Итоги № 7 (2012)

Итоги Итоги Журнал

...Кстати, Савва Морозов погиб в 1905 году, когда о большевиках еще мало кто слышал, а его самоубийство многие историки считают фикцией. Говорят, спонсора революции порешили самые рьяные защитники власти — черносотенцы.

Осень императора / Общество и наука / Exclusive

Осень императора

/ Общество и наука /  Exclusive

Пьер Карден: «Я единственный в мире кутюрье, которому на сто процентов принадлежит его славная марка. Я — свободный электрон. И уникален потому, что категорически независим. Но мне некому оставить гигантский мир, который я сотворил...»

Он

пьет чай и минеральную воду, названные его именем, и спит на белье, носящем его марку. Носит костюмы, галстуки, туфли и рубашки, созданные по его лекалам, и живет в домах, построенных по его эскизам. Пользуется мебелью, выполненной по его наброскам, и в собственных ресторанах ему подают тарелки, каждая из которых является частью его бренда. Даже кафельная плитка в его душевой сделана по его личному проекту... «Я владею всем и не принадлежу никому, кроме моего творчества» — правом заявить такое обладают на всем белом свете очень немногие. И он — Пьер Карден. «Память может быть очень скучной вещью, зато когда у тебя есть о чем вспомнить, каждое слово приобретает силу пули» — его фразы можно заносить на скрижали.

Мы знакомы с Пьером Карденом уже более трех десятилетий: когда-то я был первым советским журналистом, посвятившим великому французскому кутюрье целую газетную полосу. Парадокс, но факт: с тех пор месье Карден мало изменился. Только изъясняться стал более философично и афористично. Так и ловишь себя на мысли: маэстро словно на ходу пишет книгу воспоминаний.

— Не пришла ли пора, месье Карден, отложить в сторону эскизы, выкройки и лекала и по-серьезному сесть за мемуары?

— И не собираюсь. У меня слишком много других, более важных дел. Я живу только будущим.

— Тем не менее ваш помощник и соратник Жан-Паскаль Эсс выпустил недавно великолепную книгу. Альбом под названием «Пьер Карден. 60 лет творчества»...

— Я решительно был против создания этой монографии. Не из-за ложной скромности, нет... Просто не хотел. А вот теперь мне эта книга нравится. Я благодарен Жан-Паскалю за то, что он в конце концов уговорил меня. Впрочем, не подумайте только, будто я черствый сухарь, пресыщенный фат или сноб какой-то. Напротив — я умею быть отзывчивым и порой слишком быстро поддаюсь уговорам. Мой жизненный принцип: быть добрым к людям. Творя добро, мы — словно пассажиры авиакомпании — набираем «майлз» для скорого полета в вечность.

— Обычно так говорят люди, которым самим везло в жизни на встречи с «качественными» людьми.

— Жизнь — это судьба, которую мы творим в зависимости от наших амбиций. Только жить надо долго, чтобы вдоволь ощутить сладость настоящего признания... Я родился летом 1922 года. Мой отец был небогатым виноделом из местечка Сант-Андреа-ди-Барбарана, что под Венецией. Семья была огромной. Шутка ли: шесть детей! Когда мне едва исполнилось два года, мои родители, не принимавшие Муссолини

с его фашистскими идеями, решили уехать из Италии во Францию. Казалось бы, я был тогда совсем крохой, но помню в подробностях этот трагический исход. Мы тряслись с узлами и коробками на коленях в поезде вдоль Лазурного Берега, и эшелон вдруг вошел в туннель. Никогда в жизни потом мне не было так страшно, как тогда. Испугавшись нахлынувшей на меня неожиданной темноты, я подумал, что потерял зрение и никогда больше не буду видеть. Я кричал, кричал!.. Меня с трудом успокоила старшая сестра. Именно она всегда оставалась для меня самым близким человеком. Она умерла не столь давно, дожив до ста лет.

— Вы обосновались сразу в Париже?

