Итоги № 25 (2013)
Шрифт:
— Проверили?
— Да, все так и есть.
— А правда, будто в годы Второй мировой ваш отец воевал в рядах французского Сопротивления?
— Это вторая причина, по которой с фамилией Деллос несладко жилось в Советском Союзе. Папа был в немецком плену. История надрывная. Отец не любил распространяться на эту тему, даже награждение орденом Почетного легиона, случившееся после войны, воспринял спокойно. Он не расценивал это как событие, у папы была своя шкала ценностей. Именно о таких говорят: настоящие люди. Личных амбиций минимум, абсолютный трудоголик, человек чести и слова. У папы были очень гладкие, по-детски розовые ладошки. Несколько раз я не слишком удачно пошутил на эту тему, пока отец не гаркнул, что ему было несвойственно. И рассказал то, о чем молчал много лет. В концлагерь он попал в бессознательном состоянии, и в первый же день у него украли миску. Вскоре выяснилось: это самое ценное, за что следовало держаться пленным. Кормили в лагере так: выезжала повозка с бочкой, где кипело варево. Немец из огромного половника наливал похлебку всем, у кого была посуда. Отец пару дней поголодал, а потом вместо миски начал подставлять сложенные лодочкой ладони. От обжигающего пойла обварилась кожа, пошла волдырями, но отец терпел, чтобы хоть как-то питаться и не потерять силы. Когда умер сосед по бараку, его миска по наследству досталась папе. Но следы от ожогов остались навечно... Отец организовал побег, вместе с другими беглецами прятался по французским лесам, пока не собрал свой партизанский отряд. Батальон под командованием папы участвовал в освобождении Лиона. Позже
— Золото-бриллианты?
— Именно! Наша семья с аппетитом проедала их в Гражданскую и Великую Отечественную, последние крохи выгребала в хрущевскую оттепель. Тем не менее в шкатулке и тогда осталось такое, что в магазине «Жемчуг» на Арбате, единственном месте Советского Союза, где официально принимали ювелирку от населения, у мамы отказывались брать даже самую скромную фитюльку. Оценщики дружно говорили: «Мариночка, ее никто не купит. У людей нет таких денег. Тут требуется целое состояние!» Любая безделушка из бабушкиного ларца стоила сотни тысяч тех, советских, рублей. В результате мама брала молоток, разбивала украшения, выковыривала бриллианты и сдавала золото скупщикам драгметаллов как лом... А до Арбата мы жили на Пушкинской площади, отсюда и моя привязанность к этому месту.
— Балерину на крыше дома напротив здания «Известий» помните?
— Когда у гипсовой барышни отлетела рука и под предлогом заботы о безопасности прохожих скульптуру демонтировали, мне было три года, но бабушка рассказывала, будто бронзовый Пушкин в тот день пригорюнился, опустил голову и более ее не поднимал... Мне исполнилось десять лет, когда родители развелись. Я остался с мамой, отношения с отцом как-то сломались. Он обиделся на всех, в том числе на меня. Правда, по мере возможностей папа принимал участие в моем воспитании. Я ведь рос страшным хулиганом и оттянулся по полной программе, когда пришло время хиппи. Думаю, в какой-то момент родители поставили на мне крест. При этом я учился на Арбате в 12-й спецшколе с французским уклоном и знал Париж, ни разу не побывав в нем, лучше любого парижанина. Смешно, но даже сейчас могу закрыть глаза и мысленно в мельчайших подробностях представить карту города, которую выучил в четвертом или пятом классе. Впрочем, если бы продолжал хипповать и не взялся за ум, мне светила перспектива вопреки расхожей фразе умереть, так и не увидев Парижа... Помогла мама. В семнадцать лет отправила меня в автономное плавание, в качестве стартового капитала оставив хорошую трехкомнатную квартиру и столовое серебро. Сама переехала к новому мужу, журналисту-международнику Евгению Пральникову. Я безудержно гулял, пока не прокутил все. Вмиг, когда закончились деньги, испарились и многочисленные друзья. Все, до последней души. Я остался один. А кушать хотелось. К счастью, быстро нащупал золотую жилу и занялся реставрацией икон. Насобачился делать именно то, что нравилось заказчикам. И понеслось! Пошла активная работа, опять появились шальные деньги. Пахал как двужильный, почти перестал спать и все же не справлялся. Возникли очереди из клиентов. Мои иконы продавались лучше, чем у других.
— Это был легальный бизнес?
