Иствикские ведьмы
Шрифт:
книги по астрологии». Кажется, я становлюсь слезливой, когда вспоминаю Клайда, потому что миссис Хэллибред положила мне руку на плечо, и это был жест адвоката. Впрочем, полагаю, это помогло продать дом, даже поставило их в такое положение, что они едва ли могли отказаться.
— Как их зовут? — спросила Александра, беспокоясь, что банка с супом из моллюсков, которую она разогревала на плите, могла выкипеть.
Голос Сьюки в телефонной трубке болезненно просил, чтобы в нее влили свежих жизненных сил, и Александра пыталась отреагировать, проявить интерес к людям, с которыми не была знакома, но клетки ее были уже так засорены знакомыми и теми, которых она едва знала, друзьями, которых она любила, а потом забыла. Во время одного круиза на «Коронии», двадцать лет назад, который они совершили с Озом, завязалось достаточно знакомств, чтобы хватило на всю жизнь, — соседи по столу, пассажиры, что сидели рядом с ними в ветреный день на палубе, завернувшись в одеяла, и пили в одиннадцать свой бульон; пары, которые они встречали в полночь в баре, стюарды,
— У них приятные имена, — охотно продолжила Сьюки. — Артур и Роза. Не знаю, понравятся ли они тебе, они кажутся скорее прагматиками, чем художественными натурами.
Одной из причин депрессии Александры было то, что Даррил вернулся несколько недель назад с ответом из Нью-Йорка от менеджера галереи на Пятьдесят седьмой улице, тот считает, что ее скульптуры слишком похожи на работы Ники де Сент-Фалль. Кроме того, две из трех были возвращены поврежденными; Ван Хорн взял с собой Криса Гэбриела, чтобы тот помог вести машину (Даррил впадал в истерику на Коннектикутской магистрали: грузовые машины прижимали его, шипели и сталкивались с ним бортами, омерзительные толстые шоферы свирепо глядели вниз из своих высоких, грязных кабин на его «Мерседес»). А по дороге домой, в Бронксе, они подобрали хичхайкера — так что скульптурки псевдо-Нана, ехавшие на заднем сиденье, пришлось сдвинуть, чтобы расчистить место. Когда Александра показала Ван Хорну погнутые конечности из непрочного папье-маше и один совсем оторванный большой палец, его лицо покрылось пятнами, глаза и рот приоткрылись, тусклый левый глаз вылез из орбиты и сдвинулся по направлению к уху и слюна побежала из углов губ.
— Боже мой, — сказал он, — бедное дитя стояло на Диган в паре кварталов от самых ужасных трущоб в этой дерьмовой стране, его могли обмануть, убить, если бы мы не подобрали его.
«Он мыслит как таксист», — осознала Александра.
Позже он спросил:
— Почему, наконец, тебе не попробовать работать в дереве? Думаешь, Микеланджело тратил время на старые газеты, вымазанные клеем?
— А куда уедут Крис и Дженни? — спросила она, собравшись с мыслями.
У нее на уме были, также смущавшие ее, мысли о Джо Марино, который, даже признавшись, что Джина опять беременна, становился все более нежным и, приходя в условленное время и бросая палочки в ее окна, со всей серьезностью беседовал с ней на кухне (она больше не пускала его в спальню) о том, что уходит от Джины и они поселятся с четырьмя детьми Александры в доме где-нибудь поблизости, но не в Иствике, может быть, в Коддингтон-Джанкшн. Он был застенчивым, скромным человеком и не думал о том, чтобы найти другую любовницу; это было бы предательством по отношению к команде, которую он собрал. Александра продолжала резать правду о том, что предпочитает жить одна, чем быть женой водопроводчика; ей хватило Оза с его охрой. Но такие снобистские и недобрые мысли заставили ее чувствовать себя виноватой настолько, что она смягчилась и пустила Джо к себе в постель. Александра за зиму прибавила семь фунтов, и этот небольшой излишек жира, возможно, затруднял ей достижение оргазма; голое тело Джо представлялось ей инкубом, и, когда она открывала глаза, ей казалось, что шляпа уже у него на голове, эта нелепая клетчатая шерстяная шляпа с крошечными полями и переливающимся коричневым перышком.
Или, может, кто-то где-то завязал aiguillette сексуальности Александры.
— Кто знает? — спросила в свою очередь Сьюки. — Похоже, они сами не знают. Мне известно, что они не хотят возвращаться туда, откуда приехали. Дженни совершенно убеждена в том, что Даррил близок к тому, чтобы совершить открытие в своей лаборатории, и хочет внести всю свою долю от продажи дома в его проект.
Это потрясло Александру и поглотило все ее внимание — или потому, что любой разговор о деньгах действует магически, или потому, что ей не приходило в голову, что Даррил Ван Хорн нуждался в деньгах. Что они все нуждались в деньгах — выплаты пособий на детей все чаще и чаще задерживаются, дивиденды снижаются из-за войны и перегревшейся экономики, родители не хотят повысить хоть на доллар плату Джейн Смарт за получасовые уроки фортепьяно, новые скульптуры Александры стоят меньше, чем газетная бумага, измельченная для их изготовления, Сьюки должна неделями тянуть улыбку во время продажи, — допускалось. Особенный шик их маленьким торжествам придавала расточительность в виде целой бутылки «Wild Turkey», или баночки цельных кешью, или банки анчоусов. И в эти времена народных волнений, когда целое поколение торгует и потребляет наркотики, реже, чем когда-либо, приходила украдкой чья-нибудь жена за граммом сухого ятрышника, чтобы подмешать его в любовный напиток для слабеющего мужа, или вдова, любительница птиц, которой нужна белена, чтобы отравить соседского кота, или робкий подросток, надеющийся
— Вы говорили с ней об этом?
