ИВ. Тетралогия
Шрифт:
Неожиданно быстро наступил двадцатый век, принесший с собой лавину нового и невероятного. В продаже появились хот-доги, холодный чай, кока-кола и густые молочные коктейли. Это было вкусно, легко и удобно в дороге, но, вместе с тем, разрушалась культура трапезы, которой в мое время уделялось большое значение. Жизнь ускорилась, приобрела иной ритм. Вместо красивых семейных застолий с крахмальными скатертями, переменой блюд и неторопливыми беседами, люди все чаще предпочитали обедать в кафе или небольших ресторанах.
На дорогах появилось чудо техники — автомобили. Шумные, грязные, неуклюжие, словно чадящие
Культурная жизнь городов била ключом. Открывались музеи, театры, синематограф Люмьера сменили кинотеатры, где на экранах царил Чарли Чаплин. До сих пор помню восторженное чувство, когда впервые увидела «ожившие картинки». Тогда это представлялось чем-то магическим и невероятным. Искусство кино никого не оставляло равнодушным, стыдно признаться, но порой, чтобы попасть на желанную премьеру, мне приходилось пользоваться внушением, так велика оказалась волшебная притягательность кинематографа.
В 1912 году, после возвращения Дэрин из Австралии, я перебралась в пригород Бостона Кембридж. Приобрела уютную квартиру в небольшом трехэтажном доме на тихой зеленой Хоторн-стрит, неподалеку от парка Лонгфелло. В двадцатом веке на прогрессивном севере многие девушки стремились получить высшее образование. Это больше не считалось экзотикой и вызывало уважение, а не осуждение. Воспользовавшись соседством с Гарвардским университетом, осенью 1913 года я влилась в ряды студенток Высшей школы искусств и наук.
Менялся взгляд на роль и место женщины в обществе. То, что четверть века назад казалось немыслимым, сейчас воспринималось естественно. Студентки встречались с молодыми людьми, ходили на свиданья и в кино. Даже в выборе спутника жизни слово родителей перестало быть решающим. А после начала Великой войны в Европе, постепенно охватившей весь мир, нравы становились все свободнее. Я с трудом принимала подобные вольности и по-прежнему оставалась одна, каждый раз пресекая попытки молодых людей познакомиться ближе. Однокурсницы удивлялись подобному ханжеству, списывая это то на мой якобы феминизм, то на фригидность. Но только я одна знала, как мне одиноко, ведь во снах видела лишь улыбку Марко, а наяву упорно продолжала его разыскивать.
В 1919 году получила диплом магистра культурологии, сомневаясь, применю ли как-то полученные знания. А мир все так же стремительно и неумолимо менялся. Война не привела Штаты к экономическому упадку, и в двадцатых годах в стране наступил период процветания. Электрификация охватила почти все города и сельские поселения, в домах появлялись очередные продукты прогресса — тостеры, пылесосы, полотерные и стиральные машины. Разобраться удалось не сразу, но вскоре я с удовольствием использовала новшества, значительно упрощающие домашний труд в отсутствие прислуги, а холодильник позволял хранить запасы крови на несколько дней.
Лошади почти исчезли с городских улиц, в поисках Марко я теперь часто путешествовала на автобусах, или нанимая такси. Автомобили уже не выглядели столь уродливо, получив комфортные салоны, элегантные формы и глянцевые поверхности, постепенно заполоняя проезжие части. А вместо криков извозчиков и конского ржания со всех сторон раздавались
Особенно сильно изменилась мода. Ушли в небытие корсеты. Почти сорок лет мне приходилось ежеутренне шнуровать себя, но отныне можно было дышать полной грудью. Женский гардероб стал значительно удобнее, не сковывал движения. В легких свободных платьях из мягких струящихся тканей было легче двигаться в ритмах новых танцев. К рэгтайму и танго, фокстроту и вальсу-бостону после войны добавились безумные уайнстеп, чарльстон, фокстрот и шимми.
Молодежь, особенно женщины, экспериментировали не только с одеждой и прическами, но и сексуальными предпочтениями. Отношения между полами становились вольнее. Но это проходило мимо меня, словно картинки на экране кинотеатра. Подбирая наряды в соответствие с веяниями времени, я оставалась в душе той же Мэри, с викторианской девушкой, что и много лет назад.
Наверное, я просто не могла не пристраститься к джазу, став настоящей поклонницей и завсегдатаем концертов. Вероятно, это пришло из далекого детства, когда меня завораживали африканские ритмы. Теперь же увлеченно слушала игру маленьких ансамблей-комбо. Главным центром развития «музыки черных» являлся Чикаго, где создавался ее особый неповторимый стиль — Чикагский джаз. В 1923 году, в конце зимы, я не устояла перед искушением съездить в «город ветров», чтобы посетить концерты Джелли Ролла Мортона, послушать знаменитый «Креол Бэнд», совершенно не предполагая, что именно там поджидает моя судьба.
Этого вампира я встретила на концерте Джозефа «Кинга» Оливера. Очаровательная молодая блондинка в элегантном черном коктейльном платье показалась смутно знакомой. Великолепная нить жемчуга, высокие перчатки, в руке длинный мундштук, яркий вечерний макияж — «гангстерский» стиль. Память услужливо извлекла давние воспоминания, возвращающие на тридцать лет назад. Пусть светло-русые локоны теперь коротко подстрижены и гладко уложены холодной волной, эта женщина очень похожа на ту, что я мысленно представляла, находясь в теле Тамарис Ксандрийской, изначальной вампирши. Но это же немыслимо! Неужели наяву встретила ту, что видела благодаря магии?
Вероятно, я ошибаюсь. Мало ли на Земле похожих людей? Разве возможно, что именно мне, простой скромной Мэри Санторо, так часто доводится встречать на своем пути представителей древнего семейства? Скорее всего, даже если я права, мне стоило держаться подальше от них, не зря Дональд говорил об исходящей от близнецов опасности. Да и сам Дамианос предупреждал, что чувство гуманности ему чуждо. Его сестру я вообще не знаю. Или знаю? Вновь нежданно нахлынули смутные образы, и словно обрывки чужих воспоминаний, и в этот день, впервые за много лет, благоразумие оставило меня.
Любопытство толкало вперед. После концерта я последовала за женщиной, пытаясь выяснить, кто она, иначе мне не будет покоя. Умытый дождем асфальт влажно блестел в свете фонарей. Блондинка, не оглядываясь, шла вперед, цокая каблучками. Вот она свернула за угол, и я прибавила шаг, чтобы не упустить. Но стоило мне повернуть следом, как я лицом к лицу столкнулась с преследуемой. Эти полыхнувшие гневом глаза, совсем как у Дамианоса, невозможно было спутать и ошибиться.
— Тамарис! — вырвался непроизвольный возглас.