История всемирной литературы Т.5
Шрифт:
Другие пьесы Такэда Идзумо — «Зеркало занятий Сугавара Дэндзю» (1746), «Тысяча вишен Иосицунэ» (1747) — также построены на материале, заимствованном из произведений других авторов, в том числе Тикамацу Мондзаэмона. Характеры героев этих пьес схематичны, на сцене вновь появляются манекены, действующие по закону долга. К концу века театр дзёрури окончательно приходит в упадок и превращается в дешевое развлекательное зрелище.
Итак, японская литература XVIII в., частично примыкающая к блистательной эпохе Гэнроку, развивалась в сложном переплетении элементов старого и нового. Переживая переходный период, она многое унаследовала от предыдущей средневековой художественной литературы; вместе с тем городская литература Японии, отражающая мироощущение сословия горожан, рисует и жизненные конфликты, свойственные уже Новому времени. Развиваясь в
Не все жанры развивались в XVIII в. равномерно. Так, драматургия явно достигла большего, чем поэзия и проза. Многое из достижений XVII в., в особенности из прозы Ихара Сайкаку и поэзии Басё, было утрачено. Но в целом для японской литературы XVIII в. характерно дальнейшее расширение кругозора, возникновение новых жанров, что свидетельствует об интенсивной художественной деятельности в рассматриваемый период. Особенно важную роль сыграло позднее творчество великого драматурга Тикамацу Мондзаэмона, определившее непреходящее значение искусства XVIII в. для последующего развития японской литературы.
О преемственной связи японской литературы XVIII в. с литературой Нового времени говорил еще писатель Китамура Тококу (1868—1894) в статье «Идеалы простого народа в эпоху Токугава» (1892). Он утверждал, что литература периода Гэнроку «питалась народными корнями», в ней впервые «прозвучал голос простого народа». Китамура видит источник новой японской литературы в этой «энергии народа», борющегося в условиях жестокого гнета за свое раскрепощение и создающего свою самобытную культуру.
С наследием литературы XVIII в. тесно связано развитие романтической поэзии Нового времени. Горячее стремление к свободе от старой морали, осмысление любви как высшей духовной силы, утверждающей независимость человека от феодальных законов, — эти отличительные черты творчества Ихара Сайкаку и Тикамацу Мондзаэмона были созвучны умонастроению японских поэтов начала XX в. Симадзаки Тосон (1872—1943), один из зачинателей новой поэзии, писал: «Случайно ли родились Сайкаку и Тикамацу? Почему осветился небосвод Гэнроку? Утро свежих и новых познаний — так представлял себе я ту далекую эпоху, стремясь насладиться всей прелестью ее литературы».
Этой связью эпох подчеркивается большое значение японской литературы XVIII в., особенно первой четверти столетия. Пройдя через полосу исканий, она подготовила почву для новой литературы, исходным рубежом которой стала незавершенная буржуазная революция 1868 г.
*Глава вторая*
КИТАЙСКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Китайская литература XVIII в. развивается в тех же жанрах, что и в предшествующий период. В поэзии и изящной бессюжетной прозе господствуют подражания некогда прославленным образцам. Однако, несмотря на определенный консерватизм мышления, все большую роль в литературе начинает играть авторская индивидуальность, все отчетливее проявляется стремление писателей выразить свой взгляд на мир, свой личный опыт, свои переживания.
Особенно ярко эти новые черты проявились в литературной теории и поэтической практике Юань Мэя, в творчестве великих романистов У Цзин-цзы и Цао Сюэ-циня, в прозе Цзи Юня и Шэнь Фу.
Возросшее внимание к авторскому началу в известной мере связано с реакцией крупных писателей на официальные каноны, строго ограничивавшие и форму и содержание литературы.
Начавшиеся еще при императоре Кан-си (1662—1722) гонения на литераторов продолжались с неослабевающей жестокостью. Наступил новый этап «литературной инквизиции», достигший апогея в последней трети XVIII в., когда, вслед за выходом в 1772 г. указа императора Цянь-луна (1736—1795) о поисках подлежащих уничтожению книг, были публично сожжены 13 862 книги, а более 2000 книг были полностью или частично запрещены. К ним, как правило, относились сочинения, в которых содержались непочтительные отзывы о маньчжурах, рассказывалось о патриотических выступлениях китайского народа, упоминались запрещенные политические группировки, высказывались «еретические» взгляды на конфуцианский канон. Самой многочисленной была категория книг, запрещенных потому, что в них приводились имена неугодных маньчжурскому двору авторов или назывались их сочинения. Нередко запрещались и произведения повествовательной прозы, но особенно романы и драмы на любовные темы: конфуцианцы
Маньчжуры поощряли фальсификацию прошлого (особенно событий предшествующей — национальной — династии Мин): в исторические сочинения вписывались целые абзацы,
восхвалявшие маньчжур; в старые, известные произведения вносится дух покорности поработителям; даже из конфуцианских классиков вычеркивались слова о том, что правитель-тиран не может требовать от подданных верности.