— Я сказала ей, что считаю это безумием. Артур Хэллибред — преподаватель физики, он считает, что опыты Даррила совершенно лишены научного обоснования.
— Разве не то же самое говорят все ученые, лишь только у кого-то появится новая идея?
— Не защищай его, дорогая. Я не знала, что тебя это интересует.
— На самом деле меня не интересует, что Дженни делает со своими деньгами, — сказала Александра. — Не считая того, что она тоже женщина. Как она реагировала, когда ты ей это сказала?
— Ой, знаешь, вытаращила глаза, а ее подбородок еще больше заострился, и казалось, что она меня не слышит. Под ее покорностью скрывается такое упрямство. Она слишком хороша для этого мира.
— По-моему, она демонстрирует это всем своим видом, — медленно сказала Александра, чувствуя с сожалением, что все они зависимы от нее, их собственного чистого творения.
Джейн Смарт позже назвала эту неделю бешеной.
— Ты что, не могла такого предположить? Александра, ты действительно выглядишь рассеянной эти дни. — Ей казалось, что ладони жгут горящими головками спичек. — Она переезжает! Он пригласил ее переехать к нему вместе с этим ее придурковатым братцем.
— В «жабий дом»?
— В старый дом Леноксов, — сказала Джейн, отказываясь от названия, которое они когда-то ему дали. — Вот куда она закидывала удочку все время, пока мы хлопали глазами. Мы, такие изысканные, снизошли до этой безвкусной девицы, пригласили ее с собой в гости, а она, такая сдержанная, как будто на самом деле выше всего этого, ну прямо Золушка, живущая на кухне, которая знает, что в ее жизни обязательно будет хрустальная туфелька. Ох, уж это чистоплюйство, вот что меня достает. Бегает в своем хорошеньком белом халатике, и ей платят за это, когда он задолжал всему городу, и банк собирается закрыть его счет, но не хочет связываться с залогом недвижимости, стоимость ее содержания просто кошмарная. Ты знаешь, во сколько обошлась новая шиферная крыша для этого погребального костра?
— Детка, — сказала Александра, — ты говоришь как финансист. Где ты всему этому научилась?
Толстые желтые почки сирени уже раскрылись первыми сердцевидными листками, и прутья отцветшей форзиции стали цвета шартрез, как миниатюрные ивы. Серые белки перестали прибегать к кормушке, слишком занятые спариванием, чтобы есть, и виноградные лозы, казавшиеся такими мертвыми всю зиму, снова начинали затенять дерево. По мере того как весенняя грязь высыхала и покрывалась зеленью, Александра чувствовала себя менее взвинченной; она опять принялась за изготовление своих глиняных малышек, готовясь к летней страде, и они получались несколько крупнее и более интенсивно раскрашенными: она благодаря своей творческой неудаче кое-чему научилась за зиму. И такой вот помолодевшей, Александра, на беду, поспешно разделила возмущение Джейн; сочувствие к детям Гэбриела, приехавшим в дом, который она ощущала отчасти своим, медленно ослабевало. Она всегда придерживалась тщеславной фантазии, что, несмотря на недосягаемую красоту и живость Сьюки и на большую энергичность и увлеченность колдовством Джейн, она, Александра, была любимицей Даррила — по определенной физической крепости, почти такой же, как у него, и по тому, что им было предназначено властвовать. Это само собой разумелось.
Джейн продолжала:
— Мне рассказал Боб Осгуд.
Боб Осгуд был президентом центрального отделения «Олд Стоун Банка»: коренастый, того же типа, что Реймонд Нефф, но без учительской мягкости и той манеры запугивать до испарины, которую приобретают учителя; солидный и уверенный в себе, скорее оттого, что имеет дело с деньгами. Он был совершенно, красиво лыс, со свежеотчеканенным блеском головы и обнаженной розоватостью ушей, век и ноздрей и даже тонких, быстрых пальцев, как будто он только что вышел из парной.
— Ты видишься с Бобом Осгудом?
Джейн помолчала, демонстрируя отвращение к прямому вопросу и незнание, как ответить.
— Его дочь Дебора занимается со мной вечером во вторник, и он приезжает за ней, один-два раза оставался, чтобы выпить пива. Знаешь, какая зануда Харриет Осгуд; бедный Боб, она его просто достает!
«Доставать» — одно из выражений, которые ввела в моду молодежь, в устах Джейн звучало немного фальшиво и резко. Но Джейн и была грубой, как, впрочем, все в Массачусетсе. Пуританизм в свое время обломал зубы на этой грубоватости обитателей Массачусетса, но за счет мягкосердечных индейцев разбросал свои колокольни и понастроил каменные стены своих цитаделей по всему Коннектикуту, оставив Род-Айленд квакерам, иудеям, поборникам свободной морали и женщинам.