Иствикские ведьмы
Шрифт:
— Не будь таким самоуверенным.
— Кто самоуверенный? Я не навязываюсь. В воскресенье, примерно к семи. Одежда любая.
Ее интересовало, почему следующее воскресенье должно быть для него грустным. Она взглянула на календарь, висящий на кухне. Числа в нем были переплетены лилиями.
Пасхальный вечер превратился в теплую весеннюю ночь с южным ветром, затягивающим луну обратно в буйные бесцветные облака. Отлив оставил серебряные лужи на дамбе. Молодая, зеленая болотная трава прорастала между скал, фары машины Александры раскачивали тени между валунами и по оплетенным деревьями воротам. Подъездная дорога поворачивала туда, где когда-то гнездились белые цапли, а теперь лежал опавший пузырь теннисного корта, сморщенный и отяжелевший, как поток лавы, потом ее машина взобралась вверх, огибая луг, окруженный безносыми статуями. Величественный
Фидель принял ее куртку, мужскую ветровку на молнии. Александра все больше находила, что мужская одежда удобнее; сначала она стала покупать обувь и перчатки, потом вельветовые и хлопчатобумажные штаны, не такие тесные в талии, как женские, и, наконец, красивые, свободные, эффектные мужские куртки, охотничьи и повседневные. Почему им должно быть удобно, в то время как мы мучаем себя «шпильками» и всеми остальными садистскими ухищрениями рабской моды?
— Buenas noches, senora, — сказал Фидель. — Es muy agradable tenerla nuevamente en esta casa [50] .
50
Добрый вечер, сеньора… Очень приятно видеть вас снова в этом доме (исп.)
— Мистер приготовил все к веселой вечеринке, — сказала Ребекка, стоявшая позади него. — О, внизу много перемен.
Джейн и Сьюки уже были в музыкальной гостиной, куда были выставлены несколько стульев с овальными спинками и осыпающейся серебряной отделкой; Крис Гэбриел развалился в углу рядом с лампой, читая «Роллинг Стоун». Остальная часть комнаты была освещена свечами, свечи всех цветов были установлены в оплетенных паутиной канделябрах на стенах, каждый мучимый сквозняком язычок пламени повторялся в крошечном зеркале. Аура свечных огней была едкого дополнительного цвета: зеленый поглощал оранжевое свечение, еще и постоянно отражаясь, как в вязкой борьбе среди несмешивающихся химических веществ. Даррил, одетый в старомодный двубортный смокинг цвета сажи, но с широкими лацканами, подошел и холодно поцеловал ее. Даже его слюна у нее на щеке была холодной. Аура Джейн была слегка мутной от гнева, а у Сьюки — розовой и веселой, как обычно. Они все были одеты в свитера и брюки, что совершенно не соответствовало случаю.
Смокинг придал Даррилу менее пестрый и неуклюжий вид, чем обычно. Он прочистил свою лягушачью глотку и объявил:
— Как насчет концерта? Мне тут пришло в голову несколько идей, и я хочу узнать, как вам, девушки, это понравится. Первый номер под названием, — замер он на полужесте, его острые мелкие зеленоватые зубы блестели, очки, которые он надел в этот вечер, были такими маленькими, что оправа из светлого пластика, казалось, поймала его глаза в ловушку, — «Соловей пел буги на Беркли-сквер».
Множество нот слетело с клавиш, как будто играло сразу много рук, левая рука выдавала низкий неясный ритм, веселый, но темный, как грозовая туча, вырастающая прямо над вершинами деревьев, и потом правая рука подхватывала колеблющиеся прерывистые фразы, так что постепенно возникала мелодия, радуга мелодии. Можно было увидеть ее, туманный английский парк, жемчужное лондонское небо, танец щекой к щеке, и одновременно услышать американский грохот, добротный публичный дом из песчаника, с колокольчиком, который могли придумать только на этом континенте в разукрашенных борделях южного города у реки. Мелодия приближалась к басам, бас пододвигался и проглатывал
Тишина, если не считать гула фортепьянной арфы.
