История всемирной литературы Т.7
Шрифт:
Во второй половине XIX в. западническое и славянофильское течения русской мысли продолжают развиваться, видоизменяясь и многообразно отражаясь разными своими гранями в литературе и журналистике эпохи. В 50-е годы представители старшего поколения славянофилов — И. В. Киреевский (1806—1856), А. С. Хомяков (1804—1860), С. Т. Аксаков (1791—1859), К. С. Аксаков (1817—1860), И. С. Аксаков (1823—1886), Ю. Ф. Самарин (1819—1876) — продолжают активно участвовать в литературной жизни. В то же время на смену старшему поколению славянофилов приходит младшее, идейно и организационно связанное с «молодой редакцией» «Москвитянина», главным теоретиком которой становится Ап. Григорьев. Впоследствии, в 60-е годы, новую фазу в развитии славянофильства образует так называемое почвенничество, программу которого развивают журналы Ф. М. и М. М. Достоевских «Время» (1861—1863) и «Эпоха» (1864—1865). Ап. Григорьев и его соратники, как и Достоевский, способствуют демократизации славянофильства. В 70—80-е годы славянофильские идеи и настроения обретают новую питательную почву, с одной стороны, в росте сочувствия русского общества освободительному движению западных и южных славян, а с другой — в патриотических
Одним из вопросов, который занял центральное место в литературно-эстетической борьбе в России 50-х годов, был вопрос о том, по какому пути следовало идти русской литературе после смерти Гоголя. Некрасов и Салтыков-Щедрин, революционно-демократическая критика (Чернышевский и Добролюбов) выдвигали в качестве основной, наиболее плодотворной линии дальнейшего развития русской литературы продолжение и развитие социально-критического, «гоголевского» направления. В противовес этому ряд влиятельных критиков, принадлежавших в прошлом к кругу Белинского, но эволюционировавших в 50-е годы в сторону либерально-идеалистических идей, — П. В. Анненков (1813—1887), В. П. Боткин (1811—1869), а также издатель журнала «Библиотека для чтения» А. В. Дружинин (1824—1864) — утверждали идею не революционной ломки существующего, а мирного культурно-исторического прогресса, важнейшим фактором которого они считали воздействие на человека идеальной, «чистой красоты» и «чистого искусства». В духе идеала «чистого искусства» они интерпретировали творчество Пушкина, противопоставляя его социально-критическому дидактизму, который они приписывали Гоголю и «натуральной школе». Как дальнейшее развитие начала «чистого искусства» представители либерально-эстетической критики ошибочно стремились осмыслить и достижения послегоголевской русской литературы 50—60-х годов, в частности творчество Тургенева, Гончарова, молодого Толстого (хотя при этом, благодаря незаурядному критическому таланту Анненкова, Боткина, Дружинина, им нередко удавалось тонко уловить отдельные черты новаторства русской реалистической прозы и поэзии 50—60-х годов). Все же, определяя «пушкинское направление» в литературе как противоположное «гоголевскому», игнорируя объективную преемственную связь Пушкина и Гоголя, на практике эстетическая программа деятелей либеральной критики приобретала характер призыва уйти из бесформенного, грубого и хаотического мира общественной борьбы и противоречий и вступить в гармонический мир природы, личной жизни и отзвуков исторического прошлого (в том числе «вечных» идеалов античной красоты и античного искусства). Все это побуждало Чернышевского, Добролюбова и других деятелей революционной разночинно-демократической литературы и критики этого времени резко полемизировать с либеральной эстетической критикой.
