Итальянская новелла Возрождения
Шрифт:
Королю очень понравился благородный обман королевы, и он оставил ее на своем ложе, пожелав, чтобы наутро все бароны и придворные вошли в опочивальню и воочию увидели возлежащую с ним королеву. Король рассказал своим придворным об ее хитрой выдумке. Все восхищались умом своей синьоры, так искусно обманувшей своего супруга, и славили короля, оставшегося довольным этой милой шуткой. С тех пор король совершенно переменился, оставил своих дам, с которыми предавался любовным утехам, и так привязался к королеве и так полюбились ему ее объятия и поцелуи, что он уже не стал забавляться с другими женщинами.
Господь бог оказал милость доброй королеве, и она зачала ребенка мужеского пола и в положенное время родила. Это было в первый день февраля года 1196. Радость была великая среди всех арагонцев, узнавших о рождении законного наследника своего богоданного короля. По обычаю этой страны, малютку понесли в церковь, и случилось, что при входе в нее к людям, несшим ребенка, вышли священники, не знавшие о происшедшем, и запели прекраснейшую молитву «Те Deum laudamus» [205] ,
205
Тебя бога хвалим (лат.).
206
Благословен господь бог Израилей (лат.).
Часть вторая, новелла XLV
О хитроумной затее дона Бассано, предпринятой с целью избавиться от преследований епископа, намеревавшегося заточить его в тюрьму за любовные услады с монахинями
Немного лет тому назад жил в одном из городов Ломбардии некий епископ, слывший за человека отменной святости, и, пожалуй, будь он кастратом, святость его была бы еще больше. Но поистине до женщин он был охоч сверх всякой меры, всех хотел только для себя, а бедным священникам не только не позволял с ними немного порезвиться, но даже глядеть на них. Посещая некоторые городские монастыри, он повстречался с одной аббатисой, которая пришлась ему по душе. Он быстро с ней сблизился, и дружба их была такого рода, что к моменту отбытия мессера епископа его и аббатису связывали узы любви. В том же монастыре жила молодая монахиня, возлюбленным которой был священник, каноник одной из городских церквей. Он целыми днями торчал в монастыре, без конца болтая со своей духовной дочерью. Это совсем не нравилось аббатисе, но, так как монахиня была одной из знатнейших дам города, она не могла поставить ее на место так, как ей этого хотелось бы. Впрочем, она не переставала каждый день пробирать ее и поучать. Монахиня столько же обращала внимания на слова аббатисы, сколько на свой плат, надетый при пострижении. Теперь, когда аббатиса завела дружбу с епископом, она стала просить его, как милости, чтобы тот наказал дона Бассано — так звали нашего каноника — и запретил ему бывать в монастыре. Епископ, желавший угодить ей, предал его анафеме и запретил всем священникам, независимо от сана, посещать женские монастыри без особого на то разрешения. Он добился согласия губернатора, который от имени герцога Миланского правил городом, на издание и обнародование соответствующего строжайшего указа, что и было сделано.
Однако каноника это не остановило, и, побуждаемый любовью, он продолжал посещать монастырь; но так как дела свои он вел совсем неосторожно, а у аббатисы было сколько угодно соглядатаев, которые не спускали с него глаз, каноник скоро попался в расставленные сети. Когда он однажды направлялся в приемную, сбиры схватили его и отвели в епископат, где епископ и приказал заточить его в тюрьму. Там ему пришлось сесть на хлеб и на воду и соблюдать посты, не указанные в календаре. Аббатиса же, не переставая, забрасывала письмами епископа и через всяких посредников настаивала, чтобы он построже наказал злосчастного дона Бассано. Устроили большой процесс, на котором было подтверждено непослушание священника и предание его анафеме; епископ был к нему очень суров, намереваясь сыграть с ним шутку позлее. Однако в дело вмешалось несколько знатных людей, друзей священника, и они чуть поумерили гнев епископа, хотя совершенно умиротворить его не удалось.
Дело приняло вот каков оборот: священника Бассано освободили из тюрьмы и сняли с него анафему, но с условием, что он обязуется уплатить, кроме тюремных расходов, восемьдесят золотых дукатов в епископскую казну и что ноги его никогда не будет в монастыре, а если паче чаяния его там застигнут, то он будет сослан на галеры или навечно заключен в тюрьму.
