Итоги № 44 (2012)
Шрифт:
Какая-то зрительница, делясь впечатлением от спектакля, написала в своем ЖЖ, мол, вчера ей очень повезло: «Сходила на «Вишневый сад» и катарсиснулась по полной». Мне словечко очень понравилось, потому что зарифмовалось с Персевалем. Он, как и эта зрительница, словно боясь душевной открытости, высокопарности, прячется за иронией и грубостью. Но оболочка им же умело прорывается. Придя в гамбургский театр, он обратился к труппе с такими словами: «Я знаю, что вы все — прекрасные актеры, может быть, лучшие в Германии. Но не надо мне показывать на сцене, какие вы мастера, я это знаю. Мне нужны на сцене люди, которые интересуются другими людьми». Теперь мы увидели и какие они люди, и какие мастера.
Итоги представляют
/ Искусство и культура / Художественный дневник / "Итоги" представляют
Отражения
«Участь Электры» — это первая постановка на московской сцене трилогии Юджина О'Нила, отца американской драмы, ее родоначальника и реформатора, лауреата Нобелевской премии. Трехактный спектакль представляет жизнь нескольких поколений семьи Мэннонов, разрушенной страстями. Все в этом доме — двойники друг друга, все мстители и убийцы. Специально для постановки режиссер Алексей Бородин, художественный руководитель РАМТа, заказал оригинальный перевод пьесы. 2 и 20 ноября.
Трэш из Канна
«Газетчик» Ли Дэниелса стилизован под классический нуар-триллер с культурными отсылками к Фолкнеру и Капоте. Однако по сути это угарный трэш и палп, но при этом участник конкурса Канна. Здесь все герои не те, кем кажутся. И главное — такое впечатление, что был проведен кастинг для ромкома, а потом звездам раздали роли самого неожиданного амплуа. Нежный неврастеник Джон Кьюсак играет охотника на аллигаторов, обвиненного в убийстве шерифа. Гламурный мачо Мэтью Макконахи — покрытого шрамами репортера, причем скрытого гея. Зак Эфрон — его закомплексованного младшего брата. А Николь Кидман даже трудно узнать в роли вульгарной femme fatale, переспавшей со всем городком. В прокате с 1 ноября.
Паровозы тоже люди
Театр марионеток Резо Габриадзе в Москве не в первый раз вызывает ажиотаж. В «Студии театрального искусства» он показывает знаменитые «Рамону» и «Сталинград». «Рамона» — трагическая история любви двух паровозов в послевоенном СССР. Габриадзе цитирует Киплинга: «Если не считать судовой машины, локомотив — самое чувствительное создание человеческих рук». Главные роли в спектаклях озвучивают Лия Ахеджакова, Чулпан Хаматова, Сергей Гармаш и другие замечательные артисты. С 2 по 11 ноября.
Дважды виртуоз
Pat Martino Trio впервые дает концерты в России. Лидер группы легендарный гитарист Пэт Мартино покинул десятый класс ради музыкальной карьеры. Почти сразу его признали виртуозом, и он подписал контракт с лейблом Prestige Records в возрасте 20 лет. После операции на головном мозге и амнезии ему пришлось заново учиться играть на гитаре. Тем не менее такие альбомы Мартино, как Strings!, Desperado, El Hombre, Baiyina, считаются классикой психоделического гитарного джаза. Эталонным звучанием его инструмента столичные меломаны смогут насладиться в Клубе Игоря Бутмана на Чистых Прудах с 31 октября по 3 ноября.
Не выражаться, блин! / Искусство и культура / Художественный дневник / Что в итоге
Не выражаться, блин!
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Что
Государственная Дума (если кто забыл, то место, которым страна думает) продолжает последовательно бороться с человеческими пороками и слабостями — по всему списку грехов. Вслед за винопитием и табакокурением пришел черед сквернословия — вот-вот примут соответствующий закон. За удовольствие публично выругаться со средства массовой так называемой информации теперь могут стрясти аж двести штук штрафа за одно дурное слово. Круто. Есть вероятность, что теперь все телевизионные программы вместо диалогов — пока только ментовские сериалы — будут пищать, придавленные нравственностью, а произносимыми останутся лишь некоторые глаголы. Страницы газет и журналов, особенно молодежных, покроются многоточиями, скрывающими по крайней мере одну букву из трех или пяти.
Дело хорошее. А то совсем уж свинство какое-то. Подрастающее поколение начинает говорить матом раньше, чем просто говорить. В сочетании с интернетовским сленгом ругательства добивают уже и без того покойный русский язык. Да и просто тошнит — стоишь в вагоне метро, а рядом четырнадцатилетние девочки употребляют такие словосочетания, какие когда-то впервые услышал на действительной от старшины. Понятно, что научились они этому от СМИ. Надо бить рублем, такой-то пачкой чувствительно будет.
А теперь воспоминание: раньше мат назывался деликатно, но точно: «нецензурные слова и выражения». Так было всегда — до тех пор, пока была цензура. Теперь то же самое называется «обсценная лексика». Применяется это ученое определение в основном при разборе современных художественных текстов (с них, кстати, вся эта свободная и могучая речь и началась). Но столь элегантное название пошло в народ только тогда, когда исчезла цензура — а вместе с ней и понятие «нецензурного». Свобода приходит нагая — это старое выражение, в его справедливости мы убедились давно. Но как-то не сразу поняли, что свобода еще и лается, как сапожник. И ничто, кроме цензуры, этот бурный поток не остановит. Можно брать по миллиону за каждое гадкое слово, но решить проблему все равно не удастся: свободные граждане, а вслед за ними — не наоборот! — эфир, экран и так далее будут изъясняться, как хотят. Непечатных слов больше нет — все печатные. Заборной брани больше нет — граффити скрывает все. А старая шутка про забор и то, что на нем написано, уже не имеет никакого отношения к забору — написано в модном романе. К слову повторю: с худлита все и начиналось, творцы, как им положено, нарушали табу. Посочувствуйте сочинителям, братцы, — нам уже нечего нарушать, белл леттр скоро накроется известно чем.
В чем главная беда: любая цензура имеет свойство быстро становиться политической, и наоборот — отменяется вся цензура вместе, языковая в том числе. Мы готовы победить матерщину ценой отказа от свободы слова?
Как положено, иностранный опыт. В Америке последняя политическая цензура действовала до конца пятидесятых прошлого века, вся остальная исчезла после революций шестьдесят восьмого. И немедленно слово fuck полезло изо всех щелей, а теперь оно уж и не грубое вовсе. И motherfucker стало не ругательством, а обращением, особенно в афроамериканской среде...
У меня же в связи с новой законодательной инициативой возникает вопрос: а как быть с эвфемизмами? Начиная от общепринятого блина и кончая древней бляхой мухой? Вывеска кафе «Япона мама» — это СМИ или нет? Вычеркивать иносказания из выступлений самих парламентариев и высших чиновников? Или брать за цитирование начальства не по двести тысяч, а по пятьдесят?
Кругом неразрешимые проблемы, а Думе их решать надо. Не может же она признать, что есть проблемы неразрешимые. А то придется спорить до бесконечности, Дума же, как известно, не место для дискуссий. Ёкарный бабай!..