Итоги Второй мировой войны. Выводы побеждённых
Шрифт:
Все это в значительной степени затрудняет объективное и исчерпывающее освещение политики немцев по отношению к другим народам. Поэтому сейчас пока еще речь может идти только о личных переживаниях, мнениях представителей различных наций.
Национальная политика без концепции
В начале войны немецкий народ еще не имел четко выработанного отношения к другим народам. Оно еще только складывалось под сильным влиянием различных близких и далеких исторических событий. Древнейший общечеловеческий опыт основывается на том, что между людьми различных языков и жизненных укладов могут существовать нормальные производственные, соседские и иные отношения до тех пор, пока какие-либо внешние силы или проявленная свыше воля не вызовут нового, совершенно противоположного чувства и не создадут условия для возникновения цепной реакции взрыва. Это подтверждается всем ходом развития империи [130] и всех ее преемников, династии Габсбургов и прусских монархов, достигавших временами больших успехов в деле установления мирных взаимоотношений
130
Имеется в виду империя тевтонов (Regnum teutonicorum), образовавшаяся при Отто I в 919 голу. — Прим. ред.
131
Народность, живущая в Южном Тироле. — Прим. ред.
132
Гердер, Иоган Готфрид (1744–1803) — немецкий философ-монотеист, видевший в основе всех сил божественное начало. Его мысли об истории человечества и о взаимоотношениях человека с окружающей природой получили свое завершение в философии Гегеля. — Прим. ред.
Для разрешения вопроса о путях национальной политики ничего нового и ясного не принес немцам и национал-социализм. Ни у нацистской партии, ни у ее государства в национальном вопросе не существовало никакой особой и специфической доктрины. Обоснованная биологически расовая теория являлась не чем иным, как стремлением создать новый, более совершенный тип человека, что в условиях Германии невозможно было осуществить, несмотря ни на какие расовые учения. Учение о расах нашло свое выражение в неправильно истолкованной теории о расовости наций, из которой пытались создать определения для «национального характера» и заложить основы «учения о естественном праве народов на определенное место в истории». Однако в своем развитии это учение было крайне непоследовательным. Его представители не только не были едины в своих взглядах, но и не понимали, какое значение для формирования народа как нации имеют язык, расовая принадлежность, история и общественное сознание народа. Чаще всего они скатывались к буржуазному признанию государства-нации, господствовавшему в период империи Бисмарка, согласно которому «мы» (на данном историческом отрезке времени) противопоставлялись «всем прочим». К ясному пониманию этого вопроса не пришли ни представители господствующей партии, которые искали и хотели найти ключ к его решению, ни их противники, ни широкие слои политически и идейно более пассивных элементов. Вот поэтому отношение немцев к остальным нациям было в 1939 году таким же неясным, нетвердым, нелогичным и непостоянным, как и у других народов.
Однако отдельные факты, имевшие место непосредственно перед началом войны, уже тогда давали возможность определить в основном ход событий второй мировой войны.
Некоторое время у всех было такое впечатление, что мы идем к национал-социализму, основанному на плебисците. Это, вероятно, объясняется тем, что национал-социализм вначале использовал плебисцит и пропаганду как средство политического формирования масс и этим самым, казалось, продолжил развитие демократических принципов, начавшееся во время французской революции. [133] В 1935 году в результате плебисцита Германии была возвращена Саарская область. Аншлюсс с Австрией был предрешен таким же широким народным голосованием, какое проводилось еще в 1919 году по тому же самому вопросу. Плебисцит узаконил и Конрада Генлейна в качестве представителя су детских немцев в правящих кругах Германии, и предопределил присоединение к Германии таких провинций, как Богемия, Моравия и бывшая австрийская часть Силезии. Плебисцит сделал возможным возвращение Германии Мемельской области. Попытка мирного разрешения польского кризиса летом 1939 года, провалившаяся по чисто дипломатическим причинам, также предусматривала проведение плебисцита по вопросу о «коридоре». Отказ же немцев от. Эльзаса и Лотарингии произошел не только по внешнеполитическим мотивам, но основывался прежде всего на понимании невозможности добиться успеха во всенародном голосовании.
133
То есть революции 1789–1794 годов. — Прим. ред.
Немцам пришлось убедиться также и в том, что их политические руководители при известных обстоятельствах совершенно не считались с мнением жителей интересующей их области. То ли потому, что эти жители не занимались политикой, или, может быть, потому, что считали нарушение их воли в большинстве случаев меньшим злом по сравнению со злом, приносимым политическими беспокойствами, однако все они, забыв о своей совести, равнодушно смирялись с «антинародной» — или, как ее еще называют, «империалистической» — политикой правящих кругов Германии, которые, торжественно отказываясь от претензий на Южный Тироль, позволяли Венгрии и Польше проводить осенью 1938 года изменения в своих границах и выселять чехов и словаков из своих пограничных областей. Жители Богемии и Моравии спокойно смотрели на то. что их родина превратилась в протекторат Германии, что самостоятельность чешского народа была ограничена, и не препятствовали
По отношению к народам, которые входили в состав крупных национальных государств, с 1933 по 1939 год проводилась политика примирения, и ненависть к ним не разжигалась. Государство осуществляло энергичные мероприятия по формированию общественного мнения, используя для психологической подготовки к примирению и взаимопониманию всевозможные организации и средства. Сильнее всего это выражалось, вероятно, по отношению к Франции, Англии, Италии и — вопреки существующему мнению — по отношению к Польше. Что касается США, то стремление к примирению с ними не было так велико, ибо обида, нанесенная нам американцами, еще не была забыта. Народы Советского Союза нападкам не подвергались, атаки в этом направлении велись только против господствующих там политической идеологии и политического строя. Немецкий народ начал войну без ненависти.
