Истребители. Трилогия
Шрифт:
Почему я вызвал такую странную реакцию мне позже рассказал Никифоров, когда меня перестали кидать в воздух, пытаясь определить умею ли я летать без машины.
Оказалось, Никитину приснился сон, который он рассказал остальным командирам:
* * *
… Занималась утренняя заря. Командиры обоих полков и Никифоров стояли около блиндажа РП. Курили.
– Ладно, отцы командиры, хватит горевать. Может, вернется еще наш найденыш – произнес особист, делая вид,
Резко крутанувшись на пятках, политрук развернулся и застыл, выронив папиросу. Над дальним краем аэродрома, освещаемый розоватым светом утренней зари, кружил танк!
– Т-э четвертый, – выдохнул Никифоров – е-о-о-о… Немцы! Десант!
И потащил из кобуры ТТ. А немецкий танк, сделав мертвою петлю и бочку, зайдя на полосу с фирменной суворовской спирали, уже катился через поле прямо к РП, погромыхивая гусеницами и постепенно замедляясь. Наконец, в десяти шагах от потрясенных командиров он остановился. Чуть погодя люк на башне откинулся и показалась чумазая, но довольная физиономия Суворова. Высунувшись по пояс и хлопнув левой рукой по броне, тот устало произнес, глядя в глаза Запашному:
– Товарищ майор. Принимайте агрегат, махнул не глядя, – и помотав головой добавил – Но на эту… на это… В общем, на этот утюг я в жизни не сяду! Не разгоняется, вверх не идет, на виражах сыпется…
* * *
Я только тогда понял странную реакцию на мои слова вызвавшую форменную истерику у бойцов и командиров. Оказалось, про сон комполка знали уже все.
Кстати к моему удивлению игры «махнемся не глядя» в то время не существовало. Я это случайно выяснил. Так что с моей легкой руки, сперва в санчасти, а потом уже по полку, дивизии, эпидемией пошла эта игра. Менялось все. Форма, сапоги, губные гармошки. Один лейтенант в штабе дивизии махнул не глядя «лейку» на трофейный мотоцикл. И опять я виноват. Но по крайней мере все знали что означает слова «махнем не глядя».
После того как меня перестали кидать в воздух и потребовали рассказа что с нами случилось, меня перехватил Никифоров и объявил народу что мы все расскажем позже, а пока мы отправляемся к нему.
Все летчики побывавшие в тылу у немцев, проходят через особистов, не обошли эту тему и мы. С Карповым было посложнее, все-таки он побывал в плену, но и с ним разобрались. Его даже от полетов не отстранили.
Кстати мое сообщение, что экипаж Ламова тоже был с нами и перелетел линию фронта на «шторьхе», вызвал бурную реакцию. Немедленно был оповещен штаб дивизии. Как только они сядут, если уже не сели где-нибудь, нам сообщат.
Как только Карпов после стандартного опроса вышел из землянки, Никифоров отложив мой планшет в сторону, накинулся на меня. Пришлось поминутно рассказывать, что происходило, как только мы взлетели вчера рано утром с нашего прошлого аэродрома. До последней минуты рассказывать.
Прежде чем начать рассказ, я достал
– Вот в этом месте я расстрелял три полуторки…
– Подожди-ка, это же наш тыл? – прервав меня, озадаченно сказал Никифоров.
– Ну-да. Так вот те, кто ехал на них, вывесили опознавательные знаки. Немецкие кресты.
– Диверсанты? – нахмурился собист.
– Скорее всего, да…
– И ты их… – показал он рукой пикирование.
– Ну, и я их… – кивнув головой, повторил я жест Никифорова.
– Здесь?
– Да, вот тут.
– Восемнадцать километров от нас. Сколько уцелело?
– Чуть больше десятка. Я на первом заходе из пушки две передние машины в хлам, а пока разворачивался, пока на новую атаку, эти из третьей разбежались. Ну я пару раз кусты из пулеметов прочесал, да уцелевшую машину поджег, и на аэродром полетел.
– Значит они без транспорта? – делая пометки на карте, спросил он.
– Не думаю, что надолго, – покачал я головой.
Никифоров скривился от моих слов.
– Жди меня тут. Я в штаб, нужно отправить сообщение в особый отдел дивизии.
– Хорошо… Товарищ политрук…
– Да? – с некоторой тревогой спросил меня Никифоров, видимо опасаясь, что я еще сообщу ему что-то не очень приятное.
– Можно поговорить с комиссаром Тарасовым?
– Зачем?
Вздохнув, я довольно сжато рассказал о погибших детях, и бойцы которые шли по той же дороге, захватили пилотов живыми.
– Где? – спросил он снова открыв карту.
– Вот тут, – ткнул я пальцем.
– Хочешь раздуть это дело? – спросил он у меня.
– Да, – довольно жестко ответил я. У меня перед глазами до сих пор стояла смазанная картинка изломанных детских тел на пыльной дороге.
– Хорошо, жди. Мы подойдем вместе.
Пока Никифоров ходил и передавал сообщения, меня покормили принесенным завтраком.
– Товарищ лейтенант, а вы снова будете выступать? – с жадным любопытством спросила Любаша, раскладывая на столе все, что принесла.
– Разрешат, споем. А что, без меня не пели? Тот же Казаков хорошо поет или…
– Они поют конечно хорошо. Но у вас такие тепло-душевные получаются, прям за душу берут. Майю из прачечной помните? Из нового пополнения. Так вот, она консерваторию заканчивала, говорит у вас талант певца, очень редкий дар исполнять любую песню как будто она написана для вас. И еще у вас каждый раз новая песня. Многие специально приходят с тетрадками записывают. У нас ночью телефон не замолкает звонят даже из штаба фронта все тексты песен переписывают. Мне Лешка-телефонист рассказал. Мне вот понравилась про «Вологду». Или вот «Люди встречаются», такая хорошая. А какая сегодня будет? – с детской непосредственностью спросила девушка.
– «Комбат» будет, – с легкой улыбкой ответил я.
– Какая?
– «Комбат», песня так называется.
– А-а-а-а, понятно. Вот каша и блинчики. Компоту налить?
– Угу, – кивнул я, так как говорить набитым ртом уже не мог.
Самое забавное в этих песнях я их не запоминал, как сказал мой учитель, игры на гитаре у меня уникальная память на песни, что один раз услышал я могу произвести в точности через большое количество времени. Дар не дар, но в жизни он мне не раз помогал.