Маньчжурские правители, чтобы привлечь конфуцианских ученых на службу двору, поручали им составление антологий, энциклопедий, словарей, всевозможных справочников, местных хроник. Самым обширным трудом такого рода был «Генеральный каталог всех книг, распределенных по четырем разделам» («Сыку цюаньшу цзунму», начат в 1773 г., завершен к 1783 г.). Эта работа преследовала двойную цель: сбор книг для императорской библиотеки и жесточайшую цензуру. В библиотеку входило 36 000 томов, в течение десяти лет переписываемых 15 000 писцами (было изготовлено семь копий).
Цинское правительство целиком опиралось на конфуцианство как средство контроля над управляемыми. Двор проявлял невиданное до тех пор внимание к идеологии. На вооружение была взята неоконфуцианская ортодоксия, причем акцентировались самые консервативные аспекты социальных и политических учений. Уже в эдиктах Юн-чжэна (1723—1735) появился термин «промывание умов и очищение мыслей» («си синь ци лю»>). Писателей и ученых, заподозренных в антиманьчжурских настроениях, предавали казни, так что естественно, что интеллигенция обратилась к «чистой науке». Одни из ученых участвовали в составлении энциклопедий и антологий, заказанных двором, другие (не желавшие служить маньчжурам) занимались чисто филологическими исследованиями, отказавшись от всякого общения с властями.
ОРТОДОКСАЛЬНАЯ ПОЭТИКА И ТЕОРИЯ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ
В XVIII в. в Китае широкое распространение получают теоретические взгляды поэта Ван Ши-чжэня (1634—1711). Он трактовал поэзию как мистическую духовную гармонию, как тайну, которая не может быть выражена в словах и не может быть постигнута. Его взгляды развивал поэт и литературный критик Шэнь Дэ-цянь (1673—1769), который основой в поэтическом произведении считал мелодику (гэдяо). По его мнению, поэзия призвана возрождать нравственный кодекс и стиль древних. Поэтические средства должны быть традиционными, заимствованными у классиков, ибо новизна губит поэзию. По его словам, поэзии чужда сатира, как и вообще всякое обличение: в стихах должна быть «скорбь», а не «гнев», чувства должны быть умеренными, сдержанными, мягкими. Отрицая ценность народной поэзии, Шэнь Дэ-цянь признавал только те поэтические произведения, которые ни по форме, ни по содержанию не были связаны с фольклорной традицией.
Сходных взглядов придерживался прозаик Фан Бао (1668—1749), основатель поддерживаемой цинским правительством «Тунчэнской школы». Вместе со своими земляками (уроженцами города Тунчэн, в провинции Аньхой) Лю Да-куем (1698—1779) и Яо Наем (1731—1815) он ратовал за древний стиль (гувэнь), за возрождение классической высокой прозы на архаическом языке. Так же как Шэнь Дэ-цянь, тунчэнцы, ограничивавшие свое творчество высокой прозой, не признавали народную литературу и игнорировали роман и драму, поскольку в этих жанрах использовался разговорный язык.
Фан Бао выступал за «возрождение древности», призывая писателей ориентироваться на конфуцианский канон, на «Исторические записки» Сыма Цяня (см. т. I наст. изд.), на произведения «восьми великих эпох Тан и Сун» (960—1279) (см. т. II наст. изд.). Подчиняя литературу господствующей неоконфуцианской идеологии, стремясь утвердить ортодоксальные идеи «чистоты, искренности, изысканности и прямоты», Фан Бао выдвинул тезис и фа, т. е. единства «принципа [изображения]» (идейного содержания произведения) и «закон [воплощения}» (формы, стиля), иначе говоря, единства классической формы и ортодоксального содержания. Недаром он предпочитал функциональные жанры-наставления, жизнеописания, славословия, письма, в которых морально-этические принципы и оценки выступали на первый план. Очень показательно письмо Фан Бао мыслителю Ли Гуну (1659—1733), даже под страхом смертной казни не согласившемуся служить маньчжурам: вместо выражения соболезнования по поводу смерти старшего сына Ли Гуна, Фан Бао утверждал, что это — наказание, ниспосланное небом Ли Гуну за его критику неоконфуцианства.