История Византийской империи. Эпоха смут
Шрифт:
Вся обстановка, в которой происходит рассказанное событие, обличает современный событиям рассказ и, в свою очередь, служит оправданием того факта, который и в X и XI столетиях мог быть наблюдаем и исторически засвидетельствовал зависимость славянских крестьян от митрополии Патр. Официальное подтверждение тому находится в синодальном послании патриарха Николая II (1084–1111) к царю Алексею I Комнину, в котором патриарх защищает привилегии митрополии Патры, дарованные ей царем Никифором по случаю чудесного избавления города от варваров, как названы в этом акте славяне.
Что касается славянских поселений в других местах Греции, наиболее данных сохранилось о милингах и езеритах, живших в горных ущельях по склонам горы Тайгета. Они неоднократно доставляли много хлопот византийскому правительству набегами на населенные греческие места и восстаниями. Хотя большинство их обращено было в христианство духовенством митрополии Патр, но все же исключительность положения их и известная внутренняя самостоятельность удерживается весьма продолжительное время [401] .
401
Васильев
В начале XIII в., по завоевании Греции крестоносцами IV крестового похода для подчинения милингов франки должны были построить две крепости, Мистру и Маину. Рифмованная французская хроника, известная под именем Морейской, дает весьма любопытные сведения не только о политической роли этого свободолюбивого славянского племени, но и об особенностях его быта и административного устройства [402] . Когда милинги принуждены были сдаться франкам, то они поставили условием, чтобы за ними была сохранена их свобода, чтобы на них не было наложено податей и чтобы вассальные отношения их были понимаемы в том смысле, как в прежнее время господства империи [403] . Автор хроники вполне понимает, что франки в этом случае имели дело со славянами [404] .
402
Первое издание хроники Вuсhоn. Recherches historiques sur la principaute francaise. II. Paris, 1845; новое изд.: Schmitt. The Chronicle of Morea. London, 1904. Об этой хронике моя статья в «Журнале M. H. просв.». 1883. Ч. 225. С. 30.
403
Schmitt. Р. 201–202. Vers. 3010–3030.
404
µ .
Не останавливаясь более на вопросе о славянских поселениях в Греции, который в половине прошедшего столетия слишком занимал умы греческих и славянских ученых и который, будучи приведен к его реальному значению, не может в настоящее время служить камнем преткновения и соблазна даже для греческих патриотов, сверх меры чувствительных к вопросу о чистоте своей расы, переходим к заключительной оценке поднятого Фальмерайером горячего спора [405] . Несмотря на увлечение и сознательное нежелание признаться в ошибках, которые были ясно доказаны, несмотря на то что, как теперь можно считать несомненным, он всем пожертвовал эффекту чрезвычайного открытия и заведомо несостоятельного обобщения, Фальмерайер оказал бесспорную и притом весьма ценную услугу науке. Прежде всего он побудил греков и славян глубже заняться исследованием источников и точней определить область распространения славян по Греции. Особенно важными результатами сопровождались исследования, направленные к выяснению географических терминов и местных имен на греческом полуострове, а равно элементов славянского языка в новогреческом. Что касается местных имен, в этом отношении остается значительная разность в выводах между греческими и славянскими учеными. Гопф допускал на 40 географических имен одно славянское. Папарригопуло считал возможным полагать одно славянское имя на десять греческих. Славянские и русские ученые держатся мнения, что три четверти географических имен в Греции славянского корня. Греческий национальный взгляд особенно резко выражен у Сафы [406] , но нужно признать, что он стоит на неверной дороге. Он отрицает славянство за такими, например, словами, как Елова, Соха, Пескова, Старова. Он даже утверждает, что чуждые поселения в Греции были совсем не славянские, и доказательство на то приводит в том, что у писателей, поселившихся в Греции, этнографический элемент именуется , а не . Выводы о влиянии славянского языка на новогреческий можно находить у Крека и у Миклошича.
405
Разбор теории у проф. Васильева // Визант. Врем. Т. V. С. 626.
406
. Documents inedits relatifs a l’histoire de la Grece (в особенности в Т. IV).
Борьбой с теорией Фальмерайера открывается пробуждение интереса к средневековой греческой истории, которою греки пренебрегали более, чем это следовало. С тех особенно пор начали изучать древних писателей, стали искать свежего материала в полузабытых архивных делах, в актах патриархата и различных монастырей, в библиотеках и архивах тех стран, с которыми средневековая Греция имела политические или торговые сношения и связи. Вследствие этого пробуждения появились на свет вновь открытые писатели и памятники литературы духовного и светского содержания, которыми бесспорно доказывается как непрерывность греческой истории, так и принадлежность нынешней греческой нации к тому корню, от которого хотела оторвать греков смело пущенная в оборот теория немецкого ученого. Успехи изучения греческой истории имеют влияние на судьбы изучения славянства, т. к. вновь поступившие в обращение материалы осветили некоторые стороны ранней славянской истории, выдвинув в особенности тот факт, что Византийская империя, приняв в свои пределы много славянского населения и не успев поглотить или ассимилировать его, не может быть понимаема и изучаема в смысле прямого и естественного продолжения эллинской истории, подобно тому как империя Карла Великого не есть продолжение Римской империи.