Выдающееся место в развитии революционно-демократической мысли, передовой русской эстетики и критики второй половины XIX в. сыграл трактат Чернышевского «Эстетические отношения искусства в действительности» (1855), основные идеи которого оказали огромное влияние на все передовое искусство того периода — не только на литературу, но и живопись «передвижников», музыку композиторов «Могучей кучки» (особенно на Мусоргского). Идейный вождь революционных демократов 60-х годов дал здесь материалистическую критику тезиса Гегеля и его учеников о том, что прекрасное — форма выражения «идеи» «мирового духа», неразрывно связав эстетические понятия человека с общественными, а искусство и литературу — с реальной жизнью и отражением ее в сознании человека, отражением, самые формы и характер которого определяются социальными условиями жизни (вследствие чего они неодинаковы у представителей разных классов). В этой работе получили яркое и последовательное отражение как философский материализм, так и атеизм Чернышевского. Он защищает мысль о том, что любые образы художественной (или религиозной) фантазии представляют собою переработку идей и представлений, порожденных действительностью. Земная жизнь вполне способна удовлетворить все — в том числе эстетические — потребности человека, который нуждается не в религиозном утешении и мечтах о загробном блаженстве, но в разумной организации своего земного существования.
В «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1855—1856), как и других своих статьях и критических выступлениях, Чернышевский стремится восстановить и упрочить преемственную связь между передовыми идейными традициями литературы 40-х и 60-х годов, оборванную эпохой «мрачного семилетия». Критик призывает писателей, не подражая Гоголю и не повторяя достижений писателей натуральной школы, следовать дальше по проложенному ими пути превращения литературы в передовую силу русской общественной жизни.
Напряженность социально-политической обстановки в России второй половины 50-х — начала 60-х годов приводит, как уже было указано выше, к усилению процесса размежевания литературно-общественных сил и группировок. Поддержка Некрасовым Чернышевского и Добролюбова, переход к критикам-демократам руководящей роли в определении социально-политической и литературно-идеологической позиции некрасовского журнала «Современник» приводят к тому, что журнал покидают критики умеренной либеральной ориентации — Боткин, Дружинин, а также крупнейшие представители «помещичьей» (по резкому полемическому определению Достоевского) литературы — те, успевшие к этому времени упрочить свою славу и завоевать признание читателя художники, которые в условиях предреформенной и позднейшей — пореформенной — эпохи продолжали рассматривать образованное дворянство как класс, призванный по своему положению руководить умственной жизнью русского общества, — Тургенев, Гончаров, Григорович, Толстой и др. Их место на страницах наиболее влиятельного журнала эпохи занимают молодые писатели-шестидесятники, выходцы в своей большей части из среды разночинной интеллигенции — Н. В. Успенский, Н. Г. Помяловский, Ф. М. Решетников, В. А. Слепцов, А. И. Левитов
Спад массового крестьянского движения после 1863 г. приводит к тому, что в среде передовых представителей литературной и общественной мысли на известное время укрепляется мнение о том, что для решения наиболее трудных общественных задач нужно, в первую очередь, увеличение в среде образованных классов числа таких «мыслящих людей», которые могли бы содействовать развитию науки, знания, просвещения, а также способствовать поднятию самосознания широких масс. В этих условиях наряду с Чернышевским и его соратником Добролюбовым — основоположником русской «реальной критики», умевшими гениально сочетать в своих статьях критический разбор каждого из важнейших произведений русской литературы 50-х — начала 60-х годов —
