История власовской армии
Шрифт:
Главным в этой связи является вопрос о целях власовского движения и об основах, на которых оно собиралось создать новую Россию. Ответ мы найдем в политической программе Пражского манифеста. Показательно, что официальная советская версия не вдается в содержание этого документа от 14 ноября 1944 года, ограничиваясь несколькими уничижительными сентенциями общего плана. Читателю сообщается, что Манифест являет собой „отвратительный гибрид власовщины и белогвардейщины“, „удивительную смесь национал-социализма... черносотенных лозунгов, близких по духу лозунгам недоброй памяти „Союза Михаила архангела“, и программы белоэмигрантского НТС“. Это — „гитлеровский документ“, „гнусный документ“ (потому, очевидно, что в нем речь идет о „новой России, без большевиков и капиталистов“)[822]. Однако следует отдать должное авторам: они по крайней мере намекают на то, что больше всего возмущает их в Манифесте, — требование восстановления частной собственности, особенно на землю, а также требование прекращения классовой борьбы. На самом деле Манифест этим не ограничивался: его программа
Достаточно взглянуть на заявленные в Пражском манифесте цели власовского движения, чтобы понять, почему советская сторона не могла его обнародовать. Первый пункт Манифеста провозглашает :
Свержение сталинской тирании, освобождение народов России от большевистской системы и возвращение народам России прав, завоеванных ими в народной революции 1917 года.
При этом речь идет не о возвращении к дореволюционным царским временам, но о завершении дела буржуазной февральской революции. Наряду с формулировками общего характера, составляющими неотъемлемую часть любого документа такого рода. Пражский манифест содержит также весьма однозначные и определенные требования. Здесь выдвигается требование вместо „режима террора и насилия“, „насильственных переселений и массовых ссылок“ ввести такой общественный порядок, при котором возможно „обеспечение социальной справедливости и защиты трудящихся от всякой эксплуатации“. Здесь с „классической четкостью“ провозглашаются буржуазные свободы[824]– религии, совести, слова, собраний и печати, а также неприкосновенность личности, жилища и имущества, приобретенного в результате честного труда.
Манифест выдвигает требование независимости и гласности суда (именно этот принцип был нарушен в процессе руководителей йласовского движения). В области социально-экономической выдвигалось требование ликвидации колхозов, передачи всей земли крестьянам в частную собственность, восстановление свободной торговли и ремесел. Но создаваемая таким образом свободная конкуренция экономических сил подлежала одному существенному ограничению: в Манифесте постулировался принцип „социальной справедливости“, то есть защиты всех трудящихся от эксплуатации. Предусматривались „широкие государственные мероприятия по укреплению семьи и брака“, гарантировалось равноправие женщины, установление минимальной оплаты труда „в размерах, обеспечивающих культурный образ жизни“, „право на бесплатное образование, медицинскую помощь, на отдых, на обеспечение старости“. Пражский манифест провозглашал также:
Никакой мести и преследования тем, кто прекратит борьбу за Сталина и большевизм, независимо от того, вел ли он ее по убеждению или вынужденно.
Чтобы понять значение Пражского манифеста, стоит еще раз обратиться к политическим основам русско-немецкого сотрудничества. Советские авторы неустанно твердят, что Власов „продался немецким фашистам“, заверил Гитлера в собственном вернопод-данничестве и связал со своим именем „одно из самых подлых и черных деяний в истории Великой Отечественной войны“[825]. Но как в действительности складывались отношения Власова с немцами и, в частности, его отношение к национал-социализму? Руководители Освободительного движения с самого начала не скрывали, что сотрудничество с немцами возможно для них лишь на основе абсолютного равенства. Высказываний на этот счет чрезвычайно много, мы ограничимся лишь несколькими примерами. Так, Власов при всякой возможности критически высказывался в адрес немецкой восточной политики. Уже в начале 1943 года на открытом собрании в Пскове он подверг резкой критике предрассудки многих немцев, которые видят в русских людей второго сорта. Как сказано в немецком донесении, „он произнес слово „унтерменш“, заявил, что не считает себя „унтерменшем“, и спросил присутствующих, считают ли они себя „унтерменшами“[826]. В речи перед членами ВВС РОА 18 февраля 1945 года Власов обвинил Германию в разжигании ненависти „между двумя великими народами“[827]. Один из ближайших сотрудников Власова полковник Боярский (впоследствии — генерал-майор) в июне 1943 года прямо заявил своим немецким слушателям, что русские и немцы могут стать „лучшими друзьями, но могут — и злейшими врагами“. Он предостерег немцев от „предательства“ принципов равноправного союза, сказав, что нормальные отношения возможны лишь в случае выполнения этих принципов. Боярский считал непременной предпосылкой сотрудничества уважение национальной независимости России[828].
Русские ни разу не отступили от этих требований. Это отразилось также в речи начальника личной канцелярии Власова полковника Кромиади перед восточными рабочими в Сосновце 23 декабря 1944 года: „Мы честно протягиваем Германии руку, но в ответ мы требуем к себе тоже честного отношения“[829]. Все это позволяет определить заключенный в Праге союз как вынужденный, как военное содружество, порожденное необходимостью. В Пражском манифесте по этому поводу говорится:
Комитет Освобождения Народов России приветствует помощь Германии на условиях, не затрагивающих чести и независимости нашей Родины. Эта помощь является сейчас единственной реальной возможностью организовать вооруженную борьбу против сталинской клики.
