История всемирной литературы Т.6
Шрифт:
Назир первым перешагнул порог нового мира, разглядев в человека, в «сосуде греха», венец творения: «В этом мире царь — Человек, // Бедняк и последний нищий — Человек, // Богатый и бедный — равно Человек» («Поэма о Человеке» — «Админама»; перевод Н. Глебова).
Назир Акбарабади, как и многие художники, опережавшие свое время, не был понят современниками, и его творчество, как несоответствовавшее эстетическим канонам, было предано забвению на долгие годы. Изъятая из культурного обращения, его поэзия, которую традиционалисты окрестили «базарной», не смогла оказать воздействия на индийскую художественную культуру прошлого века, хотя многие художественные принципы, открытые в XIX в. индийскими литераторами в западной традиции, были блестяще воплощены в поэзии Назира Акбарабади.
Крупнейшим
В его стихах запечатлена неустанная работа мысли, стремящейся проникнуть в «суть вещей», в «страну смысла», уловить тончайшие оттенки чувств. Художественный мир поэта противоречив: здесь и плач по «доброму старому времени», и жажда перемен; готовность вкусить радости быстротечной жизни и осуждение бездумного и сибаритского благодушия; хула на догматы религии и хвала им. Внутренняя противоречивость Галиба выражена в таких строках: «Я отдал себя любви и вечным радостям жизни, // Я молюсь, чтобы молний огонь все спалил, и боюсь их огня» (перевод Н. Глебова).
Галиб был свидетелем окончательного крушения некогда могущественной Могольской империи, он пережил кровавые события 1857—1859 гг. Поэт горестно восклицал: «Нынче над нами царит самовластно // Грубая мощь англичан... // Мрак беспросветен. Живому заказан // Путь в этот горестный стан» (перевод Н. Глебова).
Крушение привычного уклада жизни, конец благополучного и блистательного феодального двора — средоточия традиционной учености и изящной словесности, порождали часто ощущение «конца света», отзываясь в произведениях художников настроениями тоски и трагизма. Стихам Галиба знакомы подобные настроения, но он уберег свою поэзию от власти мрачной безысходности, смог выйти к людям с мудрой верой в будущее («Свободные духом лишь на миг отдаются печали, // От молний палящих они зажигают светильник в доме печали») (перевод Н. Глебова).
В нем жила «тоска по созиданию», он обладал достаточной силой духа, чтобы не потерять в это трудное время веру в то, что «чудесная сила разума движет и украшает мастерскую жизни». Галиб был мусульманином, но не был фанатиком и не презирал другие религии. Лирический герой его поэзии — это не самоуничтожающийся и распластанный перед владыками земными и небесными, а гордый и смелый человек.
Галиба называют обычно «последним поэтом Средневековья и первым поэтом Нового времени». Возможно, он более «традиционен», чем его старший современник и, как полагают, учитель — Назир; но при всей своей приверженности к традиционным темам и мотивам и более тесным связям с феодальными кругами, Галиб смог все же придать этим привычным поэтическим темам и мотивам поистине актуальное звучание; все его творчество — художественное осмысление процессов Нового времени, мыслей и страстей человека XIX в., осознавшего сложность и драматизм бытия и мужественно принявшего его. Поколениям мусульманских художников, пришедшим в литературу после смерти поэта, импонировала не только его мудрость и красота образов, но и могучий бунтарский дух: «У меня нрав Адама, я рожден им, // Я открыто заявляю о своем бунтарстве! Его призывы строить новый мир: «Нужно построить мир другой, // Чтобы могла возродиться и моя ветхая хижина».
Галиб был не только поэтом, одинаково успешно писавшим на фарси и урду, но и ученым, не порывавшим с реальной действительностью и поддерживавшим авторитет подлинного знания. Так, в «Рецензии на „Аин-и Акбари“» Галиб призывает не отворачиваться от проблем настоящего бытия, жить днем сегодняшним, а не «прошлогодним календарем» и выражает восторг перед силой человеческого ума, чудесами науки и техники, преобразующими
В одно время с Галибом создавали свои произведения на урду Момин-хан (1800—1851), Мустафа-хан Шеифта (1806—1869) и Шейх Мухаммад Ибрагим Зоук (1789—1854), которые творили при дворе номинального правителя Могольской империи в Дели. Это был как бы последний всплеск феодально-аристократической поэзии накануне трагических событий 1857—1859 гг.
