История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12

Казанова Джакомо

— Я не знаю, — сказал я им наконец, — кто из вас двоих прав; но если учитывать удовольствие, которое доставляют мне ваши рисунки, скажу вам, что Венера меня интересует более, чем Антиной.

Забавно было то, что они обе сочли, что одержали победу, и Гильельмина не захотела слушать более подробного объяснения. Всю свою жизнь я придавал очень большое значение этим пустякам, потому что они помогали мне проложить дорогу к сердцу объектов, к завоеванию которых я стремился.

Они пошли в школу, и, когда я оделся, я направился с визитом к синьоре Веронике. Я увидел там семь-восемь девушек, все очень молодые. Ни одна не могла меня отвлечь от Гильельмины. Чтобы иметь предлог часто заходить в эту школу, я попросил хозяйку сделать мой портрет в миниатюре; будучи небогатой, она должна была быть обрадована возможностью заработать семь цехинов, и на следующий день я предложил другие шесть цехинов Гильельмине за мой карандашный портрет, в домашнем платье и

ночном колпаке. Для этого она должна была приходить ко мне очень рано. На следующий день, чтобы ей не пришлось терять много времени, Жакомина сказала, что та должна оставаться спать вместе с ней, ее мать Мариучча согласилась, и тетя Гильельмины также легко согласилась. Все случилось, как я и ожидал. На четвертый день моего пребывания во Фраскати Гильельмина пришла одна ужинать с нами и, чтобы удалить из головы моей дорогой Жакомины всякую мысль о ревности, я купил у ее отца золотые часы с аграфом и подарил их ей после ужина. Малышка сошла с ума от радости; под предлогом благодарности она принялась осыпать меня сотней ласк, которые я принимал с некоторой осторожностью, сохраняя осанку отца. Весь городок переговаривался на ушко, что наверняка я ее отец, и Мариучче и ее мужу это не было неприятно. Жакомина в этом сомневалась, но не знала, какое направление дать мыслям, которые крутились в ее юной голове. Она начала, бросая мне вызов, приходить в мою кровать после того, как я уже лег, и насмехаться над здравомыслящей Гильельминой, которая не осмеливалась поступать так же. Я награждал мою дочь только нежными поцелуями в ее красивые глаза и рот, в присутствии Гильельмины, которая смеялась над этим баловством. Я говорил ей небрежно, что четыре года разницы ничего не значат, и что я относился бы к ней также как к ребенку, если бы она оказалась на месте Жакомины. Такое пренебрежение возымело, наконец, на протяжении трех или четырех дней должный эффект. Я дал ей шесть цехинов за ее рисунок, который ее тетя отретушировала, и в тот же вечер она легла рядом со мной, в то время как моя дочь — по другую сторону, и была обрадована тем, что я оказываю ей такие же ласки: поцелуи в изобилии и ничего больше. Когда им надоедало, они шли спать в свою комнату, но я был уверен, что Гильельмина чувствовала, получая от меня поцелуи, что я имею намерения более основательные, чем показываю. Утром, перед тем, как идти в школу, они рассказывали в моем присутствии Мариучче, каким образом они мне досаждают в моей постели, прежде чем идти спать. Добрая женщина смеялась, уже зная, чем дело кончится.

Три или четыре дня спустя Жакомина заснула, или сделала вид, что заснула, и Гильельмина несколько минут спустя сделала то же самое и предоставила мне делать, что я хочу, вплоть до некоторой точки, когда она решила, что должна проснуться. Состояние, в котором она меня увидела, показалось ей настолько спокойным, что она сочла в своих интересах ни на что не жаловаться. Она захотела оставить меня в уверенности, что, пребывая во сне, она ничего не заметила, и, разбудив Жакомину, ушла с ней вместе, но на следующее утро я сделал ей подарок — хорошенькое колечко, которое стоило по меньшей мере пятьдесят экю и которое вызвало благодарности со стороны ее тети вечером за ужином. Рисунок был окончен, она предложила отвести Гильельмину домой, и я очень испугался. Моя дочь воспротивилась этому, проливая слезы, и синьора Вероника, смеясь, согласилась. Она сказала, что я имею все основания любить ее племянницу, так же как и Жакомина. Она сочла, что высказала этим невыразимую тайну.

После ее ухода юные девушки, оставшись со мной одни, сговорились закрутить со мной интригу и, увидев меня в постели, явились меня бесить, как они мне сказали; но как только моя дочь благополучно заснула, я не прибег к низости позволить моей дорогой Гильельмине во второй раз воспользоваться той же самой стратагемой. Я ясно видел, что могу рассчитывать на ее нежность, и я не ошибся. Я обратился к ней на языке любви в самых экспрессивных выражениях, не ожидая ее ответов и пришел к великому свершению, лишь когда услышал ее стоны. Она отдалась мне, не заботясь о том, что Жакомина, сидя, с удивлением и внимательно смотрит на то, что мы делаем. С окончанием сладкой битвы Жакомина стала объектом наших ласк, и мы нисколько не сомневались в ее будущем молчании, но она хотела, чтобы мы ей все объяснили, и хотела увидеть очень подробно, как все происходит. Мы должны были в последующие дни удовлетворить ее любопытство. Я напрасно пытался убедить ее, что невозможно, в силу ее возраста, доставить ей такой же опыт; она призывала меня попробовать, она взывала к моей жалости, Гильельмина, наконец, сочла себя обязанной сказать ей, что вероятно она моя дочь, и что я не должен подвергаться риску совершить злодейство, которое сделает нас обоих несчастными на всю жизнь. Она ужаснулась, после чего стала рассудительней, погасив по возможности свой пламень. То, что породила в ней природа, только увеличило мое сладострастие, и Гильельмина не могла счесть дурными те шалости, лучшей участницей которых сама стала.