романов «Обломов» Гончарова, «Накануне» и «Отцы и дети» Тургенева, драматургии Островского — с анализом современной исторической ситуации, затрагивая насущные вопросы, которые она ставила перед мыслящей частью русского общества, третьим «властителем дум» демократической молодежи 60-х годов стал критик журнала «Русское слово» Д. И. Писарев (1840—1868). Высокоодаренный критик-публицист, Писарев был бойцом по политическому темпераменту. Большую часть своих статей он написал в Петропавловской крепости, куда был заключен в 1862 г. и где провел более четырех лет. Энциклопедист по широте интересов, Писарев был выдающимся мастером литературной полемики. Его беспощадность по отношению к «схоластике XIX века», к традиционным святыням и авторитетам «старого», самодержавно-крепостнического «порядка», блестящее остроумие и язвительность его статей обеспечили ему огромное влияние и популярность у современников. Но по своему социальному и философскому содержанию мировоззрение Писарева (как и его сподвижников В. А. Зайцева и Г. Е. Благосветлова) было значительно менее глубоким, чем взгляды Чернышевского и Добролюбова. Искренне сочувствуя народу, Писарев — в силу отсутствия условий для его революционного выступления — считал главной задачей литературы и публицистики воспитание у передовой части общества трезвого, строго реалистического по своему характеру склада мысли, который позволил бы ей с наибольшей разумностью и пользой деятельно служить делу усовершенствования материальных и политических условий общественной жизни. Отсюда — характерные для Писарева абсолютизация значения естественных наук, его близкое к позитивизму скептическое отношение к общей философской теории, к искусству и эстетике. Призывая литературу «всеми своими силами эмансипировать человеческую личность от тех разнообразных стеснений, которые налагают на нее робость собственной мысли, предрассудки касты, авторитет предания... и весь тот отживший хлам, который мешает живому человеку свободно дышать и развиваться во все стороны», Писарев, не сознавая этого, вступал в глубокое противоречие с этим идеалом, отрицая необходимость и пользу для общества и для богатой, всесторонне развитой человеческой личности красоты и искусства. Двойственность позиции Писарева отчетливо проявилась в его критических статьях. В лучших из них он, продолжая традицию «реальной критики» Добролюбова, отражает новые явления русской жизни 60-х годов. В других же статьях из-за своего программного утилитаризма Писарев не смог понять значение многих важнейших явлений русской культуры для своего времени и для будущих поколений.
Из числа русских критиков 50—60-х годов, не принадлежавших к революционно-демократическому направлению, наиболее талантливым был Ап. Григорьев (1822—1864). Стихийный демократ по своим убеждениям (и в то же время противник идеи социальной и политической борьбы классов), он высоко ценил традиции классической философской эстетики и критики, был поклонником идей молодого Шеллинга, Белинского 30-х — начала 40-х годов, Герцена, относился с большой симпатией к Карлейлю и Эмерсону, испытал в молодые годы влияние утопического социализма.
Ап. Григорьев рассматривал искусство и литературу как высшее выражение национальной жизни, взятой в органическом единстве народного эстетического идеала и реальности. Он считал искусство и поэзию каждого народа ключом к пониманию национальной психологии, стремился проникнуть в природу русской народно-демократической эстетики через ее отражение в русской народной песне, поэзии Пушкина, драматургии Островского, как и в других явлениях органически самобытной русской культуры. Учеником Григорьева, его наследником в русской критике был Н. Н. Страхов (1828—1896).
Самым влиятельным течением в среде участников освободительного движения со второй половины 60-х годов до начала 80-х — становится народничество, сложившееся под влиянием идей Герцена и Чернышевского, но подвергшее их идейное наследие значительной трансформации. Духовные вожди народничества — П. Л. Лавров (1823—1900), Н. К. Михайловский (1842—1904) и другие — считали развитие капитализма в России регрессом. Поэтому они стремились предохранить ее от капитализма и повернуть на иной, некапиталистический путь развития, возлагая свои утопические надежды на русскую крестьянскую поземельную общину и порожденные ею общинные инстинкты русского крестьянина, которые они считали здоровым зерном трудовой крестьянской жизни, способным противостоять разрушительным влияниям извне и изнутри, хотя в действительности — чего не хотели видеть и признавать идеологи народничества — в послереформенную эпоху капитализм одерживал в России одну победу за другой не только в городе, но и в деревне. Вот почему изживание идей народничества (отзвуки которых проникли в 70-е годы в творчество не только писателей, непосредственно связанных с освободительным движением, но и ряда других, в том числе скептически относившихся к идеям революционного народничества, как, например, Достоевский) было необходимой предпосылкой подъема русского революционного движения на новую, качественно более высокую ступень.