История всемирной литературы Т.5

Бердников Георгий Петрович

Обращение к традиции Мильтона было лишь внешним. Клопшток не ставил перед собой общественно-философских задач, сколько-нибудь сходных с теми, которые решал великий современник английской революции. Более того, религиозным был сам замысел поэта — воспеть подвиг Христа во имя спасения человечества. Самый факт обращения немецкого поэта к религиозному сюжету — свидетельство того влияния, которое оказывал на немецкую идеологию XVIII в. пиетизм. Характерно, что даже в бунтарских произведениях писателей «Бури и натиска» 70-х годов критика церковной реакции уживается с религиозно-пиетистскими настроениями (например, в раннем творчестве Шиллера, подражавшего Клопштоку).

Поэма Клопштока

сюжетно следовала за текстом Евангелия, хотя и не была простым его переложением. Поэт гораздо подробнее разработал эпизоды евангельской истории. Понтий Пилат, царь Ирод и другие ее участники не просто упоминаются, а обрисованы достаточно обстоятельно, в ряде эпизодов введены новые действующие лица. Особый интерес вызвал образ кающегося падшего ангела Абадонны. Но в этих подробностях не было ни динамики действия, ни эпической широты. Новыми в немецкой поэзии были черты чувствительности — они и привлекли в первую очередь тогдашнего читателя. Восемнадцатая песня поэмы содержит эпизод — видение Адама. Это видение — суд над дурными королями — одно из немногих мест, где поэт выступает с общественной критикой. Однако он не нашел живых красок для осуждения тирании: читателю трудно было решить, имеет ли в виду автор какого-нибудь современного немецкого курфюрста или речь идет действительно только о древнем Ироде.

Первая песня «Мессиады» сделала Клопштока знаменитым, вызвав при этом разную реакцию у современников (с энтузиазмом эпическую поэму приветствовал швейцарец Бодмер, но Готшед осудил ее с позиций своей рационалистической эстетики). Однако поэма не могла надолго привлечь внимание современников, ибо не отвечала ни на один из главных вопросов, поставленных историей перед немецкой нацией. И сам поэт завершал поэму медленно, скорее по долгу, возложенному на себя (в 1751 г. он поселился в Копенгагене, получив от датского короля пенсию для продолжения поэмы). Геббель позднее сравнивал «Мессиаду» с готическим собором, перед которым каждый почтительно останавливается, но не входит в него. И у современников, и у последующих поколений читателей живой отклик находила не «Мессиада», а лирика Клопштока. Его любимым жанром была ода, которую он понимал весьма свободно, ненормативно. Оды Клопштока посвящены природе, содержат размышления на моральные темы.

В XVIII в. в Германии постепенно складывается новый тип читателя, представителя третьего сословия. К этому читателю и Геллерт, и Виланд, и Клопшток находили путь быстрее, чем Лессинг и Винкельман. Лирика Клопштока привлекала читателя попытками рассказать о человеческих чувствах, увидеть мир глазами простого человека. В этом смысле Клопшток явился одним из предшественников немецкого сентиментализма. Чувствительность сочеталась с религиозным пиетизмом. Клопшток написал оду памяти английского поэта Эдварда Юнга, автора «Ночных дум» («Юнгу», 1752), а годом раньше — оду-элегию «Мертвая Кларисса», посвященную героине романа Ричардсона. Оба автора были идейно близки Клопштоку.

Религиозные представления Клопштока неизбежно сковывали поэта, мешали ему свободно и открыто представить мир человеческих чувств. Во многих стихотворениях преобладает умиление, благоговение. Образ лирического героя поэтому оказывался обедненным, ибо настойчивое подчеркивание воли и величия бога лишь принижало человеческую личность.

И все же был сделан важный шаг вперед и в сравнении с Брокесом, славившим бога в его творениях, и с Геллертом, внушавшим именно идею покорности и безропотного подчинения власти божьей. Дело не только в том, что у Клопштока бог снисходительнее и добрее к людям — картина жизни, представленная в его одах, шире, богаче. Поэт учит любить жизнь,

видеть ее многоликую красоту.

Гегель считал, что в его время заслуги Клопштока были недостаточно оценены. Он писал о нем в «Эстетике»: «Это один из тех великих немцев, которые способствовали началу новой художественной эпохи в жизни своего народа».

В своих теоретических работах — «Мысли о природе поэзии» (1759), «О языке и поэтическом искусстве» (1779—1780) — Клопшток настаивал на своеобразии поэтического языка, его принципиальном отличии от языка прозы. Это было полемически направлено против поэтики классицизма в целом, но прежде всего против догматики Готшеда. Клопшток оспаривал тезис Готшеда об искусстве как подражании природе, подчеркивая роль поэта-творца и тем самым предвосхищая штюрмеровскую идею поэта-гения.

Отвергая нормативность классицистической эстетики, Клопшток расширил метрическую палитру немецкого стиха и стал новатором в области поэтического языка. Особенно широко Клопшток использовал античные размеры, он ввел вольный стих, во многом предваряя поэтические формы молодого Гете, а позднее — Гельдерлина. Клопшток обогатил поэтическую речь неологизмами, виртуозно используя возможности немецкого языка в создании новых словосочетаний и сочетаний глаголов с приставками и добиваясь таким путем большей выразительности.

Поэт еще не нашел подлинно эмоционального тона, чтобы изображать человеческие чувства, но он уже умел пробуждать их у читателей, волновать их картинами природы и человеческой деятельности. Так, Шарлотта и Вертер в известном романе молодого Гете вспоминают оду Клопштока «Праздник весны» (1759), в которой патетически изображена весенняя гроза. «Я увидел, что глаза ее подернулись слезами, — рассказывает этот эпизод Вертер, — она положила руку на мою и произнесла: «Клопшток!» Я сразу же вспомнил великолепную оду, пришедшую ей на ум, и погрузился в поток ощущений, которые она пробудила своим возгласом...» Этот эпизод свидетельствует и о популярности Клопштока, и о характере восприятия его поэзии читателем.

Такое эмоциональное восприятие мира у Клопштока привлекло к нему внимание писателей «Бури и натиска». В другой своей книге — автобиографии «Поэзия и правда» — Гете вспоминал, как в кружке молодых поэтов чествовали Клопштока и при этом выдирали листы из книги Виланда. Существенно и другое: Виланда с его иноземной тематикой и французской манерой противопоставляли Клопштоку, у которого была сильна тяга ко всему национальному, немецкому. Клопшток первым из немецких писателей обратился к древней германской истории и написал несколько пьес, которые он называл «бардитами» («Битва Германа», 1769, и др.). Он стремился воспитать чувство национальной гордости (Ода «Мое отечество», 1768; песня «Я — немецкая девушка», 1770). В раздробленной стране имело большой общественный смысл воспитание общегерманского (а не местного, вюртембергского или веймарского) патриотизма. Однако в этом возвышении немецкого духа таилась и опасность — национальная гордость позднее легко перерастала в идею превосходства германской нации.

Эта идея проступает, в частности, в стихотворении «Холм и роща» (1767), в котором изображены современный немецкий поэт, греческий певец и древнегерманский бард. «Прекрасной грации» греческой поэзии противопоставляется суровая природа и естественность, якобы жившие в творениях древних германцев. Немецкий поэт заявляет, что в священной роще, посвященной германскому богу Водану, он черпает больше благородных чувств, чем у холма, на котором восседает Зевс. Именно с этой рощей он связывает слово «Отечество» и называет имя своего героя — Германа Херуска, некогда победившего римлян.