Но случилось счастливое событие, подобное многим другим, которые сделали меня суеверным.

На другой день за столом Мариучча напомнила мне о том счастье, которое она испытала в Риме, дав мне номер, на который я сыграл, и который принес выигрыш всей компании. Жакомина сказала, что у нее есть номер, в котором она уверена, и, не дожидаясь, что у нее спросят, что это за номер, назвала двадцать семь. Мариучча издает крик, вспомнив, как и я, что номер, который она дала мне, был тоже двадцать семь.

Ничего больше и не требовалось; я сказал, что хочу на него сыграть; Клемент говорит, что во Фраскати больше нельзя играть, что следует отправить его на розыгрыш в Рим. Тираж лотереи должен был состояться послезавтра. Я требую, чтобы отправили сразу надежного человека в Рим, и Клемент говорит, что поедет сам. Я поддерживаю его, и он отправляется заказывать лошадь и облачаться в курьера.

Я пишу двадцать семь, распределив ставку на пятерых, выложив двадцать пять римских экю. Пятеро — это Марикучча, Клемент, Жакомина, Гильельмина и синьора Вероника. Я кладу вторые двадцать пять экю на меня, распорядившись, чтобы их разыгрывали вторым тиражом. Я даю пятьдесят экю, Клемент сразу уезжает, пообещав, что вернется к обеду.

Мариучча говорит, что уверена, что мы выиграем, но моя дочь грустна.

— Мы выиграем, — говорит мне она, а вы нет. Почему вы решили, что этот номер выпадет вторым, а не первым, третьим, четвертым или пятым?

— Потому что мне нравится полагаться целиком на фортуну. Потому что это во второй раз мне дают это число двадцать семь и потому что я хочу выиграть в пять раз больше, чем вы все остальные.

— Но это в пять раз труднее. Мне кажется, что вы плохо подумали.

— Если двадцать семь выпадут во втором тираже, я везу вас всех в Рим и буду содержать всю святую неделю.

— Боже, дай, чтобы они выпали.

Клемент вернулся в одиннадцать часов, отдав мне мою ставку и оставив себе другую. После ужина Мариучча мне сказала на ухо, что не забыла сменить простыни. Я поблагодарил ее, нежно поцеловав и заверив, что мы поедем в Рим.

Гильельмина стала моим ангелом. В эту вторую ночь я нашел ее такой влюбленной, что простил моему брату все его глупости. Я хотел застать его еще в Риме, чтобы выразить ему свою признательность и поблагодарить за то, что он сотворил эту игрушку для утешения моей души. Гильельмина вздыхала в моих объятиях, думая о жестоком моменте, когда я ее оставлю. Я счел возможным предложить ей жениться, если ее тетя на это согласится. Она отвечала, что уверена, что ее тетя согласится, но я был уверен в обратном. Бедное дитя, она не знала, что она дочь моего брата.

Но какая радость воцарилась послезавтра, когда увидели объявленные пять номеров римской лотереи! Во втором тираже было двадцать семь. Жакомина прыгнула мне на шею, и вслед за ней — весь дом. Синьора Вероника пришла убедиться, вся в благодарностях. Она увидела, что благодаря мне стала обладательницей ста пятидесяти римских экю, а Клемент — двухсот двадцати пяти. Я выиграл восемьсот семьдесят пять экю, и мне отнюдь не повредила эта сумма, потому что моя казна, после трат карнавала, подошла к концу.

Римский экю стоит пол-цехина. Моя дочь насмешила всю компанию, спросив у меня, почему я не сыграл на этот номер по второму тиражу для всех. Клемент меня обнял и заявил, что он также поставил на этот номер десять экю на второй тираж. Он получил 750 экю; я его с этим сердечно поздравил. Я подтвердил свое слово отвезти их всех в Рим на всю Святую неделю. Синьора Вероника уклонилась от этого из-за своей школы, и Клемент — из-за своей лавки. Группа составилась из Мариуччи с Жакоминой и Гильельминой и меня и мы отправились в воскресенье на рассвете.

Какое блаженство было видеть объект моего обожания среди этих трех созданий! Такие прекрасные моменты в моей жизни делали меня в сотню раз счастливей, чем дурные — несчастным. Я отвез их к себе, ругаясь с Маргаритой, которая скорчила недовольную гримасу, когда я приказал ее матери застелить мне две кровати в комнате, соседней с моей, где жил Черути. Заказав матери Маргариты обеды и ужины на пятерых вплоть до второго дня Пасхи, я отвозил их в коляске Ролана к Св. Петру и повсюду в течение всей недели. Маргариту успокоило то, что я доставил ей удовольствие обедать вместе с нами, и она не нашла чего возразить, когда я сказал ей, что в эти восемь дней я не смогу позволить ей входить в мою комнату после ужина. Я предоставил ей вообразить, что та, что будет спать со мной — это синьора Маиучча. Увидев Жакомину, ей не составило труда догадаться, что она моя дочь, и что я должен был любить ее мать за десять лет до того. Она вообразила о Гильельмине все, чего хочет. Мариучча после ужина пошла спать, и две юные девушки явились в мою комнату, как они это делали во Фраскати. Я провел восемь дней вполне счастливо, хотя и по очень дорогой цене, потому что потратил более четырех сотен цехинов на ткани, полотно и разного рода украшения, не забыв о синьоре Веронике, которой Гильельмина отнесла все подарки, что я ей купил.