История Венгрии. Тысячелетие в центре Европы

Контлер Ласло

Радикализация этих инициатив и создание на их базе политического движения венгерских «якобинцев» (ярлык, навешанный их врагами и используемый последующими поколениями за отсутствием иного короткого определения) стали делом Игнаца Мартиновича, еще одного разочаровавшегося поклонника Иосифа II. Он был талантлив и эрудирован, но при этом обладал чрезмерным тщеславием, честолюбием и душевной неуравновешенностью, являя некий тип интеллектуала-авантюриста. Сначала он был францисканским монахом, затем возглавил кафедру естествознания Лембергского (Львовского) университета. В 1791 г. он был зачислен в штат тайной полиции, созданной Леопольдом, и пытался произвести выгодное впечатление на государя, докладывая о заговорах иезуитов, тайных обществах и патриотах Венгрии, призывая монарха покончить с политической гегемонией помещиков и отказаться от конституционных традиций. Францем I он был уволен со службы и, вдохновляемый путаными идеями насчет социального прогресса, с уязвленным самолюбием отправился в Венгрию, чтобы доказать свое усердие в выявлении врагов престола. Бывший шпион теперь сам создал два тайных общества, идеологической основой которых стали взгляды Хайноци, особенно в области революционной тактики. Хайноци считал, что, прежде, чем приступить к реализации радикальной программы-максимум, необходимо осуществить программу-минимум, которая своей умеренностью будет приемлема для просвещенного дворянства. «Общество реформаторов» ставило целью путем дворянского восстания установить аристократическую республику,

в которой собственность церкви и габсбургской династии будет национализирована, а крестьянство освобождено. Однако крестьяне не получат землю в собственность: она будет ими либо арендоваться, либо браться на условиях лизинга. До тех пор пока программа эта не будет осуществлена, члены первого тайного общества не должны были знать о существовании более радикального «Общества свободы и равенства», целью которого являлись отмена всех сословных дворянских привилегий и создание народной республики. Опасения Хайноци и его единомышленников были развеяны Мартиновичем, заявившим, что он получает приказы и финансовую поддержку от французского Национального конвента и что венгерское движение является частью революционного переустройства всей Центральной Европы. Когда в Польше в марте 1794 г. второй раздел страны вызвал народное восстание во главе с Тадеушем Костюшко, эти события как бы подтвердили ничем не обоснованные заявления Мартиновича. /285/

Совершенно непрофессионально организованный заговор насчитывал уже 200–300 участников, когда в конце июля 1794 г., почти одновременно с падением Робеспьера в Париже, двадцать венгерских якобинцев вместе с Мартиновичем были арестованы в Вене. Именно на основании показаний Мартиновича, в которых сильно преувеличивался масштаб движения, были произведены новые аресты; спустя какое-то время состоялось непродолжительное судебное расследование преступной деятельности 53 человек, обвиненных в государственной измене. Семь лидеров были казнены в мае и июне 1795 г., тогда как многие другие – и среди них «цвет нации», как писал Берзевици, такие видные литераторы, как Ференц Казинци, Янош Бачани, Ференц Вершеги, – были приговорены к длительным срокам тюремного заключения в печально известных темницах Куфштейна, Шпилберга и Мункача. «Власть должна была преподать урок, чтобы страна испугалась», – прокомментировал цели и характер этого процесса Казинци.

Итак, эпоха грандиозных усилий по созданию общественно-политической системы просвещенного абсолютизма завершилась крахом, оставив после себя довольно запутанную и противоречивую ситуацию. Единственное детище этого абсолютизма – просвещенное дворянство – силой исторических обстоятельств было удержано от движения в том направлении, в каком оно могло бы развиваться далее. Наконец, тенденция, наметившаяся в процессе воздействия идей Просвещения на венгерскую жизнь и общество, требовала радикальных реформ, что было в высшей степени несвоевременно и обречено на провал. Наступила эпоха абсолютизма непросвещенного.