Значение греческого и многообразных инородческих элементов в судьбах истории Византии остается до сих пор далеко еще не выясненным в существенных подробностях вопросом.
В полемике, возникшей по поводу выраженных Фальмерайером мнений об уничтожении греческой национальности в Греции, между прочим, обращено было внимание на следствия моровой язвы, свирепствовавшей в 746/47 г., которая истребила громадное количество населения на Балканском полуострове,
407
Theoph. 429, 22; Bury. History of the later roman Empire. II. P. 455, 456.
Константин, принимая в столицу греческое население, подчинялся господствовавшей в Византийской империи политической тенденции держать сторону эллинизма и оставить за эллинским народом господствующее положение в Церкви и в администрации. Если только исаврийские императоры в иконоборческой своей системе проводили антиэллинскую политику, то усилением греческого населения столицы они наносили непоправимый удар своим планам. Английский историк Бэри близко подходил к оценке намеченного нами факта в следующих словах по поводу моровой язвы и ближайших последствий: «С одной стороны, громадное число обитателей Греции, державшихся эллинских традиций, или погибло, или было переселено на новые места, где оно подвергалось новым влияниям. С другой стороны, огромная часть населения Константинополя, среди которой сохранились римский обычай и римская традиция, будучи сметена с лица земли громадной смертностью, была заменена чистыми греками, которые не испытывали римского влияния, но подверглись некоторым воздействиям чрез сношения с славянами. Совершался постепенно двойной процесс в Константинополе: новые греческие поселенцы подверглись влиянию византинизма, и в то же время Константинополь стал эллинизироваться в большей степени, чем прежде. Это был важный шаг на пути к образованию эллинской национальности, к каковой цели неуклонно стремилась Византийская империя. Следует особенно подчеркнуть тот факт, что эти перемены отмечают конечное отделение империи от древнего мира и усвоение ею вполне средневекового характера» [408] .
408
Вышеуказанное место.
Несомненно, в этих словах кроется важный смысл и глубокое понимание истории Византии, хотя автор и удержал старый термин «поздняя Римская империя». Роковым несчастьем для этой империи была именно тенденция дать преобладание эллинизму, хотя инородческие элементы врывались в него со всех сторон и громко заявляли о своих правах на признание. Не подлежит сомнению, что вследствие исключительной по нетерпимости церковной политики константинопольского патриарха в V и VI вв. отторглись от церковного единения с Греческой Церковью Сирия, Палестина и Египет. Какие печальные политические последствия имело это отпадение, мы отметили выше при изложении истории первых арабских завоеваний. Теперь, в период иконоборческой смуты, в связи с религиозными спорами о поклонении иконам выступают на первый план национальные идеи. Восток вооружается против Запада, и наоборот, и правительство прибегает к мерам искусственной колонизации и размещения народов, чтобы уравновесить эту борьбу и овладеть движением, хотя бы на короткое время. Официальный правительственный тон всегда одинаков: эллинская ли династия на престоле или инородческая — она необходимо находится под влиянием эллинской культуры и разделяет воззрения православной Церкви, господствующей в империи и неразрывной с византинизмом.
Давно уже отмечен любопытный факт: от почти неграмотных или малограмотных родителей во втором уже поколении идет линия высокообразованных и вполне посвященных в тогдашнюю школу людей. В течение иконоборческого периода основная задача византинизма концентрировать все эллинское и давать ему полное преобладание в Церкви и администрации, отсекая чуждые эллинизму элементы, по-видимому, была достигнута. Девятый век и утверждение Македонской династии представляют больше единства в церковной политике и, безусловно, больше последовательности и метода во внешних сношениях с соседями, чем предыдущие эпохи. Но присущая византинизму односторонность, проистекающая из указанной выше роли в нем эллинизма, лишила его податливости и приспособляемости к постоянно нарождавшимся новым историческим условиям, без чего он не оказался способным к эволюции.
Глава XII
Царь Никифор I. Споры двух империй из-за Венеции. Внутренняя деятельность. Преподобный Феодор Студит
Царица Ирина была единодержавной владычицей в течение пяти лет, с 797 по 802 г. Часть этого времени главное влияние на дела имел евнух Ставракий, а после его смерти в 800 г. — его соперник, евнух Аеций. Тот и другой временщики нашли себе при дворе своих приверженцев, и влияние политических партий отражалось на внешних и внутренних делах, не говоря уже о постоянном раздоре церковных партий. Трудно при таких условиях стать на сторону Ирины и говорить о твердости ее характера и последовательности в системе управления. Напротив, нередко собственное ее положение подвергалось опасности вследствие излишней слабости ее и доверия к любимцам. Ирина, устранив сына от власти, открывала дорогу честолюбивым притязаниям вождей придворных партий и предводителей военных отрядов. Ей необходимо было принять во внимание вопрос о преемнике и разрешить династическое затруднение, неизбежно имеющее возникнуть, или кооптацией, или браком, но она об этом не думала, или ей не позволили отнестись самостоятельно к этому делу ее советники и любимцы.