Итоги № 35 (2012)
Шрифт:
— Ведь вы тоже, как и брат, поступали в МГУ?
— В то время, а это был 46-й год, поступать в университет можно было с 17 лет. Мне 16. Чтобы сдавать экзамены в этом возрасте, требовалось разрешение от Министерства просвещения. Замминистра профессор Фигуровский разрешил, но при этом сказал: «Недоберешь баллы — ко мне не приходи». Экзамены я сдал благодаря своему энтузиазму и моим учителям. Тогда в МГУ поступали фронтовики, и для них не было ограничений. Они могли поступить со всеми тройками. А для школьников из 25 баллов надо было набрать все 25. Я получил все пятерки и одну четверку за сочинение, написав в слове «юность» две «н». Это значило, что я не поступаю. Но меня приняли — 31 августа брат увидел меня в списках. Прямо ранним утром 1 сентября надо было найти какую-то приличную одежду, и мать попросила у знакомого старого фронтовика стеганку. Замечательна эта стеганка была, с медными пуговицами, которые следовало мелом начищать.
— На годы вашей учебы на биофаке пришлось так называемое дело генетиков. Что тогда происходило в
— 4 ноября 1947 года в «Литературной газете» вышла огромная статья под названием «О внутривидовой борьбе». Известно, что по Дарвину эволюция происходит в результате конкуренции за условия существования, пищу, воздух, пространство. В «Литературной газете» было написано, что все это не так, что внутривидовая борьба — выдумка. Я цитирую куски из этой статьи из года в год, потому что никто, кроме меня, из моих близких ее не читал. Она начинается словами: «Заяц зайца не ест». И всякий, кто прочтет эти слова, понимает, что заяц на самом деле не ест зайца. Дальше: «Волк волка не ест». А третья фраза замечательная: «Волк зайца ест». И на всю полосу рассказ о том, как кто кого не ест и кто кого ест. Подпись под статьей — Лысенко. Надо сказать, что Трофим Лысенко словом не владел да и вообще был безграмотен. А статья была написана прекрасным литературным языком. Как потом мы узнали, писал ее Исай Израилевич Презент, идеолог и правая рука Лысенко. Помню, как все развеселились на факультете, прочитав статью, ходили по кабинетам и цитировали отрывки из нее. Утром на биофаке устроили шумное сборище, решили даже вызвать Лысенко на дискуссию. Он не пришел, а вместо него выставили замечательного человека Федора Андриановича Дворянкина. Чем он замечателен? Тем, что умел вести дискуссию так, как это делают полемисты. Он мог достать из головы любую цитату, близко к тексту излагал целые куски из классиков марксизма. Профессора Московского университета таким искусством не владели. А дальше развернулись события, ставшие самыми драматичными и кровавыми в истории отечественной науки. Биология в нашей стране была разрушена в период с 31 июля по 7 августа 1948 года. Именно тогда состоялась сессия Всесоюзной сельскохозяйственной академии имени Ленина (ВАСХНИЛ), открывшаяся докладом Лысенко, который писали целой бригадой. Он назывался «О положении в биологической науке». На сессии один за другим выступали назначенные, а не выбранные академики, которые заявляли, что генетика — буржуазная лженаука. Ужасные были доклады. Большую часть из них сделали люди, которые знали, что совершают подлость. Другая часть была просто невежественна, как был невежественно и фанатично убежден в своей правоте и сам Лысенко. А Исай Презент все знал и особенно прекрасно знал, что совершает подлость, уничтожая науку.
Среди тех, кто выступил на сессии ВАСХНИЛ за науку, было четыре человека. Тишайший интеллигентный академик Иван Иванович Шмальгаузен. Он не был пригоден для борьбы, к тому же болел. Второй — Антон Романович Жебрак, заведующий кафедрой генетики Тимирязевской академии — спокойно рассказывал о достижении генетики в сельском хозяйстве, в то время как публика на него буквально кидалась. Его пытался прервать Лысенко, но по существу ему возразить никто не мог.
Еще одним героем, взявшим слово, стал маститый академик Василий Сергеевич Немчинов — директор Тимирязевской сельхозакадемии. Во время его выступления вся свора лысенковцев рычала. Следующим докладчиком был Иосиф Абрамович Рапопорт. Уникальная личность. Он ушел на фронт 25 июня 1941 года, накануне защиты докторской. Получил несколько ранений. Пуля прошла через височную кость, после чего он потерял глаз, и все равно через месяц с небольшим вернулся в ряды Красной армии. Рассказывали: идет сессия ВАСХНИЛ. Выступает тот самый Презент. В первом ряду сидит Рапопорт, десантник, разведчик, не раз бравший в плен языка, на глазу — черная повязка. Презент не успел договорить, как оказался в руках Рапопорта. Он пытался что-то сказать, но в микрофоне раздавались не вполне печатные слова Рапопорта. «Это ты проливал кровь?» — спрашивал он Презента, который, как всем было известно, не воевал. Не сразу удалось вырвать докладчика из рук Рапопорта. А потом, по рассказам, он сел в первом ряду и своим единственным глазом сверлил выступающих, и все уже старались быть более аккуратными в выражениях. В стенограмме заседания это отражено очень кратко: «Хулиганская выходка Рапопорта».
В 1988 году на биофаке МГУ устроили собрание, посвященное 40-летию сессии ВАСХНИЛ. Я был в президиуме, и надо же, в зал заходит седенький старичок, тихий-тихий, с белой повязкой на глазу. Это был Рапопорт! Я так обрадовался, что стал просить: «Иосиф Абрамович, расскажите, как вы душили Презента». Он на меня посмотрел укоризненно-кротким взглядом и сказал: «Ну что вы, дорогой мой, разве я мог бы душить человека?..» В 1989 году указом Горбачева Рапопорт получил звание Героя Соцтруда как борец за истинную науку. Через несколько месяцев его насмерть сбила машина.