— О чем вы говорите? В СССР?! Упаси Господь! За такие вещи светила реальная статья УК. Запросто могли инкриминировать незаконную торговлю предметами культа. Людей сажали по-настоящему!
— За риск вы брали двойную плату?
— Само собой. Большинство икон покупали иностранцы. За месяц зарабатывал тысячи полторы рублей и... с легкостью их проматывал. Это передалось от мамы. Никогда не был в быту скопидомом, всегда безболезненно расставался с деньгами. Поэтому и хотел иметь столько, чтобы не возникала необходимость считать. Гулять — так на широкую ногу! Да, в бизнесе действую совершенно по-иному, многие, наверное, называют меня прижимистым, но это отдельная история. Если ресторанное хозяйство не вести рачительно, гарантированно вылетишь в трубу.
— А когда вы, Андрей, решили уехать из России?
— Лет, наверное, в тринадцать или четырнадцать. Тургенев и Достоевский вызывали у меня не восторг, а черную зависть из-за того, что могли махнуть на все рукой и с чистой совестью упилить куда-нибудь в Европу. Была ли это борьба за свободу передвижения? Нет, я прекрасно уживался с советской системой и даже в пьяном бреду не видел себя диссидентом. Но мне хотелось посмотреть мир, понимал, что рамками одной шестой части суши он не ограничивается. Впервые за границу я выехал лишь в 85-м, хотя к тому моменту успел окончить переводческие курсы при ООН, куда поступил благодаря знакомому генералу КГБ, партнеру по преферансу. Сначала подружился с его дочерью, а потом, несмотря на разницу в возрасте, и c товарищем чекистом установил приятельские отношения. На курсах проучился более года, вкалывал по восемнадцать часов в сутки, понимая: это мой мостик на Запад. Должен был ехать на работу в Нью-Йорк, но из Союза выпускали лишь женатых, а я в тот момент развелся. Мне дали две недели на поиски новой невесты, увы, я не справился с заданием Родины. Брак по расчету не входил в мои планы. Даже стремление свалить за кордон не пересилило. Свидание с заграницей пришлось отложить. И, конечно, первым городом, куда я попал, стал Париж. Приехал туда богатым человеком. Сейчас объясню почему. В Москве у меня уже была своя мастерская, где я не только реставрировал иконы, но и писал оригинальные картины. И вот как-то звонит приятель: «Андрей, жди, приведу покупателя». Сижу, волнуюсь. Приходит человек. Недружелюбный, зажатый. С обиженным и недовольным видом он долго бродил по мастерской, мне надоело, и я перестал рассказывать, что означает та или иная работа. Наконец клиент сел, закурил и спросил: «Сколько хотите за эти десять картин?» И показывает пальцем. От неожиданности я даже вспотел. Писал я быстро, но никому свои работы почти не продавал. Думаю: а заряжу-ка сейчас по полной и скажу, что хочу вон за ту большую картину... тысячу рублей! С другой стороны, совестно, я же работал над ней всего неделю. Стою, внутренне калькулирую, нервничаю. В конце концов посетитель решил помочь и сказал: «За восемь тысяч рублей отдадите?» Главным тут было не потерять сознание, не упасть без чувств от суммы! Я совладал с собой, выдержал паузу и как бы нехотя ответил: «Восемь маловато, но за десять, пожалуй, соглашусь...» Буквально за мгновение я сказочно обогатился! Деньги странный покупатель принес в... авоське, чем окончательно добил меня. Словом, я ехал в Париж прилично материально упакованным. К тому же, вдохновленный первым опытом, прихватил с собой написанные работы, и крупная картинная галерея на Рив Гош, куда я обратился наудачу, сразу взяла меня под крыло, предложив долгосрочное сотрудничество. Я вернулся в Москву, оформил рабочую визу и опять отправился в Париж. Так началась моя французская эпопея. Меня активно рекламировали, вложили в раскрутку серьезные деньги, в итоге выставка моих работ имела невероятный успех, но... этому обстоятельству я не обрадовался, а испугался. Вдруг представил, что придется до конца жизни рисовать картинки, которые должны хорошо смотреться в апартаментах нуворишей разных мастей. Одному нужен коврик с лебедями, а другому — чтобы было «как у импрессионистов». Разница, по сути, ведь небольшая! Подобная перспектива мне не улыбалась. Стал тяготиться возникшей ситуацией и подспудно искал выход. Эйфория, которую на первых порах испытывал во Франции, куда-то улетучилась. Понадобилось время, чтобы признать очевидное: я помечен совком навечно. Чем глубже погружался в жизнь на Западе,
— Это где?
