Истребивший магию
Шрифт:
Он помолчал, к чему-то долго прислушивался. Барвинок забеспокоилась и начала оглядываться по сторонам, смотрела на стены, какие-то не такие, а он наконец вздохнул с облегчением.
– В самом деле чиста.
Она вздрогнула.
– Кто?
– Совесть, – объяснил он. – Сейчас поговорил с нею, спросил, и она ничего, не возражает.
– Гибкая, – сказала она саркастически. – Податливая! Всегда уговорить сможешь.
Он возразил с недоумением:
– Ничего я не уговаривал…
– Она к тебе на лету подстраивается, –
– Это ж хорошо, – сказал он важно. – Как женщина! Я имею в виду, настоящая женщина.
Она буркнула:
– Много ты видел настоящих.
Разговаривать с ним враз расхотелось, она смотрела перед собой надменно, абсолютно не замечая его, что идет рядом сосредоточенный на чем-то важном, как он полагает, на ерунде какой-то, брови сдвинуты, лицо внимательное, щеки слегка запали, скулы красиво и четко вырисовываются на удлиненном лице, нижняя челюсть тяжеловата, губы прорисованы красиво, ничего не скажешь, но трудно себе представить, что они могут делать еще что-то, помимо хлебания супа…
Обращенное в ее сторону плечо блестит в тусклом багровом свете, выглядит то как шар размером с ее голову, то при шевелении в нем проступают толстые мышцы, а ниже под кожей перекатывается могучий бицепс, толстый, как сытый удав, даже когда лениво расслаблен. На предплечье широкий стальной браслет, ей вполне подошел бы вместо пояса, а на запястье браслет настолько широк, что уже почти и не браслет.
Ее плечи передернулись, когда она вспомнила, как он совсем бесстрашно принимал на это железо удары мечей и топоров, ничуть не беспокоясь, что рука переломится.
– Ты силен, – проговорила она, – ты чудовищно силен…
Он подумал, заметил с тяжеловесной объективностью:
– Он был силен тоже.
– Нет, – возразила она, – я не о мышцах… Ты силен своими убеждениями! Но они у тебя какие-то повернутые, жестокие, бесчеловечные!
Он проворчал:
– Это у меня бесчеловечные?
– У тебя!
– Почему?
– Не понимаешь? Да тебя, если узнают, что творишь, проклянут все люди на свете!
Он поинтересовался с той же неуклюжестью:
– Почему?
Она остановилась, он тоже замер, удивленный ее вспышкой, а она прокричала отчаянно ему в лицо:
– Ты отнимаешь у них надежду! Жизнь тяжела… а у кого не тяжела, то сера и беспросветна. Каждый селянин, одурев от однообразия работ, мечтает найти что-нибудь чудесное. Говорящую щуку, палочку-выручалочку или хотя бы ковер-самолет. Если нет, есть надежда, что повезет хотя бы в лотерее!
Он смотрел на нее с удивлением. Хорошенькая куколка, и когда раскрывает свой хорошенький ротик, то ожидаешь услышать сладкое пение или сладкое щебетание, но когда слова идут умные и резкие, даже не замечаешь ее бесстыдно огромных глаз и роскошных золотых волос.
– Ты права, – сказал он. – Ну, а как иначе?
Барвинок шла за ним, опустив голову, сглупила, не выдержала, с языка сорвалось то, что
Ступеньки вывели к двери, она показалась Барвинок плотно закрытой, но Олег пнул ногой, и отворилась легко, будто из тонких досок.
За воротами распахнулась все та же ночь, необъятная и властная, звезды блещут холодными льдинками, ярко-оранжевый месяц висит грустный, медленно тающий, как леденец, от него идет едва заметное тепло. Страшный странный лес исчез куда-то…
– Кони на месте, – сказал он довольно.
– Ночь еще не кончилась, – возразила она.
Он сдвинул плечами.
– Я не сказал, чтоб ты не тревожилась, здесь было полно всякого зверья…
– И ты оставил в таком месте коней?
– Как видишь, защита устояла.
Она пугливо огляделась.
– А теперь? Не набросятся?
Он отмахнулся.
– Когда колдун не слишком… силен, все им созданное вскоре исчезает.
Лошади тихонько заржали, приветствуя хозяев, Барвинок погладила свою по длинному носу и поцеловала в бархатные губы, мстительно поглядывая на волхва, смотри и завидуй, морда занудная, тошнит от твоей правильности..
Глава 14
Крыша постоялого двора нещадно блещет в лунном свете так, словно вся из чистейшего золота, небо черное, даже звезды померкли, а двор освещен так ярко, что можно рассмотреть каждую оброненную соломинку.
Барвинок чувствовала себя голодной, но крепилась и не ныла, раз уж волхв даже не заикается о еде, однако Олег, словно чувствует ее так же, как она себя, сказал потеплевшим голосом:
– Перекусим сперва, а потом и в постель…
Он смотрел серьезными глазами, она смятенно подумала, что когда-то перестанет возмущаться и просто ляжет. У края или у стенки, где сама выберет. Все-таки у нее есть выбор! Но что-то не чересчур уж… с размахом.
Она подавила толчок радости, но поморщилась и спросила язвительно:
– Вот так сразу?..
Он фыркнул:
– Еще полночи впереди, не заметила?.. Поужинаем, а выезжаю я на рассвете.
– Ты? – спросила она. – А я?
– И ты, – ответил он, – если проснешься.
Она сказала сердито:
– Что за мужской эгоизм? Все «я» да «я»! Почему не «мы»?
Он кивнул.
– Мы выезжаем на рассвете.
– Почему ты всегда решаешь за обоих? – спросила она с нотками дозированного возмущения в голосе. – Потому что самец?
Ворота постоялого двора гостеприимно распахнуты даже ночью, жизнь здесь не затухает. Однако к воротам как раз шел зевающий во весь рот мужик с большим засовом в руках.