Аббатиса, узнав, как плохо пришлось священнику Бассано, и радуясь чужому горю, старалась нанести монахине, подруге священника, самые жестокие обиды, какие только могла, но та терпеливо все сносила, ожидая подходящего места и часа, чтобы отомстить. И вот аббатиса, как особа признательная, не желая, чтобы ее упрекнули в пороке неблагодарности, который столь не по душе людям, решила пригласить епископа к себе в келью и пободрствовать с ним ночью. И зная, что при таких бдениях происходят вещи, вызывающие некоторое утомление
Между тем влюбленная монахиня в полном отчаянии, что дону Бассано грозит тюрьма, только и помышляла о том, как бы ей чем-нибудь насолить аббатисе, которая, как говорится, просто из кожи вон лезла; видя, какая суета происходит в ее келье, она решила, что, несомненно, мадонна аббатиса собирается приятно провести ночь, но с кем-никак не могла дознаться. Тогда она решила одну-две ночи посторожить и воочию убедилась, что приходит к ней сам епископ. И не только в эту ночь, но всякий раз, когда готовилась лакомства, появлялся епископ, чтобы немного подкрепиться. Поэтому она подобрала ключ к келье аббатисы; еще прежде у нее был подделан ключ к монастырским воротам, через которые она впускала к себе дона Бассано. Итак, видя совершавшиеся приготовления, она через главные ворота провела к себе дона Бассано и спрятала его в келье. Был канун праздника св. Лоренцо, и аббатиса находилась в трапезной с монашками; в это время возлюбленная дона Бассано провела его в келью аббатисы и спрятала под кровать. Ночью, по обыкновению, пришел епископ и был введен в келью, где, хорошо полакомившись и выпив, монсиньор и аббатиса возлегли. И, шутя и болтая, епископ возложил руку на грудь своей дочери и спросил:
— А что сие у вас?
— Грудки, — отвечала та.
— Нет, нет, — перебил ее епископ, — сие небесные колокольчики. — Потом, дотронувшись до живота, спросил опять: — А сие что такое?
— Живот, — отвечала аббатиса.
— Вы заблуждаетесь, жизнь моя, сие гора Гелвуйская [207] . А сие что, душа моя? — и положил свою руку на то место, которое не признает ни праздников, ни бдений. Мадонна аббатиса хотя и захихикала, но не знала, что ответить. Тогда епископ продолжал:
207
Согласно библии, у подножия этой горы принял смерть царь Саул.
— Я вижу, сердце мое, что вы не знаете истинных названий вещей. Сие долина Иосафатская [208] ,— и прибавил: — так вот, поднимусь я на оную гору Гелвуйскую и зазвоню в оба небесных колокольчика, а затем спущусь в долину Иосафатскую, где совершу великое чудо, — с этими словами он обнял аббатису и предался с ней утехам любви.
Дон Бассано, сидевший под кроватью, слышал это милое щебетанье и, чувствуя у себя над головой чертовскую пляску, хотел было выдать себя, но потом раздумал. Всю ночь епископ развлекался и под утро удалился из монастыря. Монахиня, стоявшая на страже, в то время как аббатиса и ее приспешница провожали епископа, провела священника из кельи аббатисы в свою и там, загоняя дьявола в ад, он рассказал ей все, что слышал и что он намеревается делать.
208
По церковной традиции, то место, где будет происходить Страшный суд при кончине мира.
Когда аббатиса вернулась в свою келью, хитрая монахиня выставила за дверь своего священника. Как раз был день св. Лоренцо, на празднование которого был приглашен епископ, и дон Бассано, каноник Сан-Лоренцо, должен был в этот день служить мессу. Поэтому он велел принести полный требник к себе в келью, соскоблил несколько слов в самом начале и искусно вписал туда совсем другие, какие — вы дальше узнаете. На пергаментной бумаге требника сделать это было нетрудно. Явился епископ в сопровождении первейших граждан города, чтобы почтить праздник своим присутствием. И вот дон Бассано торжественно начал служить мессу. Епископ сидел около главного алтаря в большом кресле, поставленном для него по уставу. И вот, приступая к службе, дон Бассано сказал:
— Omnipotens, aeteme Deus, qui haesterna nocte Reveren-dissimum Dominum nostrum supra monte m Gelboe ascenderejbique campanas coeli pulsare et deinde in vallem Iosaphat descendere fecisti, ubi multa mirabilia fecit, etc [209] .
Епископ, услышав в начале богослужения слова, которые он считал никому неизвестными, пришел в страшную ярость. Когда месса кончилась, он, возмущенный свыше всякой меры, удалился в епископат с твердым намерением проучить священника и приказал тотчас же после ужина позвать его. Священник, которого всегда окружали друзья — несколько дворян из самых храбрых в городе, явился с ними и епископу. В это время монсиньор прохаживался по залу и, завидя священника, с суровым видом спросил его, что это за слова, которыми он начал службу. Тот отвечал, что так, мол, написано в требнике. Епископ ему не поверил и послал одного из своих священников в Сан-Лоренцо за требником. Когда требник был принесен и передан епископу, тот открыл его и увидел, что слова так хорошо подделаны и так похожи на стертые, что ничего и не скажешь. Тогда он отозвал в сторону дона Бассано, желая разузнать, как обстояло дело. Священник рассказал ему, как все произошло; испуганный епископ, боявшийся, как бы его «бдения» с аббатисой не получили огласки, пообещал священнику возместить ему восемьдесят дукатов, которые он заставил его раньше заплатить, и сказал ему:
209
Всемогущий и вечный боже, ты, что подвигнул вчера ночью нашего преподобного отца взойти на гору Гелвуйскую, и там зазвонить в небесные колокольчики, и спуститься потом в долину Иосафатскую, где свершил он много чудес, и прочее (лат.).