П. Григоренко в своих мемуарах спрашивает: „Могли ли такие люди, как Нерянин, которые поставили своей целью свержение сталинского режима, упустить возможность, предоставляемую им сотрудничеством с немцами?“*[830]Старший
Агенты НКВД и вся большевистская пропаганда будут стараться оклеветать нас, изобразить безыдейными наймитами немецкой армии. Но мы спокойны... мы не наймиты Германии и не собираемся ими быть. Мы союзники Германии, вступившие в борьбу для выполнения наших собственных национальных задач, для осуществления наших народных идей, для создания свободного независимого отечества*[831].
Внутренняя свобода русских проявилась также в требовании Пражского манифеста о заключении „почетного мира с третьим рейхом“ и в пункте о „сохранении мира и установлении дружеских связей со всеми странами и всемерном развитии международного сотрудничества“.
Пражский манифест не имел практически ничего общего с национал-социалистической программой, и в этом легко убедиться на следующем примере. Текст Манифеста был отправлен Гиммлеру, который вернул его с указанием дополнить пунктом о „борьбе против евреев“[832]. Но Власов решительно возразил, что никак не может это сделать: в Манифесте провозглашается принцип „равенства всех народов“ в новой России и при этом имеются в виду также представители еврейского народа. Действительно, в Пражском манифесте нет антисемитских тенденций[833]. „Нойе Цюрхер Цайтунг“ 6 декабря 1944 года, подробно разбирая первый номер газеты КОНР „Воля народа“, отмечала связь названия газеты с русской народнической организацией „Народная воля“, из которой впоследствии образовалась партия эсеров, выступавшая за освобождение крестьян. Швейцарская газета не сомневалась, что „Власов чрезвычайно серьезно относится к своей демократической программе“, и задавала вопрос: „Как воспримет такую программу национал-социалистическая Германия?“! 9 По словам английского историка Р. Конк-веста, „изданный им [Власовым] 14 ноября 1944 года политический „Манифест“ показывает, что он отнюдь не симпатизировал нацизму — его единственной целью была демократическая Россия“[834]. Американский ученый Л. Шапиро тоже отмечает полную независимость Власова, настоящего русского патриота, не затронутого „нацистской идеологией“[835].
Венский философ профессор X. Эйбл, автор „Magna Charta Eurasiatica“, обнаруживает в Пражском манифесте целый ряд моментов, указывающих на то, что „в истории человечества обозначился новый подъем, вдохновителем которого можно считать Власова“[836].
О том, насколько политические цели Освободительного движения противоречили целям национал-социалистического рейха, можно судить по обвинениям в адрес Власова, выдвигаемым в 1944-45 годах. Так, Восточное министерство называло власовцев бескомпромиссными борцами за „единую неделимую Россию“[837], другими словами, им инкриминировалось именно то, что для любого патриота является естественным, — борьба за целостность своего государства. Многие из них, говорится далее, „не являются настоящими друзьями Германии“ и вообще „негативно относятся ко всему немецкому“. Руководитель организации „Винета“, подчиненной министерству пропаганды, заметил 31 декабря 1944 года, что власовское движение не является национал-социалистическим, более того — оно „позорит“ национал-социалистическое мировоззрение, поскольку не борется против еврейства и вообще не признает еврейского вопроса[838]. Гиммлер тоже вскоре понял, что Русское освободительное движение, которому он дал путевку в жизнь, развивается по собственным законам. 8 января 1945 года, когда член президиума КОНР генерал-лейтенант Жиленков находился с официальным визитом в Словакии и был принят президентом Словацкой республики монсиньором Йозефом Тизо, Гиммлер выразил свою озабоченность тем, что Власов охвачен „панславистскими устремлениями“ и ведет собственную политику в отношении славянских народов Балканского полуострова[839]. Интересно, однако, что рейхсфюрер СС не решился открыто выступить против этого. Между тем 18 января 1945 года газета „3а Родину“ опубликовала сообщение информационного бюро КОНР о ходе государственного визита Жиленкова и напечатала полный текст его речи в Пресбурге о целях Русского освободительного движения. Речь эта кончалась словами: „Мы верим, что нашу борьбу поддержат все миролюбивые народы мира и в первую очередь славянские народы“[840]. Все эти примеры подтверждают слова генерала добровольческих соединений Кестринга, отнюдь не склонного к восторгам, который в 1946 году охарактеризовал Власова как „яркую личность“, заметив, что такой человек „никак не мог быть верным наемником... в своих действиях он руководствовался исключительно интересами своей страны“[841].
Но обвинения в предательстве, раздающиеся с советской стороны, безосновательны не только по существу. Эти обвинения весьма странно звучат в устах наследников Ленина. Мало того, что в 1917 году, во время первой мировой войны, будущий вождь Октябрьской революции и создатель советского государства открыто высказывался за поражение России в войне, он к тому же не побоялся тайно принять от врагов своей страны деньги и помощь[842], чтобы из „проклятой Швейцарии“ добраться до арены событий, свергнуть демократическое временное правительство, развалить русский фронт обороны против немцев и самому захватить власть[843]. П. Григоренко в своих мемуарах пишет: