История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Революция завершала эпоху Просвещения и открывала новую перспективу — в XIX век. И хотя в Германии оставались нерушимыми старые, феодальные отношения и просветительские лозунги сохраняли свою силу и остроту, немецкая философская и эстетическая мысль 90-х годов XVIII в. отразила — сложно и многообразно — не только конец старой эпохи, но и начало новой.
Уже якобинец Форстер, как отмечено выше, выходил за пределы просветительского мировоззрения. Не случайно его приветствовал вождь романтиков Фр. Шлегель. Формировался романтизм, теория и художественная практика которого были наиболее ярким и всеобъемлющим ответом на перемены в мире, вызванные Французской революцией.
Французская революция не только осуществляла чаяния просветителей, но вскоре обнаружила свои противоречия как революция буржуазная. Свобода человеческой
Субъективизм романтиков, как и Фихте, был порожден эпохой и ее противоречиями. Фр. Шлегель и другие так называемые иенские романтики обрушились против «атомизма» современного общества, т. е. его распадения на отдельные индивиды. Этот «атомизм» Фр. Шлегель предлагал преодолеть художественными средствами. Художнику должна была, по его мысли, помочь романтическая ирония, она призвана была возвысить его над буржуазной прозой до некоей универсальности. В этом и состояло неразрешимое противоречие: немецкие романтики бунтовали против «атомизма», но сами возвышали «атом», индивидуума, творческое «я» художника. Но в таком глубоко противоречивом раскрытии своей темы и своего мироощущения романтики обнаруживали разные позиции и тем самым давали начало разным тенденциям внутри романтизма.
Одинокая личность противостояла окружающему миру и в творчестве Ф. Гельдерлина (1770—1843; годы творчества — 1792—1805). Однако, в отличие от многих своих современников, Гельдерлин до конца сохранил приверженность революционным французским идеям. Отвергая старый, феодальный уклад жизни и презирая новое, буржуазное общество, он рисовал романтический идеал как воплощение гармонии природы и человека, образец которой виделся ему в античном обществе. В своем восприятии древнегреческой мифологии он был близок тому культу античности, который утвердился во Франции в 1789—1794 гг. (О творчестве ранних немецких романтиков, начавших свою деятельность в последние годы XVIII в., см. в VI т. наст. изд.)
Воздействие идей Французской революции на немецкую литературу было длительным и весьма неравномерным. Оно охватывает большой период, так как осуществление политических и социальных идей буржуазно-демократической революции в Германии трагически затянулось.
ГЕТЕ В ВЕЙМАРЕ
Первое десятилетие (1775—1785), проведенное Гете в Веймаре, не принесло ему новых художественных побед. Юность «Бури и натиска» была позади. Тайный советник фон Гете добросовестно занимался делами маленького герцогства. Тем временем слава его — общегерманская и европейская — неудержимо росла. И это была слава автора «Вертера» и «Геца фон Берлихингена», шедевров штюрмерства. Десятилетие, однако, отнюдь не было бесплодным. Административные обязанности отнимали много времени, но и обогащали жизненный опыт поэта. Начались занятия естественными науками. Интенсивно шли поиски нового содержания и новых форм его воплощения.
Бегство Гете из Веймара в Италию в 1786 г. означало не только попытку вырваться из придворной обстановки. Это был своего рода взрыв после длительного накопления энергии. Огромный взлет сил и новые замечательные произведения — начатые или завершенные в Италии или сразу по возвращении — были подготовлены всем ходом философского и эстетического развития Гете до этой поездки.
«Ифигения в Тавриде» (1787) — единственное крупное произведение Гете, написанное на сюжет античного мифа. Скупо отобран состав участников действия: Ифигения и Тоас, царь Тавриды. По ходу действия появляются Пилад ц Орест, гонимый Эриниями, жаждущий очищения, освобождения от тяжелой вины. В ходе несложного развития конфликта сталкиваются жестокий обычай и новая гуманная мораль. Царь Тавриды настаивает на выполнении старинного установления: казнить прибывающих на полуостров иноземцев. Ифигения убеждает Тоаса в неразумности и негуманности этого обычая. В финале царь не только позволяет уехать Оресту — он отпускает и победившую его жрицу...
