Итоги № 24 (2013)

Итоги Итоги Журнал

— Ну и? За чем дело стало, Владимир Владимирович? Чемодан — вокзал — Париж!

— Нет. Пока нет. Я ведь и работу люблю не меньше. Ценю и дорожу ею. Как бы вам сказать, чтобы не прозвучало совсем пафосно? Горжусь, что у меня есть зритель, который прислушивается к моему мнению, доверяет тому, что говорю. Люди подходят на улицах со словами: «Можно пожать вам руку?» Такого не будет ни во Франции, ни в Штатах. Там я буду обеспеченным пенсионером, и только. А здесь могу задавать вопросы далеко не самым последним людям в России.

— Вот вы в прошлом году делали интервью с Медведевым. Смотрел я его, и не покидало чувство, словно играете в поддавки с премьером, не хотите обидеть острыми вопросами, не дожимаете.

—

Меня застигло врасплох, что он вообще согласился прийти в студию. Я ведь позвал Дмитрия Анатольевича, обратившись напрямую в эфире. Через два дня позвонила госпожа Тимакова, пожурила, сказав, что так не приглашают, и подтвердила готовность патрона участвовать в программе. Заранее вопросы никто не просил, что все же необычно для персоны подобного ранга. Кроме того, во мне есть некий… как бы точнее выразиться... пиетет. Должность собеседника обязывает быть предельно корректным с ним. Я и был. Так же вел бы себя и с президентом Грузии или с премьер-министром Израиля. Доступно объясняю?

— В общих чертах.

— Я не стремился непременно приложить Медведева. Это вообще плохая цель для журналиста. Личная неприязнь к человеку не должна быть главенствующей, если берешь у него интервью. Да, соглашусь, беседа с Дмитрием Анатольевичем стала не лучшей в моей жизни, мог бы жестче формулировать вопросы, но не сделал этого.

— А Путина вы звали?

— Через Дмитрия Пескова, пообещавшего передать просьбу. Дней через десять он позвонил и сообщил, что Владимир Владимирович не придет. Без объяснения причин. Я подумал, по-своему это даже логично. Какой смысл? С ним бы я разговаривал не как с Медведевым.

— Без подыгрыша?

— Безусловно.

— Почему?

— Может, по той причине, что воспринимаю Путина более серьезно.

— Вам часто бывает скучно с собеседником? Порой кажется, что маетесь в студии.

— Мне никто не навязывает гостей. Могут порекомендовать, но не обязать. Да, иногда приглашаешь человека, рассчитывая на интересный разговор, однако ничего не получается. Что поделать? К примеру, с Димой Хворостовским у меня хорошие отношения, а интервью не сложилось. Я и так, и сяк, нет, не пошло. А с Марией Гулегиной, которую совсем не знаю, отлично поговорили. Иногда случаются такие открытия.

— С Ириной Яровой было еще круче.

— Да, это любопытно. Мы ведь звали ее как соавтора более сотни законопроектов, внесенных в Думу. Яровая согласилась на интервью не сразу. Склонен считать, она серьезно готовилась к встрече, может, советовалась со старшими товарищами по «Единой России». Полагаю, было решено мочить Познера, показать всем, что он сука, жидовская морда и американский шпион.

— А вы не ожидали такого поворота.

— Первую треть программы думал, что сможем разговаривать, потом понял, что нет. Дальше мне предстояло определиться, как себя вести. Сдержаться было крайне трудно, но я дал возможность Яровой излить накопленное до дна, чтобы зритель увидел ее во всей красе.

— Подобное с вами случалось?

— Пожалуй, нет. Ко мне приходили разные люди, с кем-то, как с писателем Прохановым, я спорил, но при этом мы уважали друг друга. Александр Андреевич человек яркий, думающий, с чувством юмора. А вот так, чтобы специально провоцировать в эфире, пытаться вывести из равновесия, — это впервые. Видимо, кто-то в коридорах власти очень уж сильно не любит мою персону.

— Вы сможете сформулировать закон Познера? Вычленить его зерно?