— Эксцентрично, — сказала Джейн Смарт сухо.
— Правда, дорогой, — убеждала Сьюки хозяина, выставленного на всеобщее обозрение и щурящегося теперь, когда напряжение спало. — Никогда не слышала ничего подобного.
— Я чуть не плакала, — искренне добавила Александра, она перемешивала в себе такого рода воспоминания и такие намеки на свое будущее; музыка освещает пульсирующим светом своей лампы пещеру нашего существования.
Даррил казался смущенным их похвалой, готовый раствориться в ней без остатка. Он встряхнул лохматой головой, как собака, отряхивающаяся от воды, а потом сделал какое-то неуловимое движение, будто поставил на место свою челюсть теми же двумя пальцами, которыми вытер углы рта.
— Вроде неплохо получилось, — согласился он. — О'кей, а сейчас давайте послушаем вот это, под названием «Как высоко плывет луна».
Это прошло похуже, хотя действовало то же колдовство. Колдовство кражи и превращений, думала Александра, нет искреннего творческого возбуждения, только смелость чудовищных комбинаций. Третьей была представлена нежная мелодия «Yesterday» «Битлз», разбитая запинающимся ритмом самбы; она их всех рассмешила, не было того эффекта, что от первой вещи, и не было, возможно, и такого намерения.
— Итак, — сказал Ван Хорн, поднимаясь с места. — Вот какая у меня идея. Мой друг в Нью-Йорке сказал, что контактирует с администратором студии звукозаписи, и, если я разработаю дюжину таких вещей, возможно, мы сможем достать бабки, чтобы поддержать это учреждение на плаву. Итак, каково ваше мнение?
— По-моему, это необычно, — высказалась Сьюки, ее полная верхняя губа прикрыла нижнюю с выражением серьезности, что, тем не менее, выглядело так, будто она насмешничает.
— Что необычно? — спросил Ван Хорн, его лицо болезненно искривилось. — Тайни Тим был необычным. Либерас был необычным. Ли Харви Освальд был необычным. Чтобы привлечь хоть какое-то внимание в наше время, нужно быть не от мира сего.
— Этому учреждению нужны бабки? — спросила Джейн Смарт резко.
— Ну, мне так сказали, дорогуша.
— Кто? — спросила Сьюки.
— Да кое-кто, — рассеянно сказал он, глядя, прищурившись, сквозь пламя свечей, как будто не мог видеть ничего, кроме их отражений. — Представители банкиров. Будущие партнеры. — Внезапно он раскланялся в шутовской манере фильма ужасов, приседая в своем старом черном смокинге, как хромой, его ноги производили неверные движения, как прикрепленные на шарнирах. — Хватит о делах, — сказал он. — Пошли в гостиную. Давайте напьемся.
Что-то замышлялось. Александра почувствовала какой-то толчок: появился необъятный, гладкий склон депрессии — будто внутри у нее открылась автоматическая дверь, управляемая датчиком, спрятанным в сознании, и уже ничто не могло ее спасти от надвигающейся тьмы — ни сладкий сон, ни таблетки, ни солнечное утро. Ее жизнь была замком из песка, и она знала, что все, увиденное ею сегодня, обернется печалью.
Ужасные, покрытые пылью творения поп-арта в гостиной были печальны, несколько флуоресцентных ламп в светильниках наверху отсутствовали или мигали с жужжанием. В большой длинной комнате нужно было собрать больше людей, чтобы она неожиданно наполнилась весельем, для которого и была создана; комната показалась Александре редко посещаемой церковью, вроде тех, что пионеры Колорадо построили у горных дорог и в которые никто никогда больше не заглядывал. Это скорее упадок, чем отречение, все слишком заняты заменой свечей в своем грузовом пикапе или восстановлением сил после субботней ночи, места для парковки заросли травой, скамьи с подставками все еще хранили в себе сборники церковных гимнов.