Иуда 'Тайной вечери'
Шрифт:
Бехайм потихоньку погружался в дремоту, больше от бестолковых и утомительных для него людских разговоров, нежели от выпитого вина, однако, услыхав имя человека, которого ждал с таким нетерпением, мгновенно взбодрился и посмотрел по сторонам. Манчино стоял чуть пошатываясь, точно был слегка навеселе, и шапкой махал приятелям, что позвали его к своему столу. Бехайм встал. И когда Манчино с ленивой грацией двинулся через зал, то и дело останавливаясь перекинуться словечком-другим со знакомыми, Бехайм с вежливым, едва ли не почтительным поклоном заступил ему дорогу.
– Доброго
– Я ждал вас и, коли не возражаете, хотел бы кой о чем потолковать.
Манчино мрачно взглянул на него. Не поймешь - то ли он видел в немце удачливого соперника, то ли просто назойливого человека, который будет изводить его своими глупостями.
– Тогда, сударь, выкладывайте, что желаете сказать!
– после секундного раздумья решительно проговорил Манчино и, оборотившись к молодым людям, которые избрали его судьей в споре о том, какому из искусств - музыке или живописи - следует отдать пальму первенства, сделал им знак подождать.
– Во-первых, - объяснил Бехайм, - я хотел пригласить вас за мой стол и, коли вы еще не ужинали, быть моим гостем.
– Увы!
– воскликнул Манчино.
– В недобрый час я родился на свет. Запоздали вы с вашим лестным предложением, ибо час назад я в избытке набил себе брюхо хлебом и сыром. А раз такое могло произойти, значит, я у Господа в немилости. Хотя что тут удивительного, когда по жизни я иду, влача тяжкое бремя грехов?
– Это, - сказал Бехайм, и думал он вовсе не о немилости Господней и не о бремени грехов, а о сыре, - не помешает вам осушить со мною кувшинчик-другой "вино санто", которое подает здешний хозяин.
– Да, - заметил Манчино, усаживаясь за Бехаймов стол, - вы нашли то самое слово, способное обнадежить совершенно отчаявшегося, даже обреченного гореть в аду. Эй, хозяин! Не мешкая иди сюда и слушай, что изволит приказать этот господин!.. Но все ж таки, - он опять обратился к Бехайму, вы явно ждали меня не только затем, чтобы угостить "вино санто"?
– Мне очень хвалили вас как человека, на которого можно твердо рассчитывать в сложных обстоятельствах, - объяснил Бехайм.
– Ваше здоровье, сударь!
– И ваше!
– откликнулся Манчино, чокаясь с немцем.
– Да, кое-кто имеет обо мне такое суждение, а кое-кто, напротив, считает, что пора мне отойти от дел и оставить их другим, ибо в мои годы я, дескать, всего-навсего тусклый огарок, который от любого дуновения может потухнуть. Но как бы там ни было - я к вашим услугам.
– Странно, - задумчиво произнес Бехайм.
– Вот сижу я сейчас напротив вас, и мне кажется, нет, я просто уверен, что уже встречал вас много лет назад. Ваше лицо не из тех, которые легко забыть. Помнится, было это в Бургундии или в Провансе, летом, я с бокалом вина сидел на улице перед постоялым двором, и тут на дороге появились солдаты, четверо копейщиков, двое справа и двое слева, а посредине арестант, которого они вели на виселицу, и этот арестант были вы. Однако ж на лиходея вы совсем не походили, шагали с гордо поднятой головой, будто к герцогу на пир.
– Во сне, - невозмутимо сказал Манчино, - я часто вижу, как стою под виселицей и
– Ловкому, умному и опытному человеку вроде вас не составит труда выполнить мой заказ.
– Дело может быть трудным и опасным, - заметил Манчино, - даже, - он понизил голос до шепота, - может вступить в противоречие с законами герцогства, но меня это не пугает, все зависит только от вашей щедрости, потому что я, как вам известно, не наделен земными благами. В ближайшие дни меня, правда, ждет кой-какая работенка, которую надо непременно сделать, так что времени маловато, но коли мы сговоримся... Сами ведь знаете, да и в Евангелии сказано: нужно быть готовым оставить лодку и сети свои ради благого дела.
– Стало быть, к делу!
– негромко произнес Бехайм.
– Мне сообщили, что ваш кинжал, - он поглядел на оружие за поясом у Манчино, - прямо-таки творит чудеса и не раз уже вразумлял упрямцев, которые ничего не желали слушать.
– Это верно, - подтвердил Манчино и любовно погладил кожаные ножны. В этом искусстве он весьма преуспел и, пожалуй, достоин звания доктора или магистра.
– В таком случае, - сказал Бехайм, - мне остается лишь подыскать парочку монахов, которые изъявят готовность помолиться за спасение его души.
– За спасение души? Вы меня недооцениваете, сударь. Вы же не хотите отнять у этого человека жизнь, хоть он и упрямец. В моем ремесле есть, конечно, такие, чей нож не знает правильной меры. От неумения убивают почем зря, а от этого сплошь одни неприятности. Нет, сударь, я не таковский. Мой кинжал знает меру.
– Значит, по-вашему, если использовать мягкое средство, скажем, влепить по мерзкой роже, можно заставить этого негодяя...
– Ну, нечто подобное он у меня и получит. В самую меру, - обнадежил Манчино.
– Не сомневайтесь, все будет как надо.
– Вот и отлично, - сказал Бехайм.
– Поступайте с ним по вашему усмотрению. Хотя мне, признаться, куда приятней было бы увидеть Боччетту с петлей на шее и чтоб язык у него на плечо свисал.
Мгновение царила тишина. Манчино поднял голову и устремил взгляд на Бехайма. Оловянный кубок он, не донеся до рта, снова поставил на стол.
– Будете назначать ему меру, так не мелочитесь, - продолжал немец. Учтите, сколько натерпелись от этого Боччетты и я, и другие люди. Честь по чести вложите ему ума, чтобы вперед нет-нет да и вспоминал обо мне.
Манчино не моргая глядел в пространство и молчал.
– Теперь вам известно, чего я желаю, - сказал Бехайм, - и надо полагать, насчет Боччетты мы договорились. Остается узнать ваши условия. Ведь даром такую работу не делают. Скажите же, какова ваша цена.
Манчино по-прежнему молчал.
– Назовите мне вашу цену, - повторил Бехайм, - и назначьте, какую часть суммы желаете взять авансом. Остаток получите, как только выполните заказ. Полагаю, вам известно, что я плательщик аккуратный, а коли надобно, могу назвать уважаемых в городе людей, которые это удостоверят.