Непросвещенный абсолютизм и «эпоха реформ»

Собственно, управление Венгрией во времена Франца I не являлось абсолютизмом в полном смысле слова. Государственное собрание созывалось вполне регулярно, в основном потому, что по конституции, восстановленной в 1791 г., все дополнительные налоги и призывы в армию могли производиться только с согласия собрания представителей сословий. А государь очень остро нуждался и в деньгах, и в солдатах по причине войн, которые велись им сначала против революционной, а затем, после 1799 г., и против наполеоновской Франции. Судьба Людовика XVI привела его к глубокому убеждению, что положение монарха /286/ самым непосредственным образом зависит от системы привилегий и институтов, ассоциируемых со старым режимом. Поэтому, хотя его первый премьер, граф Стадион, планировал лишить Венгрию ее особого статуса, построив отношения с ней на «новой основе», Франц I оставил все как было, не притронувшись даже к структуре администрации, созданной его предшественниками. Впрочем, структуру эту он рассматривал просто как фабрику по производству бумаги. Отсюда тонкое, хотя и несколько более позднее замечание канцлера Меттерниха относительно того, что «монархия Габсбургов не управляется, а администрируется». Все важные решения король предпочитал принимать тайно, консультируясь с узким кругом приближенных, которых современники называли «камарильей». Начисто лишенный всяких талантов, он не доверял людям, одаренным выше среднего, даже собственному брату эрцгерцогу Иосифу, преданному, толковому, популярному губернатору, а затем в 1795–1847 гг. палатину Венгрии. Князь Клеменс фон Меттерних, министр иностранных дел и фактический глава австрийского правительства в 1809–21, канцлер в 1821–48 гг., был замечательным исключением, которое лишь подтверждало правило. Другой особенностью режима Франца I являлся пристальный контроль за общественной жизнью со стороны правительства. Шпионы тайной полиции загубили много карьер, но еще более ощущался прессинг цензуры. В 1798 г. были запрещены все кружки любителей чтения, а в 1799 г. – библиотеки, выдававшие книги на дом. В начале 1790-х гг. венгерскую периодику представляли около двадцати изданий, среди которых, помимо уже упоминавшихся газет, был и журнал «Мадьяр музеум» («Мадьярский музей»), публиковавший будоражившие общественное сознание литературно-критические обозрения, и научно-популярная газета «Минденеш дьюйтемень». К 1805 г. осталось всего пять изданий, из которых только одна газета выходила на венгерском языке, но и в ней нечего было читать. Более 2,5 тыс. сочинений, опубликованных при Иосифе II, были запрещены в 1803 г. новой цензорской комиссией. За запрещенными книгами охотились на границах и внутри страны, видя в них подрывную силу.

Поскольку основная масса венгерского дворянства, напуганная возможностью широкого распространения французской заразы, поняла, что ее интересы совпадают с интересами короля, в течение почти двух десятилетий государственное собрание, проявляя постоянную готовность сотрудничать с венским правительством, проголосовало за набор почти миллиона рекрутов и за военные налоги в 30 млн. форинтов. Все это предназначалось на войну против Франции и поч- /287/ ти полностью ложилось на плечи трудового крестьянства. Лишь однажды проголосовав против предложения сверху, государственное собрание и в этом случае покрыло себя позором. Дело было так. Во время одной из военных кампаний Наполеона, когда французские войска подошли к Дьёру, император Франции предложил венгерскому государственному собранию восстать против Габсбургов. Собрание отвергло это предложение и объявило всеобщее ополчение дворянства. Французы с легкостью его разбили, обратив оставшихся в безоглядное бегство. Ошеломляющий итог этого сражения долгое время потом являлся одним из самых неоспоримых аргументов в устах сторонников отмены дворянских привилегий. Венгрия поставляла армии империи Габсбургов более четверти военнослужащих: в любой момент войны численность венгерских частей равнялась примерно 110 тыс. человек. Венгрия приносила в казну империи около трети всех финансовых поступлений. Территория Венгерского королевства составляла более половины территории всех габсбургских доменов. Такое математическое несоответствие часто заставляло двор сетовать на то, что доля финансовых тягот Венгрии непропорционально мала. Однако эта точка зрения не учитывала сравнительной бедности страны, по причине которой ее вклад в общее дело был вполне реальным и соразмерным.

