История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10
Шрифт:
— Вот, мадам, — говорю я, — все, что я могу сделать для вас. Ваши дочери очаровательны, все созданы для любви, они все интересуют меня в равной степени, я предлагаю вам мир на двадцать четыре часа гратис, я пообедаю и поужинаю с ними, не прося от них и поцелуя, и если завтра вы не измените своих принципов, я забираю поручительство на двадцать гиней, которое я дал, и более вас не побеспокою.
— Что вы понимаете под изменением принципов?
— Пошлите ко всем чертям добродетель, коей я являюсь заклятым врагом.
— Мои дочери никогда не станут проститутками, ни для вас, ни для других.
— А я прославлю их по всему Лондону как настоящие образцы мудрости, и пойду
— Вы ужасно отомстили. Я хорошо посмеялась над вашим попугаем. Вы злой человек.
— Очень злой. Поверьте мне, вы приобрели сегодня очень скверное знакомство.
Вернулся Гудар, все сделав, и мы вышли из комнаты мадам, которая не сочла, кстати, нужным показаться и Гудару. Я был единственным, по ее словам, кому она оказала эту честь в Лондоне. Наш обед по-английски был достаточно хорош; но я получил наивысшее удовольствие при виде волчьего аппетита, с которым ели пять графинь. Мой сосед виноторговец отправил мне шесть бутылок Понтака, которые они, очарованные этим сказочным вином, выпили героически. Но бедные малышки, не привыкшие к вину, оказались все пьяны. Их мать съела все, что я ей отправил, и выпила бутылку старого вина, которое предпочла Понтаку. Несмотря на их опьянение, я сдержал слово, и Гудар, как и я, ничего себе не позволил. Мы поужинали так же весело и так же обильно, и после большого пунша я покинул их всех влюбленными, озабоченный тем, найду ли я в себе силы быть таким же бравым назавтра.
— Все зависит, — сказал Гудар, провожая меня домой, — от того, чтобы не давать им ни су до свершения большого события. Вы начали путем; если вы не выдержите вашу роль, вы проиграли.
Я видел, что он говорит как великий учитель, и я решил про себя доказать ему, что я понимаю в этом больше, чем он.
Беспокоясь назавтра узнать результат совещания, которое больная мать должна была держать со своими пятью дочерьми, я пошел к ним в десять часов. Двух старших не было. Они ушли в восемь, чтобы направиться ко всем тем, кого они надеялись растрогать, к кому им не хватило времени пойти накануне. Три девочки бросились ко мне, как маленькие собачки, которые радуются хозяину, вернувшемуся домой; но они не только отвернули свои красивые личики в другую сторону, когда я приблизил свое, чтобы их поцеловать, но и отдернули свои руки. Я сказал им, что они неправы, и постучался в комнату матери, которая сказала мне войти и поблагодарила меня за прекрасный день, который они провели со мной.
— Я явился выяснить, должен ли я забрать свое поручительство.
— Вы вольны так поступить, но я не считаю вас способным на это.
— Вот что вводит вас в заблуждение, мадам графиня. Вы знаете людское сердце, но вы не изучили его ум, либо вы воображаете, что все понимают в нем менее, чем вы. Знайте, что вчера все ваши дочери привели меня в восторг, но когда мне придется от этого умирать, я не проявлю по отношению к вам никаких знаков дружбы, пока вы не измените системы вашей бессовестной морали.
— Как, бессовестной?
— Да, бессовестной, и я об этом говорил вам достаточно вчера. Прощайте, мадам.
Она не хотела дать мне уйти, но, не слушая ее и не глядя на юных ведьм, я спустился по лестнице и направился в сторону Новых Домов, к своему виноторговцу, чтобы сказать ему забрать свое поручительство. Затем, с сердцем тигра, я пошел к милорду Пемброк, которого не видел уже три недели. Как только я заговорил о ганноверках, он разразился смехом и сказал, что, в добрый час, следует заставить этих девок стать шлюхами.
— Они пришли ко мне вчера рассказать о своем положении
Я рассказал ему, что я сделал, и что я имел намерение уплатить двадцать гиней, но после свершения. Сначала для старшей, а затем также и для четырех остальных.
— У меня была та же мысль, но я полагаю, что вы не преуспеете, потому что Балтимор предложил им две сотни за всех, и торг зашел в тупик, потому что они хотели получить авансом. Они пришли вчера к нему и он им ничего не дал. Они обманывали его пять или шесть раз. Мы посмотрим, что они будут делать, когда мать окажется в тюрьме. Вы увидите, что мы их получим по сходной цене.
Я отправился к себе обедать, явился Гудар, он пришел от них, там уже был «били», он заявил, что ждет только четыре часа; две старшие использовали напрасно эти четыре часа, ища повсюду людей, склонных к благотворительности. Они отослали одежду к ростовщику, чтобы было на что есть. Я решил, что это непостижимо.
Я ждал, что они явятся ко мне, и был прав; мы были за десертом, когда они явились к нам. Старшая использовала все свое красноречие, чтобы уговорить меня продлить мое поручительство еще на один день, но нашла меня непоколебимым, по крайней мере, пока она не примет проект, который я изложил ей в моей комнате. Она оставила сестру с Гударом, после чего, усадив ее рядом с собой, я выложил перед ней двадцать гиней как цену за ее милости. Она их отвергла. Я счел этот отказ дерзким; я чувствовал себя оскорбленным; я употребил силу, полагая сопротивление легким, но я ошибся; она пригрозила закричать, после чего я успокоился, но попросил ее уйти; она ушла вместе с сестрой.
Я пошел в комедию вместе с Гударом и затем зашел на Новые Дома к виноторговцу, чтобы узнать, что было. Он сказал, что «били» отправил мать к себе, что младшая дочь захотела за ней последовать, и что он не знает ничего о том, где остальные четыре.
Я вернулся к себе, очень огорченный. Мне казалось, что с ними обошлись слишком сурово; но я увидел всех четверых перед собой в тот момент, когда собрался ужинать. Старшая, которая всегда брала слово, сказала, что их мать в тюрьме, и что они проведут ночь на улице, если я откажу им в комнате, даже без кровати.
— Вы получите, — ответил я, — комнаты и кровати и я велю развести вам огонь, но я хочу видеть, что вы едите. Садитесь.
— Они уселись, им принесли все, что есть на кухне, и они поели, но грустно, запивая только водой. Озабоченный этим поведением, я сказал старшей, что она может идти ложиться на третий этаж, вместе с сестрами, но они должны уйти в семь часов утра и более не переступать моего порога. Они поднялись.
Старшая пришла в мою комнату час спустя, когда я ложился спать, сказав, что хочет говорить со мной тет-а-тет. Я велел Жарбе выйти.
— Что вы сделаете для нас, если я проведу ночь с вами?
— Я дам вам двадцать гиней и поселю и буду кормить вас всех, пока вы будете добры.
Она начала раздеваться, не давая мне никакого ответа, и пришла в мои объятия, тщетно попросив погасить свечи. Я ощущал только покорность; она позволила мне все, и ничего сверх того; она не одарила меня ни единым поцелуем. Праздник длился лишь четверть часа. Единственным моим утешением было воображать, что в моих объятиях Сара. Иллюзия в любовном единении — это работа. Ее подлая тупость настолько меня рассердила, что я поднялся, дал ей ассигнацию в двадцать фунтов и сказал ей одеться и подняться в свою комнату.