Истребители. Трилогия

Поселягин Владимир Геннадьевич

Прикрыв глаза, я стал вспоминать нашу встречу с генералом Жигаревым.

Вопросы, которые он мне задавал, отнюдь не были праздными, его действительно интересовало, что я скажу, хотя он тщательно скрывал это. Отвечал я после обдумывания ответов, что генералу явно нравилось, так что наш разговор затянулся на все три часа. Вопросы задавал не только Жигарев, но и остальные. По вопросам я понял, что они командиры авиасоединений. Глупо было бы считать что они прислушаются к моему мнению, но думаю кое какие мысли я вложил им в головы. Я тоже понимал, что

разница между нами очень велика, они опытные командиры, я же зеленый лейтенант которому неожиданно повезло, отчего, по их мнению, наверное от неожиданности, стал писать свои мысли о необходимых действиях авиации в этой войне. Но по мере дальнейшего разговора я менял их мнение о себе. В конце разговора мы уже общались вполне серьезно, они поняли что я держу тему вполне на уровне, и со многим были со мной согласны, так что я составил у них нужное о себе мнение. Думаю, оно стало достаточно высоким.

По мере нашего общения, генерал велел называть его Павлом Федоровичем, чтобы я постоянно не вскакивал на его обращение ко мне.

К концу выяснилось, почему я лечу в Москву, к моему удивлению не для получения наград в Кремле, раскатал губу как же, а по просьбе Политуправления Ставки. Я должен выступить завтра по центрально радио. Оказалось стране нужны герои, и именно я подходил на эту роль по всем параметрам. Двадцать восемь сбитых, считая Гейдриха. Угон немецких самолетов, уничтожение крупного аэродрома противника, новаторские идеи, так что по этой причине к Жигареву и обратились нужные товарищи. Дальше уже согласовали с политуправлением ВВС.

Речь моя уже готовиться, так что, по словам Жигарева, мне нужно было просто отбарабанить речь, и лететь обратно. Тогда я спросил:

– Товарищ гене… Павел Федорович, разрешите мне задержаться в Москве на несколько дней.

– Что? Почему? – нахмурившись, спросил он.

Я постарался объяснить что хочу.

– Товарищ генера…. Павел Федорович, вы наверное знает что я пишу песни, – и после кивка, продолжил, – вот я и хочу зарегистрироваться в авторстве, а то более пятидесяти моих песен уже расползлось по воинским частям.

– Слышал, как же. Мой ординарец, очень хорошо поет. Мне про истребителя понравилось, – чуть зажмурив от удовольствия глаза, сказал генерал.

– А ты думал тебя награждать будут? – с хитринкой спросил Жигарев.

Я молча кивнул, что тут было сказать.

– Интересовался я на эту тему. Они хотят тебе сразу две звезды вручить. Одновременно. Вот только не знают что с награждением за сбитого Гейдриха делать. Вроде как третья звезда, так на две уже представлен. Парадокс.

– Товарищ генер… Павел Федорович, а что если… – сделал я паузу, генерал попался на удочку и спросил с легкой улыбкой:

– Что?

– Сирота я, Павел Федорович, может квартиру в Москве? Чем не награда?

Просьба была наглая, я даже сказал бы сверх наглая, но нужно думать о будущем, тем более я коренной москвич, и другого места жительства не хотел. В общем, воспользовался ситуацией.

Несколько секунд Жигарев с интересом

наблюдал за мной.

– А что? Я сообщу нужным товарищам, пусть думают. Молодец лейтенант, ловко ты меня под этот разговор подвел, ловко. Да не красней ты так, молодец одним словом, – хмыкнув, сказал генерал.

– Хорошо. Даю тебе пять дней отпуску. Делай свои дела. А сейчас спой нам что-нибудь такое… Чтобы до нутра пробирало. Я знаю, у тебя такие есть, – велел генерал.

– Марков, инструмент, – крикнул наружу один из полковников.

В избу внесли гитару и дали ее мне. Сделав перебор, я проверил звучание. Настраивал ее мастер, фальши я не услышал, после чего на миг замерев, сказал:

– Эту песню я написал за три дня, она обо мне… Нет, она о всех летчиках кто болеет за небо, – поправился я, и стал перебирать струны, все наращивая темп.

Я – летчик!

Красивая форма, рант голубой

И даже завидует кто-то порой.

Я – летчик!

И гул от винта мой любимый лучший звук,

А мой самолет – это мой верный друг!

Я – летчик!

Мне хочется в небе бездонном летать,

За это готов я полжизни отдать!

Я – летчик!

Не черту, а небу я душу продал,

Мне кажется я от рожденья летал.

Я – летчик!

Я так это небо безумно люблю,

И мне без него не прожить даже хмурый денечек.

Покойного Нестерова выгну петлю, сверну от души,

Там вираж, бочка, горка…

Я – летчик!

Пускай перегрузка придавит – стерплю,

Но небо родное предать я вовек не посмею!

И землю я тоже, конечно, люблю,

Но только когда не по ней, а над нею!

Я – летчик!

Темнеет в глазах на крутом вираже

И давит на сердце мне несколько «g»…

Я – летчик!

Комбез весь в поту, можно просто отжать.

И кто вам сказал, что несложно летать?

Я – летчик!

Под крыльями смерть в оправе стальной,

Она поднимается в небо со мной.

Я – летчик!

И чтобы земля вновь не стала гореть –

Снова и снова я должен лететь.

Я – летчик!

По нити глиссады иду я домой,

А хочется жить где-то здесь, над землей.

Я – летчик!

Жены у меня пока просто нет,

Землянка – мой дом, самолет – кабинет.

Я – летчик!

И снится мне каждую ночь напролет,

Что топливо есть и поднялся на лет.

Я – летчик!

К земле меня часто хотят привязать,

Но летчик обязан, он должен летать.

Я – летчик!

(Н. Анисимов)

Эту песню я пел раза три-четыре. Немного, но голос успел поставить, где грустный, где убеждающий. Судя по тому, как меня слушали, они прониклись. Пел я минут пять, пропев ее дважды.

– М-да… Кхм. Удивил лейтенант. Я думал, что ты уже не сможешь… а ты смог. Удивил. Много репетировал?

– Только мысленно. Вы первые кто ее услышали, – честно ответил я, плашмя положив гитару на колени, и тихонько перебирая струны.