В одном из своих итальянских писем (10 января 1787 г.) Гете определяет эту трагедию многозначительно: «дитя
«Ифигения в Тавриде» — самое яркое воплощение веймарского варианта просветительского гуманизма. Великий поэт не отвлекается от почвы современной ему Германии. Но именно здесь полнее и резче всего раскрывается противоречивость веймарского гуманизма Гете. Двойствен по своему значению был самый его замысел воплотить в живом образе винкельмановское «спокойное величие». Гуманизм «Ифигении» порождал иллюзии, оставляя благородного героя абсолютно беззащитным перед силами зла. И потребуются многие десятилетия суровых испытаний, прежде чем будет понято и осмыслено, что подлинная трагедия — именно в этой беззащитности героини, а значит, и в бессилии абстрактного гуманизма. Мыслители и общественные деятели XX в. будут потом мучительно думать над тем, как стало возможным «низвержение с высот «чистой человечности» к чудовищной практике Освенцима и Майданека» (О. Гротеволь).
Гете велик в создании поэтического образа благородной гречанки, кристально честной и по-своему мужественной. Но подлинное величие его универсального гения было в том, что он не остановился на этой ступени. Поэт, сравнивавший себя с древним Сизифом, всю жизнь толкавшим камень в гору, хорошо понимал, что для общественного прогресса недостаточно одного разъяснения, что есть варварство и что есть цивилизация.
И. В. Гете в Кампанье. 1787 г.
Портрет И. Г. В. Тишбейна. Франкфурт-на-Майне. Штеделевский институт
В том же году и там же — в Риме — Гете закончил «Эгмонта», драму, которую начал еще в годы «Бури и натиска», но от которой не отказался и во время путешествия в Италию. Это другая грань его творчества. По форме «Эгмонт» ближе к «Гецу», а не к «Ифигении». Написанная прозой, драма исторически живописна; поток сменяющихся сцен знакомит нас с большим числом действующих лиц, представляющих, как и в «Геце», самые разные слои общества того времени. В народных сценах правдиво представлено расслоение этого общества, антагонизм богатых и бедных и в двух образах, Фансена и Клерхен, запечатлено передовое сознание эпохи, людей, готовых на борьбу за права народа. Гуманизм Фансена и Клерхен отнюдь не абстрактен. И в финале звучат речи, напоминающие патетику «Бури и натиска», — Клерхен призывает народ к восстанию, чтобы освободить приговоренного к смерти Эгмонта. Высокой патетикой отмечена и последняя сцена — монолог Эгмонта перед казнью: «Радостно отдайте вы жизнь за то, что вам всего дороже, — за вольность, за свободу!»
В «Эгмонте» варварство и реакция воплощены грозно и убедительно в образе герцога Альбы. В борьбе за власть в Нидерландах он свиреп и беспощаден. Историческая репутация герцога Альбы ни для кого не была секретом, и, вводя эту зловещую фигуру в свою драму, Гете — хотел он этого или нет — вносил существенный корректив в концепцию «Ифигении». Умиротворяющий призыв Ифигении: «Не надо! Не беритесь за мечи!» — оказывался полностью несостоятельным, гуманистические заклинания становились бессмысленными, когда на сцене появлялся Альба. Ведь и Эгмонт погибает из-за своей беспечности и полного доверия к врагу.
Вместе с тем завершенная в переломную для Гете эпоху драма несет в себе противоречивый комплекс идей. Идеализированный образ гуманиста Эгмонта и патетический финал, в котором звучит тема народного возмездия, органически слабо связаны. Это противоречие удалось преодолеть Бетховену в музыке к «Эгмонту», в которой полнее раскрыт революционный пафос драмы.
Так на протяжении одного года были завершены две драмы, столь непохожие одна на другую. В художественной практике Гете воспоминания о греческих трагиках перекрещивались с традицией Шекспира.