История
Шрифт:
Согласно концепции Тацита, императорское единовластие возникло в интересах мира ради прекращения междоусобных войн. Тацит не обманывается видимостью республиканских форм, сохранявшихся при принципате: римское государство таково, как если бы оно управлялось одним лицом (Анналы, IV, 33). Он примирился с монархическим устройством Рима, но ищет для этого строя смягченных форм.
Античная государствоведческая теория различала в каждом виде государственного устройства "правильную" и "искаженную" форму. Для единовластия искаженной формой была тирания. Ненависть к тирании пронизывает все труды Тацита, начиная с "Агриколы". При всей своей нелюбви к философам он даже цитирует платоновского Сократа (не называя его, впрочем, по имени) для того, чтобы заклеймить тиранов (Анналы, VI, 6). Тиберий, Нерон - самые мрачные портреты, созданные Тацитом. В таких же красках несомненно был изображен Домициан в несохранившихся частях "Истории".
Средств предупредить возникновение тирании императорский строй не давал. Особенно опасным представлялся, с этой точки зрения, династический принцип наследования, при котором власть легко могла оказаться в дурных руках. По-видимому, одно время Тацит рассчитывал на адоптацию, усыновление достойного лица, как на желательный для Рима способ перехода императорской власти. Незадолго до того, как Тацит начал работать над "Историей", адоптация была использована Нервой, усыновившим Траяна (см. выше, стр. 210). В первой книге "Истории" император Гальба произносит большую речь о достоинствах усыновления как способе выбора преемника (16), многие мысли которой близко соприкасаются со взглядами Тацита. Можно думать, что историк избрал здесь Гальбу в качестве рупора своих собственных идей. Однако в дальнейшем Тацит ни разу не возвращался к этому вопросу. Надежды, возлагавшиеся на адоптацию, вероятно, не оправдались. Еще в "Истории" Тацит замечал, что Веспасиан был единственным императором, который, в противоположность своим предшественникам, с приходом к власти переменился к лучшему (I, 50); при Траяне он мог еще раз убедиться в справедливости своего обобщения. Отношение Тацита к единовластному правлению (dominatio) становится в "Анналах" гораздо более суровым, чем в "Истории".
Есть ли силы, способные противостоять императорскому деспотизму? Идеолог господствующей верхушки не считает народ такой силой. Под "народом" Тацит разумеет по-старинке население г. Рима, т.е. ту в значительной мере деклассированную люмпен-пролетарскую массу, которую императоры считали своим долгом кормить хлебными раздачами и забавлять развлечениями. Этот "народ" не занимается делами государства, не чувствует за них ответственности (История, I, 89). Общественной силы "народ" не представляет, тем более что "свободнорожденных плебеев с каждым днем становилось все меньше", а численность рабов "неимоверно росла" (Анналы, IV, 27).
На отношение Тацита к рабам проливает свет эпизод из книги XIV "Анналов" (42-45). В 61 г. префект Рима Педаний Секунд был убит своим рабом. Столкновение произошло на личной почве, но старинный обычай требовал казни всех рабов, находившихся в это время в доме. Население Рима протестовало против массовой казни невинных людей, и даже в сенате раздавались голоса в пользу отмены старого порядка. Тацит не высказывает своего собственного мнения, но, рассказывая о прениях, не дает слова защитникам рабов, а только приводит обширную речь сторонника казни. Вывод оратора: такой сброд людей нельзя обуздать иначе, как страхом.
Плебеи, вольноотпущенники - это слои, обычно поддерживающие императора, а не сенат, и этим вызвано враждебное отношение к ним историографа-сенатора. С еще большим недоверием и страхом смотрит Тацит на армию, на ту силу, которая являлась непосредственной опорой императорского режима. Роль армии в гражданской войне 69 г. дает возможность развернуть серию картин солдатского произвола. Тацит отлично знает тяготы солдатской жизни, но с особенной симпатией рисует тех военачальников, например Корбулона, которые умеют - и собственным примером, и строгостью - поддерживать воинскую дисциплину в самых трудных обстоятельствах.
