История унтера Иванова
Шрифт:
Сразу после того, как эскадрон возвратился в казарму из манежа, где проходил смотр, и вахмистр только поспел вызвать к своей каморке провинившихся, чтобы отругать, а может, и двинуть по зубам для вразумления, в дверях показался штаб-ротмистр и за ним два молоденьких корнета — барон Фелькерзам и недавно назначенный в эскадрон Барыков.
После короткого предисловия, что они осрамили его, своего командира, Эссен стал по очереди бить по лицу стоявших в ряд кирасир. По разу одного, другого, третьего. Снова подряд, переступая, как в танце, и однообразно взмахивая
«Сам-то небось уродует людей», — думал Иванов, стоя за офицерами ни жив ни мертв и ожидая своей очереди.
Но тут до сих пор всегда тихонький барон Фелькерзам, которого, как и другого корнета, Эссен привел сюда, видно, для поучения, вдруг шагнул к плечу штаб-ротмистра и заголосил по-немецки девичьим тенором, часто повторяя слова:
— Schande!.. Alte Menschen… Herr graf Orloff… Weteranen!.. [62]
Эссен гавкнул барончику какое-то немецкое ругательство и снова прошелся вдоль тройки провинившихся.
62
Стыдно!.. Старые люди… Господин граф Орлов… Ветераны!.. (нем.)
Потом повернулся кругом, шагнул между корнетов и подступил к Иванову.
— Вот и ты, баба, дождался от меня! — сказал он и ударил кулаком по лицу.
От первого удара Иванов почувствовал кровь во рту, от второго, который пришелся по глазу, даже охнул.
И снова заголосил уже гораздо решительней по-немецки Фелькерзам, а за ним истошно закричал и Барыков:
— Vous etes inhumain! Au veteran on a casse l'ceuil! C'est abominable!.. [63]
63
Вы бесчеловечны! Глаз выбили ветерану! Это мерзко!.. (фр.).
Эссен зарычал на корнетов по-немецки. Но и они не сдались и продолжали кричать, каждый по-своему. Тут Эссен пошел к выходу, а корнеты неотступно за ним, продолжая лопотать свое, пока не скрылись за дверью.
— Клади скорей пятак на скулу, Александр Иваныч, — сказал эскадронный трубач Анисимов.
— Вот тряпочкой чистой с холодной водой приложи, — раздался рядом голос Козяхина. — А я мигом до гошпитали, там фершал примочку знатную продает от таких случаев.
Иванов попытался открыть левый глаз и снова закрыл — такая острая боль его резанула. Закрыл да еще ладонью прижал… Чьи-то руки распахнули дверь в каморку, подхватили под локоть, подвели к койке, помогли снять колет и лечь. Анисимов поставил на лавку рядом горшок с водой, окунул тряпку, отжал и положил на глаз холодное.
— Принес? — услышал Иванов через несколько минут его голос.
— Да нет. Фершала не нашел, — отозвался Козяхин. — А к лекарю младшему сунулся,
К ночи рассеченная губа лишь немного саднила, но глаз, заплывший опухолью, болел ощутительно. Иванов лежал без сна и думал:
«Что ж будет дальше? Что Эссена за нонешний смотр куда переведут, на то надеяться нечего. А вот уж верно, что обоих корнетов за их заступу из эскадрона уберут или под арест упрячут. Из вахмистров теперь уж наверно разжалуют. Оно и лучше. Унтер-офицерства, положим, сразу не лишат, но если с Эссеном служить, то горя не оберешься. А что, коли окривеешь, как ефрейтор Щуров от удара Вейсмана… Как тогда ремесленничать?..»
Утром Иванов глянул в оставленное Жученковым зеркальце и только головой закачал.
Мастер Эссен людей уродовать. Багровый синяк расплылся по скуле, опухоль почти закрыла глаз, рассеченная губа раздулась. А надо идти на уборку коней, не то опять битье, пожалуй, заработаешь. Не спустит ему теперь Эссен ничего из амбиции перед корнетами.
Однако в конюшне не оказалось офицеров, и после уборки пошел в казарму задним двором, чтобы не попасть на глаза начальству. Но только хотел свернуть за угол у манежа, как из офицерского подъезда вышел прямо на него поручик Лужин.
— Стой, Иванов! — приказал поручик. — Кто тебя так изуродовал? Неужто Эссен?
— Так точно, ваше высокоблагородие.
— Ах, скотина! Недаром я с ним едва не стрелялся… Но постой, сего так оставить нельзя! Стой, стой, дай сообразить. Правда ли, что ты полковника Захаржевского, раненного в Бородине, из боя вывез?
— Так точно, только вахмистр Елизаров да я, и под Шампенуазом оно случилось, ваше высокоблагородие.
— Ну, все едино.
— Они нам, как поправились, по тридцать рублей пожаловали.
— Так вот что. Постой тут малость, слышишь?
— Слушаюсь. А вы что ж делать станете?
— Сейчас за мной Захаржевский идет, его голос на лестнице слышал. Лакею в дверях что-то приказывал. Так я хочу, чтобы тебя увидел, спасителя своего, про которого мне рассказывал.
— А не выйдет, будто я на господина штаб-ротмистра жалуюсь? — забеспокоился Иванов.
— Нет, не выйдет. Разве я тебя подведу? — сказал Лужин и устремился обратно в подъезд, из которого почти тотчас вышел с полковником Захаржевским, которому что-то с жаром докладывал. Оба подошли к стоявшему на прежнем месте Иванову.
— Здорово, братец! — сказал полковник. — Кто ж тебя так знатно отделал?
— Командующий эскадроном господин штаб-ротмистр фон Эссен Второй, ваше высокоблагородие. Только ведь я точно что виноват был, как на манеже их высокопревосходительство, казенное проверявши, у трех кирасир недостачу открыли, — отрапортовал Иванов.
— Так, так, — кивал Захаржевский. — При мне дело было. Видно, на тебе сердце сорвал, а их помиловал…
— Никак нет, они свое потерпели допрежь меня, — смущенно сказал Иванов.