История Жанны
Шрифт:
Было решено, что мы поедем вместе с ним. Сначала он хотел перенести отъезд на послезавтра, ссылаясь на нашу усталость и необходимость выспаться, но я убедила его, что мы в деревне привыкли мало спать и рано вставать.
На следующее утро мы погрузились в большую дорожную карету и поехали в Миддлтон. Сэр Генри не признавал новомодных колясок – чрезмерно изящных и совершенно не пригодных для дальних поездок. В его же карете с мягкими сиденьями было удобно, и несколько часов пути пролетели незаметно. Мы беседовали о том, о сем, и я узнавала
Я старалась не думать о том, как долго это может продлиться.
С началом революции переписка между отцом и его сестрой прервалась, но до этого они регулярно общались. Тетя София писала ему длинные и пространные письма, в которых подробно описывала состояние здоровья и достижения всех своих домочадцев. Каждое письмо давало нам пищу для разговоров на неделю, а то и больше. Думаю, что папины письма были значительно короче.
У лорда и леди Дартмут было пятеро детей. Старшая дочь, Каролина, вышла замуж за виконта Кортни и уже пять лет, как сама стала матерью. Старший сын, Джеффри, мой ровесник, в настоящее время находился в Оксфорде. Средняя дочь, Элизабет, с нетерпением ожидала начала своего второго сезона в высшем обществе.
И были еще близнецы, Томас и Николас, доводившие до отчаяния своих педагогов – малолетние преступники, судя по описанию отца. В прошлом месяце им исполнилось десять лет. Сэр Генри с любовью говорил о своих старших детях, откровенно гордясь их успехами, но мне показалась, что настоящая отрада для него – эти двое сорванцов. Им давно было пора вернуться в Итон, но любящая мать никак не могла расстаться со своими мальчиками.
Я слушала его, а перед глазами стоял мой дом.
Вот отец в кресле читает книгу. Белые волосы заплетены в косичку. Очки на самом кончике носа. Если сейчас его о чем-нибудь спросить, он не вскинет голову, а глянет на тебя поверх очков, смешно поднимая брови.
Вот Гастон на конюшне чистит Малыша. Малыш переступает длинными ногами и норовит укусить его за плечо.
А вот Матильда. Она что-то стряпает. Мне кажется, я чувствую запах поднимающегося теста…
Вероятно, заметив мое состояние, сэр Генри прервал себя на полуслове.
– Моя дорогая, я понимаю, каково Вам сейчас. И понимаю, что ничто на свете не может заменить родной дом. Но все же, прошу Вас, поверьте, что мы сделаем все для того, чтобы Вы не чувствовали себя… – он замялся на мгновение, – одинокой.
Мне показалось, что он хотел сказать другое слово, но я не стала уточнять. Больше всего на свете мне не хотелось быть для кого-нибудь обузой. Честно говоря, я не представляла себе свою жизнь у Дартмутов. Мне не хотелось обременять их заботами о своей скромной персоне. Папины слова «Это ненадолго!» продолжали звучать у меня в голове. Я собиралась, если можно так выразиться, забиться в уголок и просто ждать.
Глава 7
У тети Софии на этот счет было другое мнение. Сказать, что она приняла меня как родную, значит ничего не сказать. Через неделю пребывания в Миддлтоне мне начало казаться, что я живу здесь всю жизнь.
Меня ни на минуту не оставляли одну. Если я не помогала
Удручало одно – абсолютно все в этом доме, кроме сэра Генри, называли меня Джинни. Сэр Генри обращался ко мне «моя дорогая», но он так обращался ко всем особам женского пола. И только Катрин еще помнила, как меня зовут.
Катрин была счастлива и не скрывала этого. Она жила в великолепном поместье, у нее была своя комната. Утомительные работы по дому исключались. Единственное, что ей еще оставалось делать, так это выполнять функции моей горничной, но поскольку я всю жизнь одевалась сама, то и эта обязанность была не слишком обременительной.
А главное, Тоби, второй конюх, здоровенный лохматый парень, готов был жизнь отдать за очаровательное создание с другого берега Ла-Манша. Катрин еще не говорила по-английски, но кому нужны слова, когда можно изъясняться взглядами!
Существование в Миддлтоне можно было бы назвать безоблачным, если бы не одно омрачающее обстоятельство – тетя София была категорически против моей любви к мужской одежде. Не помогало ничто: ни мольбы, ни уговоры. Тетя была непреклонна:
– Это неприлично!
Она сдалась, только когда узнала, что я не езжу верхом в женском седле. У меня его отродясь не было. А сидеть по-мужски в юбках было просто невозможно.
Мои платья в количестве трех штук были с пристрастием осмотрены и приговорены к ссылке в чулан со старым тряпьем. В Лондоне мне предстояли визиты к самым модным портнихам, а пока в срочном порядке перешивались несколько платьев Бетси, из которых она выросла еще в прошлом году.
Ибо Бетси в восемнадцать лет была выше меня на полголовы. На мой взгляд, она олицетворяла собой тип английской красоты – высокая, белокожая, прекрасно сложенная. Справная, как сказала бы Матильда. И ни тебе выступающих ключиц, ни острых локтей.
Я не могла оторвать взгляд от волос Бетси – пшеничного цвета, длинных и абсолютно прямых. Вот же счастье!
Сегодня мы с Бетси осматривали северные границы Миддлтона. Неширокая дорожка, пропетляв в тисовом лесу, вывела нас к зеленым холмам, на которых паслись овцы удивительного окраса – белые с черными головами.
Бетси с упоением рассказывала о бале, который дал лорд Дартмут в честь ее первого выхода в свет. Ее щеки раскраснелись от долгой прогулки. Сегодня на ней было простое муслиновое платье в мелкий цветочек и скромный капор, украшенный одной-единственной лентой. И все равно она выглядела настоящей богиней юности.
Я с улыбкой слушала Бетси, живо представляя себе, как она, взволнованная и трепещущая, спускается по парадной лестнице в зал под руку с сэром Генри.
Из-за ближайшего холма вывернул человек. Мне показалось, что он сбавил скорость, увидев нас, как будто подумывал, не повернуть ли ему обратно. Но затем решился и пошел нам навстречу.