Кстати, одну интересную историю, связанную с Презентом, я узнал от Владимира Яковлевича Александрова, автора книги об истории нашей биологии. Из года в год они вдвоем с другом, академиком физиком Флеровым, летом отправлялись в путешествия. Собирали грибы, ловили рыбу, снимали цветные диапозитивы. В тот год, а дело было в конце 60-х, они забрались на край света — на Командорские острова. Поселились в домике зоологов-наблюдателей у самого большого лежбища котиков. От дома на берег был проложен длинный, почти 1000-метровый дощатый коридор-туннель. По нему можно было доходить до скопления котиков и наблюдать их личную жизнь сквозь щели в стенах. Крики чаек, шум прибоя, блеск и сверкание волн... Безмятежная жизнь Александрова вдруг резко нарушилась, когда из поселка прибыла
— Как отразилась знаменитая сессия ВАСХНИЛ на биофаке МГУ?
— Фактически он был разрушен. Одним приказом министра высшего образования Кафтанова 23 августа 1948 года выгнали сразу несколько тысяч исследователей, биологов из всех высших учебных заведений, из всех институтов. После победы Лысенко в 1948 году на биофаке вывесили лозунги. На красном полотнище большими буквами было написано: «Наука — враг случайностей». После сессии ВАСХНИЛ в стране началась вакханалия невежества. Лысенко «открыл», что виды превращаются из одного в другой скачком. Из пшеницы возникает рожь. Из овса — сорняк овсюг. А птица кукушка возникает то из яиц пеночки, то из яиц дрозда, то из яиц мухоловок. Мракобесие! Многое было тогда под запретом. Все годы моей учебы — с 1946-го по 1951-й — не произносили вслух имя Николая Кольцова, одного из выдающихся биологов первой половины ХХ века. Мы, студенты, просто не знали о таком ученом. О нем, как и о Вавилове, говорить опасались. В 1927 году Кольцов выступил с докладом, содержащим основную концепцию биологии. Примерно 50 лет спустя после этого доклада мне довелось говорить с одной дамой, которая его слушала, будучи еще совсем юной красавицей. Она сказала, что доклад этот был встречен очень холодно, что Кольцов был в белой рубашке с галстуком и двубортном пиджаке, но в сапогах! Вот что запомнила красавица. А еще что Кольцов держался чопорно и строго и не пытался привлечь аудиторию на свою сторону. Но после его доклада на трибуну быстро поднялся очень живой и яркий человек и произнес пламенную речь: «Товарищи! Перед вами выступал меньшевиствующий идеалист Кольцов с абстрактными идеями. Не дадим ему увести нас в мистику». И зал проводил его громкими аплодисментами. Этот человек был все тот же Презент.
Кольцов отстаивал высокий смысл медицинской генетики, а президиум АН СССР заставлял его отказаться от «лженаучных извращений». Руководил заседаниями специальной комиссии Отто Шмидт. Он требовал от Кольцова, чтобы тот дал «соответствующий разбор своих лжеучений в том или ином научном журнале... это долг всякого советского ученого, элементарный долг перед партией». Осенью 1940 года Кольцов поехал в Ленинград. В гостинице «Европейская» у него произошел инфаркт. 2 декабря он умер. Его жена написала о смерти Кольцова письмо в Москву... и умерла...
Членом комиссии, осудившей Кольцова за работы по евгенике, был Хачатур Коштоянц — завкафедрой физиологии животных биофака МГУ с 1943 по 1961 год. Я, студент, с нетерпением ждал его лекций. Но к лекционной деятельности он вдруг охладел. Ему было явно скучно. Мы, естественно, не знали почему. И только много лет спустя я понял возможную причину этого удручения. Когда пришло время баллотироваться в академики, в президиум академии поступила телеграмма: «Лжеученому Коштоянцу не место в академии наук». Действительным членом он не стал, продолжал руководить кафедрой в МГУ и сектором в Институте эволюционной морфологии имени Северцова. Прожил Хачатур Седракович всего 60 лет.
— Но ведь гнобили не только генетиков.
— Досталось и врачам. В начале 1953 года было развернуто «дело врачей-вредителей», преимущественно евреев. В газетах появились сообщения о том, что «подлая рука убийц и отравителей оборвала жизнь товарищей Жданова и Щербакова». Пошли аресты по всей стране. В газетах одна за другой появлялись статьи с описанием вредительского лечения, проводимого евреями в разных городах страны. Появились слухи, что евреи прививают рак своим пациентам. И даже зубные врачи, мол, ухитрялись делать это при пломбировании зубов. В стране нарастал психоз. Можно было ожидать погромов.
Для оформления обвинительного заключения нужны были эксперты. За таким заключением обратились к выдающемуся фармакологу профессору Василию Васильевичу Закусову. Он был известен резкостью и даже грубостью по отношению к сотрудникам, не подбирал выражений, распекая их, не позволял сотрудницам появляться даже жарким летом в неофициальном одеянии, например без чулок. На него часто обижались, хотя и признавали профессиональные достоинства. И когда к нему обратились с просьбой подписать экспертный анализ рецептов для лекарств, которые выписывали «врачи-вредители, чтобы ускорить смерть своих больных», он, взяв перо, четко и спокойно написал: «Лучшие врачи мира подпишутся под этими рецептами». И был арестован. Легенды говорят, что в тюрьме он совсем «распоясался» и стесняться в выражениях перестал совершенно. Во всяком случае ничего для пользы следствия от него не добились.