Появление в первой половине XIX в. памятников художественной прозы — важнейшее событие литературной истории урду. Издавна в Индии широко бытовали прозаические предания, проникшие из мусульманских стран. Эти предания, оформившиеся в особый жанр — дастан, как правило, передавались изустно профессиональными рассказчиками — дастанго. В начале XIX в. по инициативе создателей Форт Вильям колледжа с помощью индийцев было предпринято первое издание дастанов. Среди многочисленных версий средневековых дастанов наиболее художественно полноценными считаются «Сад и весна» Мир Аммана, который использовал популярный сюжет о «Четырех дервишах»; «Украшение беседы» Саида Хайдари — обработка легенды о Хатим Таи и «Религия любви» Нихалчанда Лахори — на сюжет сказания о «Розе Бакавали». Авторы обработок не ограничивались кругом сюжетов, бытовавших в мусульманской среде, в прозаических версиях на урду появились популярные произведения санскритской литературы: «Веталпанчавиншати», «Синхасан баттиси», «Бхагавадгита» и др. Помимо дастанов были опубликованы прозаические переложения-переводы «Гулистана» Саади, сказок из «Тысячи и одной ночи», «Лейлы и Меджнуна», «Шакунталы» и «Рагхуваншы» Калидасы, отрывков из «Рамаяны» и «Махабхараты» и др. Они были сделаны деятелями «Общества переводов» при Делийском колледже.
Записью и переложением произведений устной и письменной литературы занимались многие писатели и в других районах Индии, главным образом при княжеских дворах. Исключительным явлением в прозе урду в первой половине XIX в. было творчество двух авторов, связанных с Лакхнаусской литературной школой: Саида Иншалла-хан Инши (1756—1818) и Мирзы Раджаб Али Бет Сурура (1786—1867). Это были блестяще образованные люди, творившие во многих жанрах, однако они вошли в литературу прежде всего как создатели принципиально новых прозаических произведений, написанных на новые, а не традиционные сюжеты.
«Повесть о рани Кетаки» («Рани Кетаки ки кахани», 1803) Инши — это история любви принца Удай Бхана и красавицы княжны Кетаки, которые, преодолев всякого рода фантастические препятствия (не без помощи сверхъестественных сил), обретают наконец счастье. «Повесть» обнаруживает разительное типологическое сходство с поэтикой дастанов: герои из высокой социальной среды, стилистическая однослойность языка, контрастные характеристики персонажей, авантюрный сюжет, часто разрываемый вставными эпизодами, нарочитая назидательность, атмосфера полуволшебности и т. д. Однако, сохраняя генетическое родство с эпической традицией, автор вводит новые обстоятельства и реалии, часто внеиндийского происхождения. Новым был и подход писателя к языку. Он использовал диалект кхари-боли, распространенный на значительной территории Северной Индии, но не ставший еще в то время литературным языком, этот диалект был одинаково понятен индусам и мусульманам, поэтому «Повесть о рани Кетаки» считается общим достоянием литератур урду и хинди.
В отличие от Инши, который только последние годы прожил в Лакхнау, Сурур как художник формировался с самого начала под влиянием рафинированных вкусов лакхнаусских литературных кругов. Печатью изысканного стиля отмечено и основное его произведение — «Повесть о чудесах» (30—40-е годы) — описание любовных приключений принца Джан Алама.
Придумав сюжет, Сурур, как и Инша, во многом следует структуре народного дастана; есть еще одно внешнее качество, которое делает повесть более традиционной, — она написана ритмизованной прозой, в ней много изысканных оборотов, немало стихов классиков персидской литературы и литературы урду.