Мировоззрение венгерского дворянства в его противостоянии модным французским принципам, в значительной мере, оказалось окрашенным в официальные

цвета национального возрождения, описанного в предыдущей главе. Это мировоззрение, впрочем, не достигло глубин и интеллектуальной значимости немецкого политического романтизма, который сформировался в то же самое время и при сходных обстоятельствах. Древняя слава и достоинства нации, народа воспевались в поэмах, стихотворениях и песнях, восхвалялись в речах и памфлетах. Стали модными национальные костюмы и народная музыка – особенно так называемые «рекрутские песни», воспроизводившие мелодии венгерского фольклора. Этот «дворянский национализм» часто специально демонстрировался Вене. На каждом из пяти заседаний государственного собрания, состоявшихся между 1796 и 1811 г., звучали жалобы на несправедливые тарифы и просьбы признать венгерский язык официальным. Но до тех пор, пока война определяла повышенный спрос на продукцию сельского хозяйства, а административные меры не очень мешали дворянам обогащаться, все противоречия казались разрешимыми. Численный рост армий создавал устойчивый рынок для зерновых, цена на которые из года в год /288/ неизменно повышалась. Так, с середины 1790-х гг. по 1811 г. она увеличилась в тринадцать раз, значительно перекрыв восьмикратный уровень инфляции. Эта ситуация оказалась благоприятной не только для всех помещиков, но даже и для части крестьянства.

В 1811 г., однако, двор, оказавшись по уши в долгах, предпринял денежную реформу: выпущенные им в большом количестве денежные ассигнации обесценились в пять раз, что означало соответствующий рост государственных налогов. Государственное собрание, с которым по этому поводу даже не совещались, пришло в ярость, но в мае 1812 г. Франц I распустил его и издал указ о девальвации, определив его как «временный», т. е. действующий до созыва нового собрания. И хотя меморандум Меттерниха, в котором требовалось отменить сепаратный конституционный статус Венгрии, был отвергнут, государственное собрание не созывалось в течение тринадцати лет. Венгерские комитаты оставались, в целом, самоуправляемыми, однако королевские комиссары, а по необходимости и войска, вполне обеспечивали там выполнение распоряжений венского правительства. Конфликт возник в 1821– 22 гг., когда государь потребовал призвать на военную службу столько солдат, сколько их было поставлено Венгрией во время последних антинаполеоновских кампаний 1813–15 гг. Одновременно он дал указание, чтобы налоги, размер которых был учрежден государственным собранием десять лет назад в эквиваленте бумажных ассигнаций, взимались в серебряных монетах (т. е. речь шла о фактическом увеличении суммы сборов примерно на 150 %). Венгрия без Трансильвании и Хорватии насчитывала 41 комитат; только 17 из них подчинились обоим распоряжениям монарха, причем без применения силы хотя бы по второму предписанию, а 7 комитатов отказывались выполнять и то и другое до самого конца. В этих двух группах комитатов проживала примерно четверть венгерских дворян, и, значит, как бы ни подавлялось в Венгрии сопротивление абсолютизму и сколь бы ни была послушной значительная часть дворянства, широкой базы для своего упрочения монархия здесь не имела. С одной стороны, абсолютизм противоречил региональным интересам Венгрии, с другой – страна хотя бы территориально была слишком велика, чтобы Вена вообще могла не считаться с ее интересами. Побуждаемый палатином Иосифом, а затем и самим Меттернихом, Франц I нехотя дал согласие на созыв в 1825 г. венгерского государственного собрания.