— Нет, в провинции. Там было проще выжить и найти родителям работу. И венецианец Пьетро Александр Кардин стал французом Пьером Карденом. Учеба в школе меня мало интересовала. Куда интереснее было листать модные журналы, на покупку которых уходили все мои карманные деньги, и рисовать на любом клочке бумаги фантазийные костюмы, лепить и одевать в клочки материи всевозможные фигурки. Когда мне исполнилось двенадцать, я устроился на летних каникулах учеником-портняжкой в мастерскую к Луи Бомпюи, державшему пошивочный салон в Сент-Этьене. Много лет спустя я приобрету это ателье, с которым связано столько воспоминаний... В годы войны я переехал в Виши, столицу тогдашней Франции, которой управлял коллаборационистский режим маршала Петена, и поначалу сумел устроиться бухгалтером в контору Международного Красного Креста. Именно в ту пору я полюбил язык цифр: и по сей день всегда лично подписываю все счета в моей парижской штаб-квартире, перепроверяю каждую циферку... А теперь я расскажу вам прелюбопытную историю, произошедшую со мной в военные годы. Хотите верьте, хотите — нет! Один мой знакомый пользовался услугами гадалки, практиковавшей в Виши, курортном городке, известном своими лечебными водами. Заглянул к ворожее и я. Она долго колдовала вокруг моей ладони, смотрела в хрустальный шар, раскладывала карты Таро, а потом выгнала меня, так ничего толком не сказав. Сколько я ни пытался от колдуньи чего-либо путного добиться на предмет моего будущего, ничего не получалось. И вот, уже собравшись отправиться в поисках счастья в Париж, я случайно встретил гадалку на улице. Пифия сама подошла ко мне, словно прочитав мои намерения: «Простите, месье, что я так грубо обошлась с вами. Но то, что я прочла по вашей линии жизни, столь невероятно... Сколько я ни занимаюсь моим ремеслом, никогда не встречала более везучего и удачливого человека, чем вы. Жизнь ваша пойдет по восходящей, и весь мир будет носить вас на руках до самой вашей смерти». На прощание гадалка вложила мне в руку записку. Там были указаны два имени и адрес в Париже: 82, улица Фобур-Сент-Оноре.

— Как раз в этом квартале располагались в ту пору многие столичные модные дома...

— Да-да. Одна фамилия в записке была Вальтенер, другая — Пакен. «Пакен» назван в честь Жанны Пакен, легендарного кутюрье первой половины двадцатого века. Этот модный дом был одним из центров от-кутюр Парижа. Туда-то, как утверждала гадалка, и должен был меня ввести некто по фамилии Вальтенер. Фантастика какая-то!.. Но это я осознаю сегодня, по прошествии многих десятилетий с того памятного дня. А тогда мне, двадцатилетнему, все казалось в порядке вещей. Приехав в Париж, которого я совершенно не знал, я почти ощупью направился в поисках заветного дома по улице Фобур-Сент-Оноре. Дошел до какой-то красивой улицы, окруженной солидными, как французы говорят, буржуазными домами, и, потеряв надежду добрести до нужного адреса, спросил у первого попавшегося прохожего, где дом под номером 82. «Да вот же он! — указал мне пожилой господин в шляпе. — А кого вы там ищете?» Не чувствуя подвоха, ответил: «Я приехал к моему другу, месье Вальтенеру». О ужас! «Вы — лжец или мошенник, молодой человек, — отрезал прохожий. — Моя фамилия Вальтенер, и я вас вижу в первый раз». Не буду входить в детали, как мне все-таки удалось тогда убедить моего благодетеля в чистоте моих намерений. Главное — результат: Вальтенер, и в самом деле оказавшийся фигурой влиятельной, привел меня к «Пакену». Все остальное было делом техники. Мои эскизы понравились французским художникам по одежде (слова «дизайнер» тогда и в помине не существовало), и я вскоре стал настоящим парижанином.

— Как известно, в начале двадцатого века с Жанной Пакен активно сотрудничал великий русский театральный художник Леон Бакст. А в конце войны в модный дом «Пакен» в роли главного творца идей пришел Кристиан Диор.

— Диор взял меня на самую незначительную должность — я был раскройщиком, — но очень быстро он почувствовал мой творческий потенциал и, когда начал работать самостоятельно, приблизил к себе. «Мой маленький Пьер» — так Кристиан называл меня. По большому счету я месье Диору весьма благодарен. Он не мешал мне расти, развивать мои идеи. Я видел, что платья, предлагаемые женщинам Диором и Эльзой Скиапарелли, в чьем модном доме я тоже одно время работал, непрактичны, вычурны и претенциозны. Придя в ресторан в таком наряде, женщина была вынуждена занимать сразу два стула, не говоря уже о том, чтобы проехаться в нем в метро или полететь в самолете. Автомобили становились все меньше, а платья у Диора — все больше... Я был первым, кто объявил: «Долой от-кутюр, роскошь для избранных! Да здравствует прет-а-порте, мода для всех!»