Истребители танков
Шрифт:
Вместе с другими жителями города отец Василия сохранил от фашистов памятник Ленину, спрятав его в надежном месте. За это, в случае доноса, полагалась виселица. Но больше собственной участи Савелия Нежурина беспокоила судьба сына. Накануне второй оккупации отец сказал Василию:
— Выбирай одно из двух: либо тебе дадут винтовку и заставят стрелять в советских людей, либо уйдешь к нашим, и если умрешь, то за свою землю.
— Мне выбирать нечего, — ответил Василий. — Давай, отец, обнимемся на прощание.
Немало дорог исколесили Нежурин с другом детства, пока попали в восьмую
Выпало всем троим.
Среди белгородских новобранцев бригады был и девятнадцатилетний Николай Логвинов, который до прихода фашистов работал формовщиком на чугунолитейном заводе. Оккупировав город, немцы создали полицию из местного населения. Бывший товарищ Николая пришел к нему в форме полицейского. Начал хвастать, что получил сытный паек и что отец у него тоже стал стражем «нового порядка».
— Вступай и ты, Колька, не будь дураком!
— Зачем ты сделал это? — спросил Николай так, что новоиспеченный полицай перестал агитировать.
Через два дня за Логвиновым пришел другой полицейский. Он приказал взять с собой белье и харчей на три дня.
— Куда ты ведешь меня? — спросил Николай.
— Потом узнаешь! — был ответ.
Через полчаса его, через переводчика, допрашивал немецкий офицер, а затем арестованного отвели в полуподвальное помещение, где были заперты человек сорок таких же «неблагонадежных». Так Николай Логвинов попал в заложники.
На двадцать девятый день ареста их вывели во двор — всего пятьдесят человек. Комендант города и семь гестаповцев допрашивали каждого: коммунист, комсомолец? Никто не признался. Лишь один человек сказал, что был членом КПСС, но выбыл в 1938 году. Он, видимо, хотел показать свою благонадежность, да переусердствовал. Ночью немцы повесили его на базарной площади.
Об этом арестованные узнали на другой день. А тогда после допроса им зачитали приказ о казни троих заложников за то, что кто-то выстрелил в немецкую машину и ранил офицера. Один из гестаповцев крикнул:
— Юды — на правый фланг! Рус — по своим местам!
В тот день в подвале стало на трех человек меньше, а на базарной площади прибавилось еще три повешенных. Все они были евреями.
На тридцатый день ареста заложников перевели в другой дом, где находились военнопленные. А вторую группу заложников, тоже пятьдесят человек, загнали в здание бывшего завода, облили его со всех сторон бензином и подожгли. Тех, кто, пытаясь спастись, вылезали в окна, гитлеровцы пристреливали.
Николай Логвинов вырос в бригаде до командира отделения разведки. Тяжелое ранение в Румынии заставило его выбыть из боевого коллектива, ставшего родным. Но выйдя из госпиталя в мае 1944-го инвалидом войны, он отказался от пенсии и в составе 64-й минометной бригады продолжал свой боевой путь до Берлина.
После войны в Курском областном суде шел процесс над изменниками, в числе которых был и тот, кто вначале предал Родину, записавшись вместе с отцом в полицаи, а затем выдал друга, отказавшегося последовать его примеру. Предатель сидел на скамье подсудимых рядом
Накануне нового похода
Всего пару недель проучились будущие артиллеристы. В один из последних дней учебы старший лейтенант Халтурин построил своих курсантов в саду бывшей средней школы и, вызывая бойцов, стал объявлять о результатах стрельб. Вот выходит из строя новобранец, делает несколько шагов и… падает в неглубокую яму, заросшую крапивой. Раздается смех. Старший лейтенант называет фамилию следующего бойца, и тот тоже падает, оступившись.
Что за чертовщина? Халтурин потребовал объяснения у бойцов и едва добился вразумительного ответа. Оказалось — куриная слепота. Дело было в сумерках, когда эта болезнь словно надевает пелену на глаза. Но почему же молчали раньше?! Выяснилось: не хотели уходить из бригады, рвались на фронт, а не в лазарет.
Об этой болезни позднее писал в своем дневнике сержант третьей батареи 1846-го полка Василий Савельевич Нежурин:
«Как-то вечером, когда бригада занимала позиции, я удивился, что вокруг так темно. «Хоть глаз выколи!» — говорю товарищам. А в ответ слышу: «Брось, ерунда! Окапывайся быстрей!» Но тут я запнулся о станину пушки и полетел головой вниз в окоп. Подняли меня ребята, посмотрели в мои оловянные глаза и поняли: куриная слепота».
Его отсылали в тыл, а он перед боем, спотыкаясь, на ощупь, пробрался к орудию: «Подведите меня к панораме — цель я увижу». Но командир усмехнулся: «Ты как Вий: подведите — я вам наработаю. Давай двигай в тыл, без тебя управимся».
Вши, малярия, куриная слепота. Сейчас об этих явлениях знают понаслышке. Они ушли вместе с войной. Походные условия жизни, когда белье не то что раз в неделю — раз в месяц не всегда удавалось сменить; скудная пища, бедная витаминами, — эти трудности действовали заодно со свинцом врага. И хоть в гроб обычно не загоняли — из строя выводили частенько.
Не обошла болезнь и Ивана Иванова:
«Лежать больному, да где — на передовой! Вот угораздило! Но мне говорят: малярия скоро пройдет», — писал он в июне 1943-го матери. И далее: «Теперь, когда третьи сутки валяюсь в постели, сгорая от жара, мокрый от пота, когда от прикосновения пищи ко рту начинается рвота, я мысленно обращаюсь к тебе, мама, и мне становится легче».
В другом письме он с беспокойством пишет о том, что, если ему станет хуже, отправят в госпиталь.
Многие не хотели отлеживаться в то время, когда враг топчет родную землю. Лечились в санчасти даже раненые.
А в то далекое время Василий Нежурин был огорчен тем, что его после окончания занятий в школе назначили всего лишь заместителем наводчика. Он завидовал фронтовикам — «пэтээровцам», минометчикам, которых обучали артиллерийскому делу вместе с новичками, но сразу поставили командирами орудий.