Иуда 'Тайной вечери'

Перуц Лео

Манчино вздохнул и, покачав головой, откинул волосы со лба.

– Как я сказал с самого начала, для этакой работы у меня нет времени. О своих делах тоже не грех подумать, за меня их никто не сделает.

Бехайму показалось, что Манчино просто решил содрать с него побольше денег, и он с досадой воскликнул:

– Меньше слов! Назовите вашу цену! Что вы ходите вокруг да около, от этого толку чуть. Говорите прямо! Я не любитель обиняков.

– Вы пришли напрасно, - упавшим голосом сказал Манчино.
– Я не могу вам служить, сударь, ибо такое дело, как это, с его особенными

обстоятельствами, нужно готовить со всем тщанием, а у меня на это нет времени. Да и рука уже не та, что раньше, легко может случиться, что я навлеку неприятности и на вас, и на себя.

– Поймите меня правильно, - не отставал Бехайм.
– Часть денег я отсчитаю вам сей же час, за этим столом, как только мы придем к согласию.

Манчино отмахнулся.

– Я-то хорошо вас понимаю, а вот вы меня, как видно, нет, - сказал он.
– Я не могу вам служить и причины назвал. Вдобавок учтите, Боччетта старик. Много ли славы - связываться с ним.

– Да вам никак слава нужна?
– заволновался Бехайм.
– А деньги, которые можно заработать на этом деле, причем с легкостью, вас не интересуют?

– Ради денег пусть кто другой старается, - решил Манчино.
– Мне эти деньги без надобности. И давайте закончим разговор, продолжать его бесполезно. А теперь, с вашего разрешения...

– Что ж это на вас нашло?
– озадаченно вскричал Бехайм.
– Всего несколько минут назад вы говорили вполне разумно, а теперь хотите бросить меня в беде? Хотя прекрасно знаете, сколь это для меня важно. Как же мне выручить мои дукаты, которые этот мошенник противозаконно присвоил?

– Коли хотите - дам совет, - сказал Манчино, вставая.
– Не торопите события, пускай они идут своим чередом, наберитесь терпения и не совершайте опрометчивых поступков. Все образуется. Нынче вы понесли убыток из-за Боччетты, завтра сами кого-нибудь в убытке оставите.

– Черт побери!
– разозлился Бехайм.
– Вы что городите? Хватит болтать чепуху! Вот только что вы уверяли, что он свое получит и что я могу на вас положиться. А теперь, когда надо браться за работу и употребить кинжал ради благого дела, - теперь вы струсили?

– Да, наверно, - сказал Манчино.
– Такая уж у меня натура.

– Вы трус и бахвал!
– напустился на него Бехайм.
– Обманщик, воистину француз-голодранец! Вертопрах и самохвал!

– Ладно, коли вам это в удовольствие, можете и так меня называть, отозвался Манчино.
– А раз вы теперь все сказали, ступайте с Богом! Да, сударь, самое лучшее для вас - поскорее отсюда исчезнуть, потому что не ровен час у меня лопнет терпение.

Левой рукой он стиснул рукоять кинжала, а правой повелительно указал на дверь. За соседними столами тем временем смекнули, что тут разгорается ссора, и резчик Симоии встал, намереваясь унять противников.

– Эй!
– воскликнул он.
– Который из вас двоих вздумал затевать тут свары и смуту?

– Неужто немец сызнова упился?
– полюбопытствовал кто-то из камнерезов.

Манчино успокоительно махнул рукой: дескать, пустяки, не обращайте внимания. И пояснил:

– Всяк по-своему с ума сходит, и вот он вбил себе в голову, что непременно

должен сделать из Боччетты честного человека.

– Честного?
– завопил Бехайм.
– При чем тут честность? Я хочу получить свои семнадцать дукатов!

Все так и покатились со смеху, и смеялись от души, до слез, кивая головой, а пуще всех веселился художник д'Оджоно.

– Речь, стало быть, о семнадцати дукатах?
– воскликнул он.
– А наш заклад? Он еще в силе? Вы поставили два дуката против моего одного.

– В силе, - мрачно сказал Бехайм.

– Тогда, - вскричал художник, - два дуката, считай, у меня в кармане. Ведь вы, немцы, знамениты тем, что держите слово.

– Да, мы свое слово держим, - сказал Бехайм, громко, с нажимом, чтобы слышал Манчино, который, будто все это его уже не касалось, подсел к органисту Мартельи и завел с ним беседу.
– Но не рано ли вы радуетесь?! Не знаю, чем это дело кончится для Боччетты, останется он цел и невредим или нет, но я свои семнадцать дукатов верну, будьте уверены, уж я себя знаю. Так что раскошелиться придется вам, а не мне!

– Семнадцать дукатов с Боччетты!
– вздохнул брат Лука, не поднимая глаз от столешницы, где мелком записал и доказал алгебраическую теорему. Как вы себе это представляете, сударь? Если б этот Боччетта за полскудо мог вызволить из чистилища родного отца, он бы и тут денег не дал.

– А я вот не понимаю, - вставил камнерез, - как это в теперешние времена, когда христианскому миру грозят моровая язва и войны, вы способны думать об этаких пустяках.

– Я хочу вернуть мои деньги - по-вашему, это пустяки?
– возмутился Бехайм.
– По-вашему, дукатов у меня куры не клюют?

– Послушайте доброго совета, - сказал Альфонсо Себастьяни, молодой аристократ, оставивший свое поместье в Романье, чтобы учиться у мессира Леонардо искусству живописи.
– Ложитесь пораньше спать, ешьте легкую пищу, спите подольше и побольше. Может, тогда и увидите во сне свои денежки.

– Избавьте меня от вашей болтовни, сударь, она мне надоела, обрушился на него Бехайм.
– Я свои деньги верну, пусть даже сперва мне придется переломать Боччетте все кости, одну за другой.

– А что скажет ваша возлюбленная, - с любопытством и легкой насмешкой вставил художник д'Оджоно, - если вы этак с ним обойдетесь?

– Моя возлюбленная? Да что вы знаете о моей возлюбленной?
– спросил Бехайм.
– Я не докучал вам рассказами о том, кто здесь, в Милане, моя возлюбленная. О ком вы толкуете?

– О Никколе, ведь она и есть ваша возлюбленная, - ответил д'Оджоно. Что ни день вас видели в крестьянском трактире возле монцской дороги, и там вы ждали ее. А она, точно лань, бежала к вам в своем единственном приличном платье.

Бехайм вскочил и яростно огляделся по сторонам, словно здесь, в трактире, его окружали смертельные враги.

– Да как вы смеете, сударь, вмешиваться в мои дела?
– возмущенно осадил он д'Оджоно.
– Не все ли вам равно, кто моя возлюбленная? Допустим, это она... так вот: платьев у нее будет сколько угодно, уж я позабочусь. Но, черт меня побери со всеми потрохами, при чем тут Боччетта?