— Километров сорок на северо-восток от Парижа. Волшебное место, заповедный городок, где окопалась французская аристократия, люди, чьи счета в банках начинаются с пяти — десяти миллионов евро. Звучит красиво, понимаю. Я же, насмотревшись вблизи на жизнь высшего света, вскоре стал испытывать единственное желание: укокошить их всех. И хорошо бы из автомата Калашникова. Стрелять, пока патроны не закончатся. Эта мысль неотступно преследовала меня с момента пробуждения утром до поздней ночи. Все, что творилось вокруг, напоминало чудовищный гротеск, и в знак протеста я начал изображать из себя русского медведя. От богемы быстро устаешь. От любой — американской, французской, русской. Она везде одинакова. Ярмарка тщеславия, демонстрация амбиций на примитивном уровне и ничего более. Сперва мне удавалось мимикрировать, слившись со средой, но потом естество взбунтовалось. Возникло чувство клаустрофобии, словно в клетку попал, пусть и золотую... В Санлисе я прожил три года, на большее сил не хватило, хотя Вероник была очаровательна, относилась ко мне трепетно и искренне. От тоски я реально лез на стенку. Если бы задержался подольше, наверное, начал бы печь картошку в камине, ходить по замку в косоворотке и сафьяновых сапогах...
— Но хотя бы французский паспорт вы предусмотрительно оформили?
— Не стал. Мне сообщили, что документы готовы, но я не пошел за ними. Не захотел. В тот момент я уже находился в Москве. Рвался сюда, искал повод если не вернуться, то хотя бы побыть. Мне предложили провести выставку. Радостно уцепился за возможность переселиться из Санлиса в Париж, по двадцать часов в сутки работал в студии, почти не ел, не спал... В Россию прилетел ровно на три дня. На следующее после приезда утро пошел на Арбат за продуктами. Возле Irish House меня и грохнули. Обворовали, проще говоря. Там стоял лоток, с которого торговали конфетами «Белочка» и «Грильяж в шоколаде». Я ополоумел от радости и потерял контроль над ситуацией. Расслабился, как последний приезжий лох. Ушлый карманник разрезал сумку и вытащил из нее портмоне, где лежали пять тысяч долларов (колоссальная сумма по тем временам!) и документы, включая паспорт. Зачем я все таскал с собой? Дурак, кретин! Знакомые менты успокаивали: «Андрей, не нервничай. Паспорт подбросят или скорее предложат выкупить, захотят на тебе еще подзаработать». Нет, не вернули. Конечно, в первый момент я испытал шок, а потом стал относиться ко всему как к забавному приключению. Занялся восстановлением документов, отправился во французское посольство, где меня радостно приняли, внимательно выслушали и спросили: «Мсье Деллос, мы верим в вашу увлекательную историю, но вы, простите, кто?» Параллельно пришлось вспоминать подзабытое слово «ЖЭК», медленно и мучительно карабкаться по этажам советской бюрократической лестницы... Вакханалия продолжалась с полгода. За это время я успешно влился в новую московскую жизнь, которая показалась мне чрезвычайно увлекательной. Почему? Здесь чувствовалось свежее дыхание, а там, на Западе, от всего веяло мелкобуржуазной мертвечиной. Как гениально сказал знакомый француз, вам, русским, невероятно повезло: все живут одну жизнь, а вы как минимум две — до и после перестройки. Я подумал и согласился. Перемены, произошедшие в России за время моего отсутствия, ошеломляли, сводили с ума. Все было наоборот, супротив тому, что я люто возненавидел в Европе и в Америке. Я ведь успел поездить по миру, мои выставки проходили в Германии, Италии, в нью-йоркском Сохо. Словом, сначала я понял, что Франция — не для меня, не моя земля обетованная, потом смирился с мыслью, что земного рая не существует в принципе, и вдруг, вернувшись в Россию, с удивлением обнаружил то, что искал за морями-океанами! Я попал в другую страну. Возможно, не совсем в ту, о которой мечтал, но в жутко привлекательную. Тогда и возникла идея замутить в Москве что-нибудь свое.
— Не слишком травмирую ваше самолюбие, если скажу, что в момент, когда вы с Антоном Табаковым открывали клуб «Пилот», его имя говорило широкой публике намного больше, нежели инородное слово Деллос?