Тот факт, что император (теперь император Австрии, поскольку «Священная Римская империя» была упразднена Наполеоном), нуждавшийся в рекрутах и деньгах, чтобы Австрия могла, поддерживая /289/-/290/ свое членство в Священном союзе, подавлять в начале 1820-х гг. революционные восстания в Италии и Испании, встречал сопротивление со стороны венгерских дворян, вовсе не свидетельствовал о либеральности их убеждений. Большинство из них просто хотело вернуться к политическому компромиссу 1790–91 гг. и защитить старую венгерскую конституцию. Многие еще мыслили категориями, заимствованными у старинного движения куруцев в лучшем случае, или же в правовом акте, составленном в 1498 г. Вербеци, малопривлекательность которого лишь отчасти прикрывалась романтическим налетом. Тем не менее, не все традиции Просвещения оказались скованными летаргическим сном. Опыт трех десятилетий – со времени суда над венгерскими якобинцами и до начала нового противостояния между прогрессистами и ретро-

градами-реакционерами – подпитывался тем, что оставалось еще от идей Просвещения в сфере культуры и мироощущения, воплощаясь в энергичное движение национального романтизма, в социально-политические идеи, в программу усовершенствования общественной жизни на принципах либерализма.

Что касается выдающихся общественных деятелей этого периода, то, прежде всего, следует упомянуть венгерских якобинцев. Двое из них – Ференц Казинци и Янош Бачани, осужденные в 1795 г., в молодости начинали свою карьеру как сторонники Иосифа, но отошли от его реформ после того, как император захотел «онемечить» Венгрию. Они были соучредителями основанного в 1788 г. литературно-критического журнала «Мадьяр музеум». И в заключении, и после освобождения Бачани сохранил свои радикальные убеждения, которые сложились у него как реакция на сделку между венгерским дворянством и Леопольдом II. Он сочинял не только превосходную элегическую поэзию, но и отстаивал необходимость освобождения Венгрии от Австрии и перевел на венгерский прокламацию Наполеона «К мадьярам» (1809). Казинци от прямой политической деятельности несколько отошел, став влиятельным лидером движения за усовершенствование родного языка. С тех пор как в Венгрии распространилось предсказание Иоганна Готфрида Гердера – немецкого философа, проповедовавшего романтизм и национальную самобытность искусства, – что венгерской нации суждено раствориться в окружающих ее славянах, немцах и румынах, вопрос о венгерском языке приобрел особую остроту. Действительно, этот язык был родным для меньшей части населения страны. Казинци и его единомышленники «неологисты» восприняли национальную идею Гердера во всей ее полноте. Для них, как и для него, нация была той /291/ единственной средой, в которой могут развиваться потенциальные возможности индивида и которая обязана своим существованием родному языку.

Даже в этот ранний период возвеличение мадьярского языка неологистами было чревато потенциальным конфликтом с их коллегами, принадлежавшими к немадьярским народам, также населявшим страну. Эта тенденция содержала опасность трансформации более широких представлений о «хунгарском» патриотизме в более конкретное и узкое понятие мадьярского национализма, направленного против всех других «национализмов» – румынского, сербского, хорватского, словакского. Эта тенденция усиливалась чувством социального и культурного превосходства у венгерского дворянства (позднее передавшимся как венгерской интеллигенции, так и представителям среднего сословия) по отношению ко всем этническим меньшинствам, которые, за исключением хорватов, не имели собственной феодальной элиты. И все же пользу, которую принесли неологисты, трудно переоценить. Представить ее можно даже количественно: они ввели в обиход не менее 10 тыс. новых слов (многие из которых употребляются и сегодня), приспособив венгерский язык к выполнению целого ряда новых для него функций. Но самое главное, они дали носителям венгерского языка чувство интеллектуальной уверенности, поскольку на нем теперь с легкостью можно было обсуждать любые явления и взаимосвязи, существующие в постоянно меняющемся современном мире. Особое коммуникативное значение в этот период приобрела литература, ибо новые литературные темы и стили способствовали генерированию новых вкусов, эмоций и этических норм, осваивая которые, венгерское общество адаптировалось к современности.