Только верхушечные слои - сенаторы и всадники - способны, по мнению историка, заботиться о делах государства (История, I, 50). С особенным вниманием он останавливается, конечно, на поведении сенаторов. При этом он предъявляет к представителям старинных родов более высокие требования, чем к другим членам сената, и приветствует их похвальные поступки как достойные предков и старинного имени (например: Анналы, VI, 29; XII, 12). Гораздо чаще, однако, писателю приходится сокрушаться об их поведении. Основной упрек Тацита по адресу сенаторов - это их "отвратительная" лесть, беспрестанное раболепство перед императорами. Лишь немногие деятели составляют исключение, как например, известный лидер сенатской оппозиции Тразея Пэт, - Тацит характеризует его как "саму добродетель" (Анналы, XVI, 21), - или зять его Гельвидий Приск (История, IV, 5).
Интересно, что Тацит относится положительно к изменению состава сената, пополнению его бережливыми и трудолюбивыми
Тацит отлично знает, что римское завоевание несет с собой порабощение побежденных. Мы видели это еще в "Агриколе" (см. выше, стр. 212-213). Местное население является жертвой корыстолюбивых римлян, их надменности, насильственного поведения и разврата. Обличитель императорского деспотизма готов на минуту посочувствовать стремлению "варваров" к свободе, и Арминий как "освободитель" Германии получает у историка весьма положительную характеристику (Анналы, II, 88). Однако Тацит остается апологетом римской экспансии. Он относится неодобрительно к государю, "не помышлявшему о расширении пределов империи" (Анналы, IV, 32; речь идет о Тиберии). Оправдание римской завоевательной политики имело свою традицию еще с самого начала II в. до н.э. Римские историки и ораторы всегда доказывали, что Рим не ведет завоевательных войн и продвигается на чужие территории только "по просьбе" местного населения или обороняя своих друзей. "Наш народ, утверждал Цицерон в трактате "О государстве" (III, 35), - овладел всеми землями, защищая своих союзников". Законность господства над провинциями основана на том, что "для таких людей рабство полезно" (там же, 36. реферат Августина). Всю эту систему доводов Тацит излагает от лица римского полководца Цериала, произносящего речь перед галлами (История, IV, 73-74). "Римский мир" (pax Romana), замирение, которое Рим с собой приносит, является лейтмотивом этой апологии. Мы можем рассматривать здесь Цериала как рупор убеждений самого Тацита на таких же основаниях, как рупором Тацита был Гальба в вопросе о преемственности императорской власти (см. выше, стр. 229).
Историк относится более или менее дружелюбно лишь к тем покоренным народам, верхушка которых охотно романизируется. Население восточной половины империи, где господствовала греческая или иные культуры, не пользуется симпатиями Тацита. Даже о греках, цивилизаторское значение которых он не может отрицать, он высказывается неохотно и преимущественно в отрицательном плане. "Греков восхищает только свое" (Анналы, II, 88); они "ленивы, распущенны" (История, III, 47). Арабы недисциплинированны (Анналы, XII, 14), египтяне суеверны (История, IV, 81). Наиболее ненавистный для Тацита народ - это иудеи. Иудейские общины были рассеяны по всему греко-римскому миру, но религия иудеев заставляла их держаться особняком и не смешиваться с окружающей средой, - и это воспринималось как вражеская ненависть ко всем другим людям (История, V, 4). Раздел об иудеях в пятой книге "Истории" - единственный случай, когда этнографический экскурс Тацита касается народа, известного по другим материалам. Сопоставление с ними приводит к результатам, неблагоприятным для римского историка. Тацит доверился лживым сообщениям какого-то неизвестного источника и повторяет вслед за ним всякие небылицы.
Римского сенатора особенно раздражает то обстоятельство, что необычная религия этого изолированного народа находила сторонников в греко-римском обществе. Еще большее негодование возбуждает у Тацита новое религиозное движение - христианство, недавно возникшее как ответвление от иудейства, но очень скоро отказавшееся от всякой национальной исключительности. С христианством, которое ожидало наступающего "суда божьего" над язычниками, Тацит, вероятно, имел возможность ближе познакомиться, когда был проконсулом Азии. Упомянуть о христианах ему пришлось в связи с пожаром Рима в 64 г. н.э. Нерон винил в этом пожаре христиан и подвергал их - на потеху "черни" страшным пыткам и казням. В пожаре христиане не были виноваты, но, согласно Тациту, - это те люди, которые "своими мерзостями навлекли на себя всеобщую ненависть", носители "зловредного суеверия", уличенные "в ненависти к роду людскому" (Анналы, XV, 44) и заслуживавшие самого сурового наказания независимо от пожара.