— А что обижаться, если именно так и было? Антоша — мой старинный приятель. Впервые мы встретились сто лет назад в пионерлагере ВТО под Рузой, где проводили зимние каникулы отпрыски многих знаменитых фамилий. Миша Ефремов, Степа Михалков, Федя Бондарчук и прочие, прочие, прочие... Антон очень хотел примкнуть к нашей компании ребят постарше, но в юности пять лет — большая дистанция. Тогда особо теплых отношений не сложилось, а спустя десятилетия, что называется, нашли друг друга. Мысль о клубе «Пилот» подал Антон. Его обуревала жажда деятельности, он сильно переживал, что все вокруг деньги зарабатывают, лишь ему не удается совершить рывок. Я из-за этого не парился, лишь тихо удивлялся, что мои приятели, вчера стрелявшие трешки и пятерки на бутылку, вдруг дружно пересели на шестисотые «Мерседесы». Никак не на пятисотые! Плюс в промышленных количествах обросли длинноногими секретаршами. У наибольших гурманов даже имелась сотовая связь — пятикилограммовый чемоданчик с трубкой на проводе... Короче, мы с Табаковым-младшим решили открыть собственное дело. Правда, вскоре выяснилось, что оно связано с риском для жизни. Без преувеличения! К моему лбу не раз прижимали ствол пистолета ТТ и проникновенно шептали в ухо: «Дружбан, отдай бизнес. Тебе же лучше будет, поживешь еще». Случалось, обещали вырезать род до пятого колена, если продолжу кочевряжиться. Проснувшись утром, я порой не знал, дотяну ли до вечера. Такие персонажи наезжали — мама дорогая! Не люди, а гомункулусы! Какие-то подольские, солнцевские, гольяновские...
— Крышу предлагали или культурно отужинать приходили?
— И первое, и второе. Желательно в одном флаконе... Потом страх отступил, кожа огрубела. Нельзя постоянно бояться! Да, был вариант вернуться в тихую и благополучную Францию, но тогда пришлось бы бросить начатое дело, а я не мог. Ведь мы с Антоном открыли первый ночной клуб в стране! Ничего подобного на просторах бывшего Советского Союза не существовало! Слепили все на коленке, выстрогали-вырубили топором и пилой из выкрашенной в радикально черный цвет фанеры... Хотя выглядели интерьеры потрясающе. Чтобы никто не рассмотрел ненужных деталей, публику ослепляли прожекторами и оглушали грохочущей музыкой. Но главное даже не в этом: на сцене регулярно выступали звезды мирового масштаба! Ричард Гир четыре часа играл на гитаре, зажигал Пьер Ришар, по популярности в СССР затмевавший коллег из Голливуда... Помню, из Парижа прилетела съемочная группа ведущей телекомпании TF1, чтобы снять тридцатиминутный сюжет о короле ночной жизни Москвы, то бишь обо мне. Программу показали во Франции в прайм-тайм, ее увидели и в Санлисе. Для многих стало шоком, в окружении Вероник не могли поверить, что в их круг на протяжении стольких лет входил главарь русской коза ностра! Действительно, успех был потрясающим. Зимой 94-го публика ломилась в «Пилот», люди часами простаивали на морозе, ловя шанс попасть туда и в открывшийся примерно через полгода «Сохо». ВИПы закатывали скандалы, требуя членские карты с правом беспрепятственного прохода на любые клубные вечеринки. Но я физически не мог этого сделать, мест реально не хватало!
— А откуда, кстати, вы взяли деньги для стартового разбега?
— Забавная история. Большую часть мы с Антоном заняли у... японца, поклонника моего живописного творчества. В конце Второй мировой военный летчик Нисикава был сбит советской авиацией и оказался в сталинских лагерях. Это обстоятельство не помешало ему влюбиться в Россию и сохранить чувство на всю жизнь. Со временем Нисикава сделал на родине состояние. Вот и нам согласился дать двести тысяч долларов. В качестве обеспечительной гарантии мы с Табаковым-младшим заложили свои квартиры, хотя все, включая кредитора, понимали, что даже по самым оптимистичным оценкам наша жилплощадь не тянула на одолженную сумму, астрономическую по тем временам. Безусловно, мы шли на риск, но тогда по-другому было нельзя. Кстати, одной из причин нынешнего депрессивного состояния общества считаю то, что «поколение перестройки», костяк которого составляли безбашенные авантюристы, постарело, не бурлит и не фонтанирует, как прежде. А молодые не подхватили эстафету, не пришли на смену, у них свои цели и интересы. Сегодня некому зажигать, и это, строго говоря, печально...