты, кутасы да тесные мундиры почитает?.. Коли новый царь его от конницы не отставит, то она вовсе пропадет, помяни мое слово. Лошади перекормленные, раз в неделю под седлом ходят, а люди, кроме артикулов, ничему не учатся. Какое-то всеобщее помрачнение ума. Слава богу, что второй Наполеон не народился, а то бы разделал нас, как пруссаков в 1806 году… Оттого на конных заводах сейчас легче служить, чем в полках. Но и там не больно сладко. Часто думаю об отставке, да чем прокормишься? Офицерская пенсия мизерная, а частную службу где сыскать?.. Ну, идем. На улице про такое не поговоришь.
59
«Ряса еще не делает монахом» (лат.).Красовский ошибается: эта пословица более позднего происхождения. — В. Г.
60
Ничего лишнего (лат.).
В одном из домов на Литейной взошли по чистой лестнице во второй этаж, и Красовский уверенно открыл полированную дверь. Видно, их ждали: вскочивший с ларя лакей подхватил обе шинели, принял холодное оружие и распахнул дверь из передней. Открылась зала, где ярко горели свечи в люстре, в углу сверкал рояль, стояли обитые полосатым шелком диван и кресла, висели в простенках зеркала.
Красовский, совсем привыкший к офицерскому положению, ловко откинул фалды мундира и присел на диван. Вахмистр встал в сторонке у окошка. Но вот в дверях, ведших в соседнюю комнату, показалась хозяйка. За годы, что не видел ее Иванов,
Ответив на поклон Иванова, подошла вплотную, взяла душистыми руками за виски и поцеловала в лоб.
— Жив, землячок? — сказала она прежним глубоким, звучным голосом. — Миновали тучи, что над тобой собирались? Правду карты мои говорили?
— Покорно благодарю, сударыня, — снова поклонился Иванов.
— Нет, ты ответь: правду тогда нагадала?
— Что правду, сударыня, а что и нет… Людей добрых повстречал немало. И девицу душевную. Да всех судьба отняла. Кого смертью, кого разлукой насильной.
— От судьбы никуда не уйти, — раздумчиво сказала хозяйка и повернулась к вставшему, ожидая ее привета, Красовскому. — Здравствуй, милый друг Герасимыч. Спасибо, что привел земляка. — И его поцеловала в лоб.
— А вы не гостей ли ждете, Дарья Михайловна? — Штаб-ротмистр указал на люстру.
— Ждала гостей и дождалась. — Она улыбнулась стоявшим теперь рядом приятелям. — Павел Алексеевич мой еще не вернулся из Новгородской вотчины, так что без хозяина вас принимаю.
— А с Италией как решили?
— Туда осенью, когда все здесь не спеша объедем. Дней через десять под Москву тронемся, оттуда в Калужскую и Тамбовскую. Ну, гости дорогие, что прежде: ужинать или музыку слушать?
— По нам сначала бы пением угостили, — сказал Красовский.
— Ну, будь по-твоему, — кивнула хозяйка. — Егор! Позови Козьмича да Алексашу… А ты, землячок, не стой, сядь, как гостю подобает, на диван или в кресло, а то и петь не стану.
В гостиную вошли двое в темных сюртуках. Лысоватый, седой сел за рояль, молодой, краснощекий достал из стоявшего в углу футляра виолончель. Лакей зажег свечи на фортепьяно, расставил складной пюпитр виолончелисту. Лысый дал тон ударами по клавише, за ним зазвучали подтягиваемые струны. Потом явственно зашуршали листы нот, затрещал воск одной из свечей. Дарья Михайловна встала у рояля лицом к гостям.
— Слушал вчера «Цирюльника»? — спросила она Красовского.
— Нет, то завтра, а вчера на «Волшебном стрелке» побывал.
— Ну, послушай же, как мы из сих обеих опер по арии исполним, и я за скрипку кое-где подпою, как ты раньше любил.
Иванов послушался приказа хозяйки — сел на стул в углу. Сел да и забыл, кто он и где находится. Музыка и голос Дарьи Михайловны охватили и поглотили его, как в прошлый раз в Лебедяни. Великая радость и горькие слезы заполнили душу, сменяя друг друга по воле чародеев, которых почти не видел. Вспоминал, как слушал игру князя и Грибоедова, и опять растворялся в звуках, так что все пропадало… Впервой в жизни сидел он в этот вечер за богатым, по-барски накрытым столом и как умел управлялся с тарелками, ножами, вилками и рюмками. Хорошо, что хоть сидели за небольшим столом, накрытым тут же, в гостиной, и всего втроем. Музыканты откланялись сразу, как кончили играть, и Дарья Михайловна, вежливо поблагодарив, их отпустила.
— Крепостные Павла Алексеича, оброчные. Никак не отучу видеть во мне барыню, ни за что за стол не сядут, — сказала она.
— Так вы и есть ихняя барыня, — сказал Красовский.
— Пока нет еще и не знаю, буду ли когда, — спокойно сказала Дарья Михайловна. — Что же выйдет?.. Ты-то, Герасимыч, лучше других знаешь, как я от венчанного мужа сбежала. Значит, не сочла брак делом важным. А теперь иначе к нему отнесусь, ежели в богатстве тем утверждаюсь? Чем мне худо было столько лет без венца? Больше ли венчанную любить станет? Или, если разлюбит, то чтоб отделаться затруднился? И какая я жена перед родичами его — Голицыными, Бутурлиными, Мусиными-Пушкиными? Незаконное дитя отставного поручика и внучка цыганки, вдова судейского крючка. Словом, не додумала еще, решусь ли венчаться. И спешить не стану, пока все до ясности не выношу…