Из соображений политического характера некоторые положения расовой теории были на время «забыты». После того как обычное в лингвистике понятие «арийский» стали по недоразумению применять для обозначения расового понятия, народы неиндогерманского и, следовательно, неарийского происхождения, то есть народы финно-угорской группы, были спешно объявлены народами «арийской расы». Были изданы законы, запрещавшие немцам вступать в брак с японцами. Что касается неевропейских народов древних культур, как например индийцев и арабов, то, хотя здесь и не было определенных политических принципов, а распространенные точки зрения представляли собой хаотическое нагромождение понятий и убеждений, стремлений осложнять отношения с ними не наблюдалось.
Трудно определить, насколько сильно укрепились в массах ненависть к евреям и желание освободиться, избавиться от них или даже уничтожить их. «Официально партийная» точка зрения на положение евреев была неясна, потому что часто, несмотря на то, что в действительности евреи входят в состав многих рас, мы начинали оперировать понятием «еврейская раса», чтобы впоследствии снова решительно отказаться от него. Во всяком случае события 8 и 9 ноября 1938 года [134] показали, что у широких масс немецкого народа не было ни силы, ни воли, ни соответствующих органов для того, чтобы влиять на политику правящих кругов по отношению к «другим» народам. Но ясно стало также и то, что своей молчаливой пассивностью немцы все же могли подавлять волю своего политического руководства, а в отдельных случаях даже временно смягчать его нетерпимость к другим народам.
134
Начало еврейских погромов в Германии. — Прим. ред.
Между двух стульев
Говоря о крупных политических мероприятиях, определявших отношение немецкого народа к другим народам, следует отметить, что здесь влияние народа было наименьшим. Вряд ли можно предположить, что в начале войны у нас имелся какой-либо исчерпывающий план установления международных отношений в Европе и за ее пределами. Во всем преобладал элемент импровизации. Предусмотреть, как сложатся впоследствии отношения Германии с Италией, Испанией или Югославией, в начале войны было невозможно, поэтому только развитие самих событий на каждый данный исторический момент могло определить и характер и масштабы всех мероприятий.
От принципиальных и окончательных решений правительство Германии, как правило, всегда уклонялось. Оно не желало, принимать решений на послевоенный период. Оно не хотело принимать решений, обусловленных преходящими требованиями момента, и не ставило себя в зависимость от обстановки и от тех, кто пользовался ею. Правительство не было настроено и на то, чтобы позволить кому-либо предъявлять к Германии какие-либо претензии в виде компенсации за услуги в войне. Наше правительство мечтало о тотальной победе над такой страной или группой стран, масштабы которых обеспечили бы ему переустройство всего мира. Француз Пьер Лаваль открыто, но безуспешно предостерегал немцев от политики, следуя которой нужно было вначале завоевать мир, а затем принимать политические решения, вместо того чтобы с помощью политических решений избежать военного поражения. Поэтому все мысли и планы создания нового порядка в Европе были недодуманными и неполноценными, ибо они никого ни к чему не обязывали. А ведь когда-то было совсем наоборот. Что же касается западных союзников, то они, разумеется, отнюдь не интересовались тем, что в Германии разрабатывались различные конструктивные, вполне приемлемые планы создания мирного порядка, опирающегося на народы. Если бы они узнали про них, число союзников Германии, безусловно, увеличилось бы.
Роль, задуманная для Франции, не была обеспечена ни наличием ясных фактов, ни созданием определенного общественного мнения в самой Германии. Нередко еще высказывалось мнение, что Франция должна прекратить свое существование как национальное государство, что она должна быть разделена на северную и южную части, лишена своих пограничных провинций (Бургундии, а также фламандского севера). Чаще всего, однако, высказывалась совершенно противоположная мысль, а именно, что Франция в будущем должна стать столпом нового европейского порядка. При этом, конечно, не делалось никакого намека на то, в какой степени Франции будет обеспечено право на нейтралитет, например, по отношению к США, на сохранение своей внутриполитической организации (например, оставление в силе государственного устройства Третьей республики), а также на суверенность и авторитарность (например, в форме католическо-патриархального уклада). Такая неясная обстановка породила чувство неуверенности даже у тех французов, которые вначале были готовы сотрудничать с немцами. Их политическая капитуляция вызвала у немцев стремление к тому, чтобы отсрочить принятие каких бы то ни было решений в отношении Франции.