— Нет, конечно. Мы с вами не впервые общаемся, и я наверняка рассказывал, что долго был пропагандистом, расхваливал советское общество и образ жизни в СССР. Поначалу делал это искренне, потом понял, что говорю лишь часть правды и о многом умалчиваю. Постепенно шло внутреннее разрушение, пока окончательно не осознал,

что дальше так не могу. Считаю, я совершил грех. Тяжкий. Не в религиозном, а в человеческом смысле. Я обманывал людей. Поклялся себе, что больше никогда. Никогда! Не буду врать, постараюсь всегда говорить тем, кто мне верит, правду. Это никакой не закон, но твердый принцип, которого придерживаюсь. Прошлое постоянно напоминает, каким я был, не позволяя повторять ошибок.

— И вам не в чем себя упрекнуть?

— Знаю, прозвучит нескромно, но я точно не лгу, ни когда задаю вопросы другим, ни когда отвечаю сам.

— Вы вернулись в Россию из Штатов в 97-м году. За это время атмосфера изменилась…

— Да, поменялось многое, но не скажу, будто сегодня дышится труднее, чем вчера. Это ведь давно началось. Отсылаю всех к выборам Ельцина на второй президентский срок, когда было понятно, что он проигрывает Зюганову, и Березовский с Гусинским решили с помощью телевидения любой ценой накачать рейтинг Бориса Николаевича и непременно приложить мордой об асфальт Геннадия Андреевича. Это делали мои коллеги, и в тот момент они перестали быть журналистами. Цинизм в российском обществе в целом и в нашей профессии в частности зашкаливает, люди порой не замечают, как превращаются в проституток, а когда понимают, менять что-либо уже поздно. Нельзя быть чуть-чуть беременной. Либо врешь и лицемеришь, либо говоришь правду. Каждый выбирает для себя. Я свою линию определил и не изменяю ей, хотя, не скрою, иногда хочется послать все далеко-далеко. Вдруг сознаешь бессмысленность того, чем занимаешься. И дело не во власти, а в людях. Но так бывает, пока куда-нибудь не поедешь. В связи с выходом книги «Прощание с иллюзиями» я много колесил по стране, встречался с читателями. Народу всегда собирается тьма. И всякий раз мое настроение менялось к лучшему, когда видел, как важно для пришедших, что говорю и о чем пишу. Хоть и слышу постоянно упреки в том, что я не русский, это не мешает мне искренне переживать за Россию. Не понимаю тех, кто с удовольствием обсирает ее.

— А кем вы себя ощущаете, Владимир Владимирович?

— Не узнавшему меня человеку говорю, что я помесь, дворняжка. Но если всерьез, более всего чувствую себя дома во Франции в целом и в Нью-Йорке в отдельности.

— Мне казалось, вы все о себе рассказали, а тут недавно признались, что двадцать лет назад переболели раком, но публично сообщили об этом лишь сейчас.

— И сделал по той причине, что присоединился к движению Stand Up To Cancer — «Вместе против рака», участвовал в рекламной кампании и продолжу в будущем. Смысл акции — собрать большие деньги, которые станут распределять между разными лабораториями, но работающими сообща и на один результат. В 1993-м мне повезло трижды: во-первых, болезнь рано обнаружили, а это стало возможным, поскольку я каждый год прохожу полное медобследование. Для меня это такое же правило, как чистить зубы утром и вечером. Во-вторых, помогло, что все случилось в Америке, где медицина на очень приличном уровне. И третье: Фил Донахью был знаком с выдающимся онкологом Патриком Уолшем, и тот виртуозно сделал мне операцию. А вообще, конечно, рак нельзя назвать везением…

— После болезни ваше отношение к жизни изменилось?

— Я умею преодолевать отчаяние. Хотя для меня важно, чтобы кто-то из близких погладил по головке, успокоил, сказал: «Ну что ты, не расстраивайся, все будет хорошо». Знаете, помогает! Я человек эмоциональный…

— А проститься с иллюзиями, о чем пишете в последней книге, получилось?

— По-прежнему могу ошибаться в каких-то оценках, но глобальных заблуждений, определяющих жизнь, уже нет. Вылечился! Это как с раком: предпочитаю знать, чем пребывать в плену надежд, мол, рассосется. Не надо ждать, пока шарахнет, лучше взять в руки скальпель… Мне ведь скоро восемьдесят! Сам не верю, тем не менее, как говорится, медицинский факт. Неприлично в таком возрасте заниматься самообманом.